Кровь молчащая

Широкое развитие получило самоуправство местных властей. Главный начальник Одесского военного округа генерал от инфантерии М. Эбелов в октябре 1914 года приказал высылать немцев российского подданства за контакты с иностранцами, за издание газет, книг, объявлений и за разговор на немецком языке. Месяц спустя он запретил богослужения на немецком языке и всякие скопления немцев на улицах. Екатеринославский губернатор Колобов в феврале 1915 года специальным постановлением запретил «сборища взрослых мужчин немцев более двух, даже из числа русско-подданных, как в своих жилищах, так и вне их». Этот запрет ставил немцев в нелепое положение. Так, например, большая семья не имела права даже всем своим составом похоронить умершего родственника, не говоря уж о таких совместно проводимых событиях, как богослужение, свадьба и т. п. Наказной атаман Сибирского казачьего войска Н.А. Сухомлинов в сентябре 1916 года своим приказом подчинил немецкие колонии руководству местного казачьего войска, запретил немцам говорить на немецком языке.

Факты массового лишения собственности и выселение немцев западных губерний деморализовали поволжских немцев. Весной 1916 года их посевные площади значительно сократились, местами наполовину. Русские крестьяне Поволжья, воодушевлённые ликвидацией немецкого землевладения в западных губерниях, открыто требовали передачи им земли поволжских немцев.

Из волжских колоний Саратовской и Самарской губерний за время войны, из немцев, призвано на фронт около пятидесяти тысяч человек. Немцы героически сражаются с турками на Кавказском фронте, где, по свидетельству генерала Юденича, отважно берут город-крепость Эрзерум. Но война вызывает волну шовинистических нападок на немцев со стороны части русского общества.

С началом войны закрыты немецкие газеты и частично – школы, в оставшихся преподавание ведётся только на русском языке. Запрещено подписывать по-немецки официальные бумаги и даже разговаривать по-немецки в общественных местах. В 1915 году следует распоряжение о переименовании всех немецких колоний: так, Розенберг стал Умётом, Унтердорф превратился в Веселовку, а Визенталь – в Луговое.

Из частного письма писателя В.Г. Короленко бывшему профессору Петровской сельскохозяйственной академии К.Э. Линдеману: «…то, что творится теперь над русскими немцами, есть величайшая несправедливость, слепая, стихийная, вредная и позорная для России, которой придется долго вспоминать ее со стыдом и болью…»

Волна переименований касается и Саратова. Дважды, в 1914 и 1915 годах, часть домовладельцев и гласных городской думы во главе с Н.Н. Петровым, при содействии саратовского губернатора, ставят вопрос о переименовании Немецкой улицы. В качестве новых предлагаются названия: Славянская, Скобелевская, Петра I, Петровский проспект. Но, к чести городской думы, оба раза эти предложения отклоняются. Особенно тяжелый удар по немецкому населению наносится законами от 2 февраля и 13 декабря 1915 года, по которым ограничивается землепользование и землевладение российских граждан «немецкого происхождения». Хотя Саратовская и Самарская губернии пока не подпадают под полное действие этих законов, немецкое население здесь ущемлено в экономической сфере. А закон «против немецкого засилья» 1916 года распространяется и на немцев Поволжья.

Наконец, 6 февраля 1917 года правительство публикует указ, дополняющий положение «о ликвидации немецкого землевладения», охватывающий и Саратовскую, и Самарскую губернии. К 6 апреля 1917 года должны быть готовы списки выселяемых, а с 6 февраля 1918 года планируется продажа имущества немцев с открытых торгов.

Городские думы Саратова и Покровска при участии биржевых комитетов этих городов, представителей земства опротестовывают это решение.

В решении говорится: «Живущие среди нас немцы-колонисты суть такие же русские граждане, как и все мы. В нашем краю колонисты являются незаменимыми сельскими хозяевами. Мы обязаны настойчиво, определенно заявить, что ликвидация немецких земель, особенно в теперешний момент общего сельскохозяйственного кризиса, является мерой несправедливой и гибельной, как для самих колонистов, так и для всего края. Она окажется чувствительной и для всей России».

Дискриминация немцев-призывников на военную службу, фактическое приравнивание их к военнопленным, вызывало ответную реакцию. Ранее всегда стремившиеся к законопослушанию, немцы стали легко поддаваться на большевистскую агитацию, быстро революционизироваться. Росло их дезертирство с фронта. После Февральской революции процесс революционизации и разложения в среде военнослужащих-немцев принял особенно широкий характер. Именно фронтовики, впоследствии, возвращаясь в свои колонии, становились там опорой большевиков. Они создавали Советы, формировали Красную гвардию, взламывали традиционный образ жизни колонистов…

г. Саратов

Школа Прапорщиков

Александру Петровичу,

г-ну Меерхольц

«Мой милый, дорогой супруг!

Перечитала сейчас «Дом с мезонином» Чехова. Первое желание после прочтения – скорее написать Вам, поделиться душевными ощущениями и чувствами. Но поняла, что, к великому сожалению, выразить словами всё это я не смогу. Всё впиталось в моё нутро, разлилось чем-то густым и душистым по жилам, и сказать мне уже ничего не осталось. Переполнение сердечное да глаза мокрые. И ведь сюжета-то особого в этом рассказе не разглядеть. Но язык каков! Каков язык! Вот же, как написано!..»

г. Саратов

Гуселские дачи,

Евгении Карловне,

г-же Меерхольц

«Дорогая моя Женечка!

Как приятно, как хорошо Вами подмечено. Подчиняясь Вашим оброненным в письме лирическим ноткам – тоже взял в руки Чехова. Вероятно, Вы будете смеяться, но есть в нём и про меня. Вот, к примеру: «У меня потребительская сущность. Я не вижу смысла создавать что-то самому. Понять других – это для меня выше». Добавлю, Чехов для меня – лекарство, неподдельное. Дух его творчества надолго останется на земле. В юности я воспринимал Чехова абсолютно не так, как сейчас, а иначе. Возможно, в будущей моей зрелости (читайте – старости) моё отношение к нему снова переменится. Я увижу новые краски, открою для себя новые мысли и понимания. Теперь же я беру карандаш и отмечаю им на страницах самое интересное, самое важное для себя. «Дело не в пессимизме и не в оптимизме – а в том, что у девяноста девяти из ста – нет ума». Как Вам, Женечка, эта фраза? И вот ещё: «Призвание всякого человека в духовной деятельности, в постоянном искании смысла жизни». Да, Чехов велик!.. Душа моя! Кобылу Маркизу Максимов пусть гоняет при выгулах, но только с условием – после привязать как следует и детей не подпускать. И не позволять лошади скакать слишком долго. Чистить её не забывать через день, обязательно. Скоро, Женечка моя, приеду. Соскучился, устал.

Скоро наступят холода, и необходимо будет переехать вам с дачи на квартиру, хотя канитель это ужасная.

Целую вас крепко, крепко!

Целуйте за меня детей.

Ваш муж, Александр»

Несмотря на поздний вечер – жарко и очень душно. В распахнутое настежь окно – песни цикад и белый свет от луны. Завершён ужин, смолкли задорные детские голоса, в гостиной зажжены свечи. Александр Петрович курит трубку и раскладывает карточный пасьянс на бордовой плюшевой скатерти обеденного стола. Евгения заметно взволнована:

– Саша, послушайте меня, прошу… Я была сегодня случайным свидетелем того, как отбывал на фронт Александрийский гусарский полк, расквартированный в нашем городе… Когда я подходила к площади, полк уже начал вытягиваться в походную колонну: стройные вороные лошади, на всадниках – чёрные доломаны с серебряной отделкой, барашковые шапки, с красным шлыком… Внезапно, громко и очень торжественно раздались звуки полкового марша. Саша, я даже вздрогнула всем телом от неожиданности услышанного! Через минуту из сотни широко раскрытых ртов прогремело могучее «ура», которое тут же было подхвачено вышедшими проводить полк саратовцами. Вид у военных был какой-то особенный, праздничный: подбородки приподняты, спины – в струну, взгляды – полны гордости и восторга. На некоторое время музыка смолкла, и мне удалось услышать обрывки небольшой речи – напутственного обращения командира полка: «Австро-Венгрия захотела поработить православную…», «Его Величество не оставил без своей помощи…», «Для того ли русские солдаты проливали свою кровь…». И снова, Саша, могучее «ура», разливающееся по площади огромной, накрывающей волной. Трубачи в первом ряду колонны, сидящие на лошадях серой масти, заиграли «Боже Царя храни», и колонна не спеша тронулась по улице, в сторону железнодорожного вокзала. Лошади были возбуждены, пританцовывали, изящно выгибая блестящие шеи. Солнце заливало золотом длинные шашки гусар. Громкий свист и гиканье раздавались повсюду… Я находилась в стороне, в толпе, и пристально вглядывалась в лица всадников проходящих мимо эскадронов… Лица, озарённые слепой верой в судьбу. Лица, свято верующие в предстоящую справедливость, полные предвкушений лихих атак и подвигов. Саша, мне даже страшно подумать о том, что их ждёт впереди! Думает ли кто-нибудь из этих людей о неизбежности страшных, трагических эпизодов? О смерти? Боже мой, ведь за их спинами – женщины, матери, дети…