Страница 6 из 43
Старик остановился, тяжело и прерывисто задышал. Несмотря на прохладу в комнате, лицо его покрылось каплями пота. Он сел. Морщась и виновато улыбаясь, достал лекарство и бросил таблетку в рот.
Когда мы с Фридди вышли из его дома и сели в джип, она сказала:
– Старичок сходит с ума. Этот последний опус я, конечно, не стану включать в свою диссертацию.
– Не заметил ничего безумного.
– Потому что не знаете арабского. Беглый перевод со слуха - только тень. Бр-р, у меня так мороз по коже от его завываний!
– А где старик публикует стихи?
– Да большей частью просто читает в кофейнях. Ну, еще выставляет в сети. Здесь своя внутрилагерная сеть, без подключения к интернету.
– Фридди, - сказал я, - старик уже не выберется из лагеря, но выпустите отсюда хотя бы его стихи. Ведь есть и новые арабы, такие же бессмертные, как мы. Пусть немного, но есть. Все подопечные вымрут, лагеря закроют, а эти новые - будут жить в одном мире с нами. Так почему бы не опубликовать произведения старика у них? Они бы их сохранили.
– Новые арабы похожи на американцев еще больше, чем шведы или русские, - отмахнулась Фридди. - На кой черт им его стишки! Нет уж, из всех новых народов я уважаю только китайцев. Они даже не отдали своих стариков в лагеря. Двадцать миллионов новых китайцев сами тащат двести миллионов своих стариков. Молодцы, избавили нас от хлопот!
Поглядывая на часы, Фридди вела машину гораздо быстрее, чем прежде. Старики, слонявшиеся по проезжей части лагерных улиц, уже не отходили, а разбегались с нашего пути. О ее намерениях нетрудно было догадаться: она торопилась доставить меня к себе. Но мои-то мысли занимало совсем другое.
– Фридди, - спросил я, - какой календарный у Али Мансура?
– У подопечных нет календарного, - ответила она, - у них просто возраст. Ему семьдесят пять или семьдесят шесть, не помню точно.
Я задумался. Когда в Россию пришла генная профилактика, ее, как и в западных странах, делали всем, независимо от возраста. Конечно, пожилые не могли рассчитывать на такое продление жизни, как молодые. Но даже больные старики, обреченные на смерть в ближайшие годы, если не месяцы, жили после профилактики еще пять, десять, а то и двадцать лет.
– Фридди, - сказал я, - Али долго не протянет. Эти признаки болезни я помню по собственному деду.
– Ну и что?
– Фридди, если уж старик пользуется такой любовью администрации, почему бы не сделать ему генную профилактику? Он прожил бы еще лет пять-десять, написал новую книжку стихов, а мировой порядок от этого не рухнул бы.
– Что-о? - изумилась Фридди. - Подопечному сделать генную профилактику?! До такого не додумались даже ваши русские врачи, которые готовы рыдать над этими мумиями в лагерных больницах. Да вы с ума сошли! Как можно нарушать закон? Стоит сделать исключение для одного, самого прекрасного, как тут же объявится другой прекрасный, потом еще и еще. Только приоткроете щелочку, сквозь нее прорвется всемирный потоп! Или вы соскучились по террору? Нет уж, новый порядок, хорош он или плох, - все-таки порядок. И устоять он может на одном принципе: никаких исключений!
Лагерные улицы кончились, мы опять въехали в административный квартал. Фридди остановила джип:
– Здание штаба - вон там, через площадь. Видите флаг? А это - дом, где я живу. Так зайдем ко мне?
– Но у меня осталось совсем мало времени, меньше часа.
– Пошли! - скомандовала она.
Дом, где обитала Фридди вместе с другими офицерами, был внутри похож на гостиницу средней руки, в подобной я сам жил в Петрограде: в коридорах с рядами нумерованных комнат полыхали на стенах голограммы солнечных морских видов и горных пейзажей, в холлах и на площадках клубилась листва неизбежных садов - пальмы, цветущие кусты.
Мы уже поднялись на лифте на ее этаж, когда я вдруг вспомнил о том, что беспокоило меня. Возможно, то была мелочь, но она раздражала своей непонятностью. Она казалась одной из тех самых мелочей, которые, по словам Фридди, угрожали порядку. Если не мировому, то в моей собственной голове. Мне надо было кое-что проверить, одному, без чужих глаз, и притом как можно скорее, до встречи с Беннетом.
К счастью, в этот момент я увидел дверь с нарисованным человечком.
– Извини, - сказал я, - мне срочно нужно сюда.
Фридди засмеялась:
– У меня в номере тоже есть туалет, подожди минуту.
– Не вытерплю! - простонал я.
Фридди, хмыкнув, отстала.
Я нырнул в туалет, закрылся в кабинке. Надо было спешить, и поэтому, справляя свое дело, я одновременно достал свободной рукой "карманник" и подключился к интернету. Быстрей, быстрей! Так, ООН: структура - протектораты - лагеря. Вот, "Сиснерос": построен в 2076-2078 годах, организатор и первый комендант - Фелипе Сиснерос, бывший министр внутренних дел Уругвая. Ладно, сейчас не до истории!… Вот данные по лагерю на сегодняшний день, на ноль часов нью-йоркского времени: всего подопечных - четыре миллиона восемьсот семьдесят тысяч… Нет, мне нужны сведения за прошлый месяц! Вот они: количество поступивших подопечных… Поступивших? Ну да, их забирают в лагерь по достижении шестидесяти лет, а хронических больных - и того раньше. Но сейчас меня интересует не поступление, а убыль. Вот, нашел, нашел!
Я впился в цифры на экранчике "карманника". Так, общее число умерших за прошлый месяц - 29 353. Причины смерти, причины… Сердечно-сосудистые заболевания - большинство, понятно. Онкологические заболевания - ну, конечно, здесь есть еще и онкология. Заболевания органов дыхания… Вот, наконец-то, самоубийства - 416. Всего четыреста шестнадцать? Ого!… Дальше идут несчастные случаи - 97. Даже если все эти случаи - не что иное, как нерасследованные самоубийства (какой-нибудь подопечный, собравшийся на тот свет, не стал вешаться, а залез на крышу и слетел оттуда, не оставив записки), даже если это так, все равно сумма получается впятеро меньше той цифры, которую Беннет назвал на аэродроме!
Я выключил и убрал "карманник", задернул молнию на брюках и вышел из туалета в коридор, где меня с самым решительным видом дожидалась Фридди.
– Ну пойдем! - низким голосом сказала она.
Мы вошли в ее номер. До момента, когда я должен был предстать перед Беннетом, оставалось минут сорок пять, причем десять - пятнадцать из них мне предстояло затратить на дорогу до штаба. Значит, мы располагали не более, чем получасом, из которого Фридди явно не собиралась потерять ни секунды.
Фридди отстегнула кобуру с пистолетом и отбросила в сторону.
– Пойдем под душ вместе, - сказала она. - Так будет быстрее. И лучше.
– Понимаешь, Фридди…
Она протянула свою лапищу и решительно взялась за мой пояс.
– Фридди, милая…
– Дурачо-ок, - проворковала она прерывающимся голосом и с силой потащила меня к себе, - ах ты, дурачок!
Фридди обхватила меня и вдавила в свое огромное, горячее тело. Я ощутил себя муравьишкой, утопающим в расплавленной смоле. Ее бездонный рот жарко раскрылся и, точно сильнейший насос, больно втянул мои губы. Хуже всего было то, что при этом верхняя губа Фридди, выворачиваясь, залепила мне и ноздри, я задыхался. А ее рука уже уверенно скользнула вниз от моего пояса. Фридди явно собиралась меня изнасиловать, и после нескольких энергичных манипуляций ее сильных пальцев я почувствовал, что замысел ее имеет все шансы увенчаться успехом. Кажется, она уже решила пренебречь душем и нацелилась просто закинуть меня на кровать.
В этот самый миг в моей форменной рубашке, почти раздавленный могучим бюстом Фридди, вдруг запищал "карманник", и голос Беннета резко произнес:
– Мистер Фомин! Судя по сигналу, вы уже где-то поблизости от штаба. Я прошу вас поторопиться, вы мне срочно нужны.
Я вырвался из объятий Фридди, достал "карманник" и с трудом произнес онемевшими губами:
– Сейчас буду.
Фридди в ярости топнула тяжелой ногой:
– Плевать, пусть подождет!
– Как можно, милая? Мы - офицеры, служба прежде всего.
Она схватила меня за плечи: