Страница 5 из 16
– Вста-ать! Смир-рно! – политрук, живо выскочив из-за стола, мгновенно нахлобучил фуражку на бледные хрящи ушей, бросил напряжённую ладонь под козырёк, и хотел было доложить по форме об успешном допросе, когда прозвучало негромкое, но весомое генеральское «вольно».
– «Вольно!» – под низким потолком эхом раздалась команда Хавив.
Но все пятеро: капитан Хавив, лейтенант Синицын, ст. сержант Воловиков, рядовой – автоматчик Матушкин и, сопровождающий командующего старшина Егоров, – продолжали пребывать по стойке «смирно», не смея дать себе лишней послабки. Все пятеро с молчаливым почтением смотрели на новоявленного комдива, на шёлковые, чуть потускневшие ленты наград на его груди, красно-серебрянные, красно-золотые ордена и, казалось, офицеры-солдаты даже чувствовали их благородную чеканную тяжесть: Орден Ленина, Орден Красного Знамени, Орден Красной Звезды. Но более других орденов и медалей, гипнотизировала сверкающая чёткими – строгими гранями «Золотая Звезда» Героя Советского Союза. Ветеран войны с белофиннами, скромный по природе полковник Березин, чтобы не смущать подчинённых, предпочитал носить на кителе, лишь наградные планки («колодки», как было принято их называть у военных), но вот решился, надел, в честь новой должности и генеральского звания. И произвёл фурор, когда перешагнув порог, сбросил на руки старшины накинутый на плечи внапашку белый, как снег, полушубок. Но более других, регалии эти произвели впечатление на бывшего штрафбатовца Геннадия Воловикова, – давно мечтавшего воотчию узреть предметы – знаки воинской власти и отличия, но никогда не видевшего…И вдруг!
Ошарашенный, он буквально заворожено смотрел на этот живой «иконостас», – взвинченный взявшимся молчанием, он нервно дёрнул ухом, потом ещё раз и на его тёмно-рябиновых губах застыла восхищённая, верноподданническая улыбка.
– Я, таки, извиняюсь, товарисч генерал, – капитан Хавив выступил вперёд. – А что ж, без соответствия, – он метко чиркнул блестючими глазами по плечам комдива. На генеральском мундире почему-то оставались полковничьи погоны с двумя карминовыми просветами и тремя сложенными в пирамидку звёздами. – Не по ранжиру, так сказать…
– А-а, ты об этом… – усмехнулся Березин и отмахнулся, как от мухи. – Видать, погоны не успели ещё допорхать. Но вот мунди-ир! Эх, чёрт из табакерки! Гляди-ка, справил зам по тылу Рогов. Вот жук, во-от поросячий хвост, – талант!
Однако, когда народ через секунду, другую пришёл в себя и радостно загудел поздравлениями, Семён Петрович на корню пресёк восторженное, шумное одобрение.
– Отставить! Не то место, не тот час, товарищи бойцы. Война за окном, не гулянка. Как у тебя дела, политрук? Впрочем, вижу… – мельком глянув на немца, усмехнулся Березин, желтея обкуренным карнизом зубов. – Значит, выбил показания из оккупанта?
– Так точно! У Моцарта…Виноват, товарисч-ч генерал-майор. У моего подручного старшего сержанта Воловикова не забалуешь. Такой устроит «долбяк»…Виноват, товарисч-ч генерал-майор, такой допрс с пристрастием, мама не горюй…
– Стало быть, – комдив кивнул на сержанта, – доволен им?
Воловиков, ловивший в стылом сумраке застенка каждое слово-жест Березина, при его «кивке» – щёлкнул каблуками, застыл соляным столбом. При этом на сержантском лбу – ровно и широко переходившем в налитую жаром голь черепа, тут же вздулась чёрная вена, набрякла грозой, раскроив надвое скошенный лоб.
– Так точно, товарисч-ч генерал-майор. Зверь мужик. Не ошибся я внём, – Хавив улыбчиво потупил глаза, – оч-ченно даже да. Доволен. Таки красавец. Колотухи, как паровой молот. Бац, и вся спесь – гонор фашиста вон! Бац, и язык у нациста сам собой развязывается. Так вот…и с этим обер-лейтенантом Вермахта было. Я дико извиняюсь, товарисч-ч генерал-майор…Моцарт так отверхтормашил фрица…А наперёд рявкнул оккупанту в ухо: «Не скажешь сколько танков у вас и пехоты, я сам тебя за кадык подвешу! Зубами на куски рвать буду. Ты, растакой-то сучий потрох…мне ещё за Ледово побоище, мать-перемать, ответишь!!» И всё! Фриц готов, как судак в духовке. Бери его с потрохами, честное слово, ешь не хочу.
– Значит, все старыми методами действуешь, Борис? – комдив присел на край крестьянской скамьи, что вековала у стены, под маленьким оконцем.
– Проверенными, товарисч-ч генерал-майор.
– Но почему всё-таки «Моцарт»?
– Уж больно таки хорош в импровизации, Семён Петровичч. Виртуоз, так сказать. Мастер…
– Заплечных дел…Хм, тебе бы инквизитором быть, замполит.
– Виноват. Не понял? – насторожился Хавив.
– В НКВД служить… – мрачно усмехнулся Березин.
– Стараюсь, товарисч-ч генерал. Вы б при случае…замолвили обо мне слово в Особом отделе…
– Что со вторым пленным? – был кратко задан контрвопрос.
– С гер майором? – политрук вскинул брови.
– Ну их же двое доставлено с танкаевского рубежа?
– С тем хуже, товарисч-ч генерал. Фанатик. Всё кричит…
– Что именно? – комдив забросил ногу на ногу. Алый, двойной генеральский лампас, круто изломленный на широком тёмно-индиговом галифе, жарко вспыхнул в жёлтом отсвете лампы.
– А-ай, да всё одно! – капитан досадливо помахал рукой, словно отряхивал прилипшую к пальцам грязь. – Что де Великий Рейх…Советам не победить. Что за Германию отдадут жизни все: солдаты, офицеры и дети, и старики. Что из-за любви к Великой Германии и верности Гитлеру,– солдаты Вермахта готовы по первому приказу своих генералов попирать земли любых стран, без страха и упрёка идти и умирать на полях войны, храбро бросаться в любой огонь и ад. Потому, что знают: с ними фюрер и Бог!
– Ну, это старая песня, – скучающе уронил Семён Петрович и основательно затянулся папиросой. – Ничего, товарищи бойцы. Мы всю эту крестовую сволочь, – их кликуш – главарей, ещё будем судить военным судом – трибуналом, за все их зверства. Вот тогда поглядим, какие они песни запоют гады.
– Это перевести, товарисч-ч генерал-майор? – капитан Хавив красноречиво покосился на пленного Шютце.
– Отставить, замполит. Он и так знает. – Березин стряхнул пепел под ноги. – У нас в Россиии – Матушке ори-не ори…В Берлине, один хрен, не услышат. Вот потому, этот умник, уже не орёт. Да уж, – малиновый уголёк папиросы ровно загорался при каждой затяжке комдива, – серьёзно тут всё у тебя, Борис Самуилович. Сурово, как на передовой, понимаешь.
– Как же иначе, товарисч-ч генерал-майор? Это раньше при царе-кровопийце было: есть фронт и есть тыл…с «рябчиком-ананасом», с бисквитами и «Вдовой Клико»…Но теперь, таки, дело другое. Советский человек не халуй, не быдло! Сознательность и верность нашей партии – идут в авангарде…Теперь, таки, тыла нет. Есть только фронт, товарисч-ч комдив. И там – на Урале, в Сибири, как и мы здесь, наша Родина не смыкает глаз у станков и мартенов! «Всё для фронта, всё для Победы!» – вот девиз нашей коммунистической партии, вот цель советского народа. И каждый из нас, на своём участке, куёт Победу в этой священной войне.
– Да ты стратег, капитан, – Березин выпустил из угла рта душистую голубую струю. – Надо же, нет «тыла», есть только «фронт». Занятно, впервые слышу. Ах, чёрт…Тебе бы не зубы – рёбра выламывать с Моцартом, а возглавлять Штаб фронта. Да, погоди ты обижаться, замполит…И вот только не надо меня…агитировать за Советскую власть. Уволь от этой трескотни. Сам коммунист с Гражданской. Давай по делу, без твоих предисловий.
– Слушаюсь, товарисч-ч генерал-майор! – Хавив вытянул руки по швам и лишь потом, с победной, грассирующей нотой в голосе стал докладывать, временами поглядывая в тетрадь, чиркая и выклёвывая грачиными глазами ценные зёрна цифр и прочих выбитых сведений.
* * *
Комдив, погрузившись в свои мысли, при этом чутко слушал политрука, не вполне доверяя показаниям немца. Мельком взглянув на пленного офицера, отметил: молодое лицо обер-лейтенанта – сплошной вздутый лилово-красный синяк, было потерянным, с серыми тенями близкой смерти. На запястьях рук горели следы верёвочных пут, забрызганные грязью и кровью сапоги, стояли вкривь. Правда, это обстоятельство, ничуть не задевало душевных струн генерала, не вызывало никакого сострадания или чего-то ещё в этом роде. Перед ним был заклятый враг, который пришёл осквернить его святыни и землю…Вероломно вторгся с огнём и мечом: убивать-грабить советский народ, – и этого было сверхмеры. Командующий чувствовал его животный страх, желание выжить любой ценой, стремление переиграть судьбу, возможно, упрятать поглубже истину, до корней которой хотели докопаться захватившие его враги, – а потому крепко сомневался в искренности последнего. Однако, по мере излагаемых замполитом фактов, Семён Петрович, всё больше менял своё мнение. Данные Генриха Шютце не только не расходились со сведениями полковой разведки, но и правдиво дополняли сообщения капитана Ледвига. Впрочем, сие открытие ничуть не изменило его отношения к фрицу. Положа руку на сердце, Березину была не интересна личность немца. Он был равнодушен к его судьбе, равно, как и лютого врага, не впечатляли – кровь и слёзы России.