Уроки Германии

Да, стена никуда не исчезла. Снесенная физически, она сохранилась в сердцах немцев. Мечта о кровном братстве сгинула, сменившись пониманием того, что в капиталистическом мире не только человек человеку, но и соотечественник соотечественнику волк. До того, как отправиться в путешествие, мы с Рипсик полагали, что «Цурюк» это издательство бывшей восточной Германии или, по меньшей мере, что люди, которые там работают, главным образом родом с востока. Ведь на востоке лучше, чем на западе знали русский язык, его начинали учить еще в средней школе, и естественно было предположить, что хотя бы перевод русской литературы на немецкий остается монополией «осси». Ничего подобного! Все наши три грации были с запада, Оэ получила образование в Англии, Антуанетта в Париже, Ульрика в ФРГ. Аналогичная, по их словам, ситуация была и в других издательствах: руководящий и творческий персонал – с Запада, секретарши и уборщицы – с востока. И если так обстояло дело в столь маловажном виде бизнеса, как литературные переводы, то что говорить обо всем прочем.

– Восточные немцы не умеют себя поставить, – сказала Ульрика, когда мы выразили свое искреннее удивление.

Мы в современной Эстонии тоже не умеем себя поставить, мы, бывшие советские люди, подумал я, услышав это объяснение, и не только потому, что мы старше или развращены социалистическим образом жизни, при котором всем управляло государство, подавляя личную инициативу – ко всему прочему, нас воспитывали в духе другой системы ценностей. Советский человек должен был быть скромным, саморекламу тогда не терпели, существовала даже эстонская поговорка «Самовосхваление пахнет дурно», капитализм же именно на самовосхвалении, сиречь рекламе, и держится. Самовосхвалении и эгоизме. В советском обществе, напротив, пропангандировался альтруизм, а эгоизм критиковался, и воспитание это дало в конце концов результаты, взрастив немалое число людей, которым казалось постыдным думать о собственном благополучии. Или хотя бы обладавших неким чувством меры, понимавших, до какого предела можно думать о себе и когда это уже некрасиво. Конечно, безработицы в социалистическом обществе не существовало, нам не приходилось столь отчаянно бороться за место под солнцем и перегрызать друг другу горло из-за куска хлеба. Западный человек же вынужден постоянно быть начеку, чтобы не потерять место работы, он всегда должен первым делом печься о собственном благе и только потом о благе других, поскольку он знает, что если сам о себе не позаботится, никто этого за него не сделает.

– Почему нынешнее германское государство организовано так, что одни вкалывают от зари до зари, а у других вообще нет работы? – риторически спросила одна знакомая восточная немка.

Действительно, почему?

Вторая глава

Большинство наших соотечественников сказало бы, что отрезать себе ухо по образцу Ван-Гога не немецкий способ выражать чувства, что нашу внутреннюю жизнь можно сравнить с той необъятной пустотой, которую ощущаешь, стоя на вершине горы и глядя сверху вниз.

Лейпциг, куда мы поехали через пару дней, мы почти не видели. Неожиданно похолодало, шел мокрый снег, дул сильный северный ветер, нас же угораздило одеться легко, по-весеннему, разгуливать по городу, глазея по сторонам, было невозможно. Мы сидели в гостинице и смотрели в окно, жили мы высоко, и вид открывался обширный, но сверху все города кажутся одинаковыми. Когда любоваться пейзажем надоедало, мы переключались на лицезрение агрегата для глажки брюк. «Цурюк» не стал экономить на нашем расквартировании, в номере нас ожидали белые банные халаты, бутылка шампанского и несколько увядших виноградин, «библия» работала и могла бы поразвлечь нас даже зрелищем особого рода, если б мы сделали небольшой вступительный взнос, и еще там было несколько аппаратов, в том числе факс и, как я уже сказал, агрегат для разглаживания штанов, весьма объемное устройство, невольно притягивавшее внимание. Я с глажкой штанов проблем не имею, то есть мог бы иметь, поскольку косоглаз, частенько наливаю кофе мимо чашки и никогда в жизни не умел заглаживать стрелку, но у меня есть Рипсик. У других, как я понимаю, Рипсик нет, и они вынуждены прибегать к помощи аппарата.

В подвале гостиницы оказался бассейн, с нашего этажа туда ходил специальный лифт, так что не было даже нужды одеваться, халат на плавки и купайся! Завтрак подавали в ресторане по типу «шведского стола», в меню не было только икры, официантки бегали вокруг и доливали кофе, но что главное – на тарелке я обнаружил настоящую салфетку, из ткани, а не бумаги, туго накрахмаленную и белоснежную. Я заправил ее за воротник, чтобы защитить галстук, и услышал хихиканье Рипсик.

– В чем дело?

– Ни в чем. Просто ты по сравнению с остальными выглядишь донельзя импозантно. Истый джентельмен.

Я огляделся. Действительно, никто, кроме меня, как будто не знал, что с салфеткой делать.

На книжную ярмарку идти все-таки пришлось, и это оказалось испытанием нешуточным, в ожидании трамвая мы жутко замерзли. Трамваи, кстати, были переполнены, точно так же, как до этого поезд «Берлин-Лейпциг», почему, выяснилось, когда мы добрались до цели – новый огромный выставочный комплекс, состоявший из нескольких соединеных между собой стеклянными тоннелями зданий, был забит посетителями, казалось, в нем собралось не полгорода, а полстраны.

Неужели все это читатели? – спросили мы себя, сразу вспомнив эстонские литературные мероприятия, где публики меньше, чем в лесу грибников.

Даже если они не были читателями, они были, по крайней мере, любителями книг, а от любителя книг до читателя уже недалеко. Тенденцию в общих словах можно определить так: кто в юности был любителем книг, тот в среднем возрасте, возможно, станет читателем. Почему так, разве молодые люди не читатели? В каком-то смысле в самом деле нет, потому что большая часть имеющей действительную ценность мировой литературы написана не для молодых или, во всяком случае, не вполне им понятна. По-настоящему книгу может оценить только человек, который что-то видел и пережил и теперь, сравнивая собственный опыт с текстом, решает, насколько писателю удалось выразить мысли, самим им только смутно угадываемые. Молодежи ближе поэзия, аппеллирующая, в основном, к чувствам, способность чувствовать в большей или меньшей степени возникает уже в подростковом возрасте, а позднее в отличие от мышления медленно угасает.

Но еще больше, чем книголюбов, на ярмарке было самих книг. Мы ходили и ходили по бесчисленным залам и думали: кто способен прочесть все литературные произведения, которые здесь ежегодно представляются? Конечно, Лейпциг старый и славный книжный город, еще в конце девятнадцатого века в нем было триста издательств, выпускающих несколько тысяч томов в год. Но уже то количество наверняка было трудно охватить трезвым взглядом и оценить – а нынешнее? Даже с учетом разницы во вкусах и интересах совершенно исключено, чтобы читатель мог ориентироваться в джунглях имен и заглавий, которые из себя представляет международная книжная продукция. В конце концов он все равно купит ту книгу, которую предлагают наиболее назойливо, и на рекламу которой потрачено больше всего денег. Так рождаются «звезды» – писатели, которых знает весь мир, хотя они ничем не превосходят большинство своих коллег, а очень часто, наоборот. уступают им. Кстати, мне вообще непонятно, почему для покупки и продажи книг надо собираться в стадо, почему недостаточно прочесть текст, ведь последний в наши дни можно переправить даже по электронной почте. Но, наверно, сегодняшние издатели (читай издательницы) так плохо знают литературу, что само произведение им уже ничего не говорит. Лейпцигская ярмарка напоминала большой салон, где наиважнейшие лица современного книжного мира, издатели и агенты, болтая между собой, помимо прочего, определяют бестселлеры следующего года; писателям в этом процессе оставлена роль, которую можно, наверно, сравнить с ролью шекспировского могильщика: второстепенная, но пока еще необходимая.