Страница 2 из 16
За дельные, судьбоносные данные – награда за мной! Слово начальника штаба дивизии.
Это «слово» полковника Беляева, как острые шпоры – коня, подрезвило Хавив. Это «обещание» – давало реальный шанс, сбыться его заветной мечте: прогрызться – протиснуться любым способом в структуру всесильного НКВД, – служба, которая открыла бы ему новые горизонты и перспективы карьерного роста. Чёрт побери! Рекомендация начштаба дивизии, вовремя замолвленное словцо в Особом отделе, перед которым трепетали положительно все, от рядового до генерала, – было лучшей протекцией. Словом, игра стоила свеч, и политрук с пущей рьяностью удвоил усилия.
За время службы в 100-й дивизии (второго формирования1), за дни и месяцы фронтовой жизни в 472-ом полку, капитан Хавив умудрился наладить немало нужных связей, но ещё больше нажил – недругов. Последний конфликт 25 октября, когда в командном блиндаже комбата воронова, собрались боевые товарищи офицеры поздравить героя – храбреца именинника Магомеда Танкаева, – пополнил чёрный список недругов замполита. Злопамятный по природной жиле, мнительный и коварный, он не прощал обид, лаская и лелея в своей еврейской душе старую восточную истину: «Месть – это блюдо, которое хорошо подавать на стол холодным».
На войне, как на войне, – каждый день, а то и час преподносит – взрывает свои «сюжеты» – успевай, крутись! Бой за господствующую высоту 178,0 не правобережье, дал свои плоды. Пленных немецких солдат было в избытке, но почти все они на беду дознавателей оказывались волонтёрами – ополченцами, знания которых о дислокации регулярных войск группировки, как правило, заканчивалось своим окопом и сектором обстрела. Настоящих вояк было мало, – живыми они не сдавались, что уж говорить о кадровых офицерах!
И вот улыбка Фортуны! Удача сама шла в руки политрука – два офицера Вермахта – о таком подарке судьбы можно было только мечтать.
«Вот он твой…момент истины! И сталь плавиться, если есть сила огня… – молотил в висках и придушенно клокотал в горле внутренний голос. – Гляди не оплошай! Не выпусти Синюю птицу из рук! Превзойди себя, но выбей из них секретную информацию. Это твой шанс, Борис! Это твой шанс…шанс…»
И Борис на совесть взялся за дело.
Капитану Хавив определённо нравилась рьяная, по-собачьи преданная, исполнительность бывшего штрафника Воловикова. За его ураганный напор, дикую выдумку и виртуозность в деле дознания, Борис Самуилович даже окрестил его «Моцартом». «Гена-Моцарт», с ядовито – ласковой издёвкой называл он своего подручного, и эта странная прихоть капитана, была где-то даже по нутру свирепому костолому, – беглый, но тёмный ум которого, ни сном – ни духом, не ведал – кто такой «Моцарт».
Оценивая усердие сержанта, политрук смеялся за чаем, в кулак: «Ты на допросе дьявол, а я ангел, а вместе мы, я извиняюсь, как ни крути, – гармония мира. Хм…а, ведь, и впрямь-таки, недурно звучит…
Впрочем, «симпатию» эту, Борис Хавив держал под замком, строго следуя хитромудрым заветам отцов, убеждённо полагая, что презренных «гоев» – русских, хохлов, белорусов, равно как и других иноверцев, следует держать на расстоянии, но на коротком поводке – умело использовать во благо своего карьерного роста, в решении личных потребностей, при этом всегда имея запасной «крысиный коридор» в случае грозного, непредвиденного грядущего завтра.
– Товарищ капитан, разрешите!.. – тёмно-рябиновая полоса губ Воловикова плотоядно обнажила крепкие зубы.
Хавив благосклонно кивнул головой сержанту, упирая в стол растопыренные пальцы, покрытые кольчатой чёрной шерстью. Снова царапнул, как гвоздём по стеклу, взглядом по пленным немцам и, глядя на засаленную тетрадку, произнёс ровным, почти домашним голосом, в котором бренчала угроза:
– Товарисч-ч Синицын, вы бы таки переводили нашим врагам, как драите свои сапоги. – И, энергично перелестнув исписанную мелким бисерком страницу, клюнул пером в склянку с чернилами:
– Моцарт, давай.
Сержант удовлетворённо хэкнул, что дровосек, приблизился к седовласому майору. Напрягая бычий загривок, и вдруг стремительно выбросил вперёд, как чугунная рельса, ногу. Ударил под рёбра, в печень, разбивая всмятку внутренние органы, брызнувшие кровавым соком. Этот страшный удар отбросил немца вместе с табуретом назад, к стене, где он и остался лежать в сумрачной тени, а хромовыми голенищами сапог в тускло-ржавом круге света, который бросала на бетонный пол подслеповатая лампочка «ильича».
Политрук что-то живо начиркал в тетради и снова аккуратно клюнул узким пером в чернильницу, точно напоил стальное жало змеиным ядом.
– Давай, давай, Гена, не будь колодой. Твой «долбяк» Моцарт… – буднично заметил Хавив. – Молчат вельзевулы, мать их ети…А мне это надо? Нам немтыри не нужны…Таких пускаем в расход. Переведи им, Синицын. Но таки данный товар, я скажу, дорого стоит…Смотри, не угробь дело! Головой ответишьч-ч, штрафбат».
– Никак нет! Не боись, командир, сержант зверисто ощерился и привычно, как рубщик в мясной лавке размазывает о кожаный фартук налипшую кровь, вытер клюквенно – красную слякоть с толстых, сосисками пальцев о лопоухое галифе. – Момент, откачаем..
Калёно звякнув дужкой ведра, он щедро черпанул из ведра, шмякнул твёрдой струёй в лицо одного и другого. Талая вода шибанула вспышкой ледяного огня, заручьилась на пол. Сквозь стекавшую плазму воды, зашевелились распухшие, бордово-сизые губы оберлейтенанта. Заморгали остановившиеся глаза майора.
– Гы-гы! Вот и весь припев, начальник. Можно опять упырей крестить. Разрешите, товарищ капитан? – Воловиков вновь шально реготнул жеребцом и, выворачивая по-бычьи, розоватые белки глаз рявкнул:
– Гасис-сь вр-ражина! Гасис-сь, Гертруду вашу – фрау мать!.. Щас плющить вас буду! В блин раскатывать с-сук!
– Моцарт, – приказал политрук сержанту, – подними их! Хавив отложил перьевую ручку, вышиб из пачки «Беломора» папиросу, продул картонный мундштук и, дважды смяв его, прикурил. Сквозь серую вуаль дыма он наблюдал, как Воловиков схватил за шиворот лейтенанта, рывком поднял и угнездил его на табурет; затем проделал тоже с майором.
О, Небо! Как непредсказуема и как изменчива воля провидения…
Ещё вчера, ощущавшие себя властелинами мира, – хвалёные рытцари непобедимого Вермахта, нынче не радовали глаз. Избитые и запуганные, с посинелыми от верёвок, связанными за спиной руками – они имели самый жалкий, ничтожный вид. Беззащитные, уничиженные и раздавленные побоями, во власти орущего на них мучителя, – они в полной мере, на собственной шкуре прочувствовали и осознали: мир вертится, отнюдь, не вокруг них…Кирпичный пристрой коровника не пропускал наружу ни звука. На захарканном кровью полу по-прежнему стоячилось страшное ведро с жестяным черпаком, в мерцающей воде которого равнодушно отражалась подслеповато моргавшая лампа. Чёрный пистолет на столе старшего дознавателя нацелил жадный, тёмный провал на их лица и терпеливо ждал своего часа.
И никто, решительно никто на свете: ни Бог, ни фюрер со своими железными легионами, ни мифический, легендарный Зигфрид с чудо-мечом не могли вырвать из их цепких лап этих несчастных варваров. Обречённые, страстно желая жить, страшась угроз и новых увечий, они из последних сил держались офицерской присяги, тщетно пытаясь не замарать чести мундира Великой Германии. Крепились, поглядывая друг на друга, при этом ненавидели, ожесточённо поводили глазами, горевшими среди синяков и царапин.
Всё было как в жутком сне. И во всех окружавших их мрачных предметах, в силуэтах фигур, угрюмости лиц, в дуновении неощутимых под сапогами сырых сквозняков, чувствовалась таинственная глубина бездны, на краю коей они оказались.
Пленники вспышками, раз за разом, вспомнили всё, что произошло: неистовый стук их раскалённого пулемёта MG42, летевшие жёлтыми осами гильзы, падавших штабелями красноармейцев; сводивший с ума, яростный рёв сотен глоток, бегущих в атаку, на верную смерть людей, слепящий грохот и режущий свист осколков взорванных гранат в блиндаже, сизый, прогорклый дым и …сквозь него, сквозь обморочную пелену небытия – самое страшное – лютые, беспомощные, близкие лица и каски, зубы, глаза и рты русских солдат!
1
18 сентября 1941 г. 100-я стрелковая дивизия первого формирования (в которой сражались ещё прославленные легендарные герои гражданской войны Н.А. Щорс и И.Э.Якир) была переименована в Первую Гвардейскую, а 100-я стрелковая дивизия второго формирования, ( о которой идёт речь в романе) была сформирована вскоре, в феврале-июне 1942 г. В Архангельской области. Именно в эту дивизию на Воронежский фронт, в марте и был перевезён М. Т. Танкаев. Эта вновь сформированная дивизия должна была в бою доказать своё право носить славное имя 100-й дивизии.