Страница 4 из 18
– Тьфу на тебя! Напугала! Что? Что, Женя?
– Приехал! – в её взгляде то ли испуг, то ли боль, то ли строгая печать суровой действительности…
Минутой позже за её спиной возникает Сергей. Сергей Петрович Меерхольц. Длинное старенькое пальто коричневого сукна, очки-велосипед и смелая улыбка, обнажающая неровные зубы. Сергей снимает с головы заячью шапку и нервно бьёт ей о колено, стряхивая снег.
Елизавета Иоганновна размашисто крестится:
– Боженьки мои, Серёженька, сыночек! А мы тебя вчера так ждали, так ждали! И за стол долго не садились, всё ждали! А уж Шурка-то как ждал тебя!
– Дайте, мама, чая горячего, что ли!.. Или нет, лучше водки! Водка есть в доме? Замёрз, как сука бездомная, пока дошёл от вокзала!
Пальто и шарф брошены на диван, грязные стоптанные сапоги приставлены к виртуозно расписанным изразцам тёплой голландской печки.
Мать суетливо перемещается по дому. В её руках то чашки, то тарелки, то закуски различные. От среднего сына Елизавета Иоганновна не знает объятий, поцелуев и знаков внимания. Не приучена, понимает своё место… Вот она отвернулась, украдкой промокнула слёзы широким воротником чёрного платья. Того самого платья, которое надела много лет назад, в день скоропостижной гибели мужа Петера…
– А что же брат мой, Александр, не дома, не с семьёй в день воскресный? А? Милейшей души особа, Евгения Карловна, а выводок твой где? – запотевший стеклянный лафитник, до краёв наполненный холодной тягучей водкой, замирает в дрожащих пальцах Сергея.
Евгения усаживается за стол напротив, их взгляды встречаются, и на некоторое время возникает тяжёлая пауза. Резким движением женщина подвигает хрустальный графинчик и наливает водку себе, в изящную кофейную чашечку:
– Достаточно скомороха из себя делать, Серёжа! Брат твой к доктору отъехал, скоро обещался быть. А дети с няней и с помощницей по дому в Городском парке… Ну, давай, Сергей Петрович, за встречу что ли… Мамочка, и Вы с нами глоточек…
Елизавета Иоганновна лукаво улыбается и смотрит на невестку:
– Давно же ты меня мамочкой не называла, лисица. Уж и не вспомню, когда в последний раз.
Евгения с силой бьёт ладонью о стол:
– Бросьте Вы это! – переводит колючий взгляд на Сергея, – Всё хорошо у нас! Не слушай её. Поди три года, как тебя, Серёжа, не видели. Пока из Пензы телеграмму не отбил, что едешь, и не знали, где ты, жив ли.
– После ссылки, в девятьсот двенадцатом, в Пензе и остался. Работал на Сызрань-Вяземской железной дороге конторщиком. Не просто так остался, конечно, интерес преследовал по женской части. Был интерес, да нет его более. Закончился. Так оно, вот… Хочу попробовать себя здесь, в Саратове, согласно образованию университетскому, в направлении юридическом.
Елизавета Иоганновна хватается за сердце:
– Господи, господи. Да кто ж тебя, Серёжа, возьмёт по образованию-то? Ты ж неблагонадёжный у нас! То тюрьма Саратовская в девятьсот восьмом, то ссылка Пензенская в девятьсот одиннадцатом. И всё по политической! А жандармов сколько в доме перебывало с девятьсот четвёртого года – одному Богу известно! Я как вспомню все эти обыски да допросы, стыдоба кромешная. А уж сколько уважаемых людей от нашего порога отвернулось!
Сергей поправляет очки, долго мнёт папиросу, закуривает, наливает в лафитник водки, пьёт. Евгения отодвигает чашечку в сторону и выходит из-за стола.
– Ваши внуки и правнуки, мама, будут с гордостью говорить о моих ссылках! Я намерен прочно вписать свою жизнь в историю критических, революционных перемен в государстве Российском! Мы изменим этот мир, мама, вот увидите! Россия жаждет обновления, она скулит и воет от боли по происходящему ныне. Движение несогласных и возмущённых растёт изо дня в день, из года в год! Вы же, мама, видите, что происходит у нас, в Саратове, в последние годы? На заводах Беринга и Гантке, в железнодорожных мастерских во всю действуют социал-демократические кружки, создана «Саратовская социал-демократическая рабочая группа», выпускаются очень смелые по своему содержанию газеты и журналы, мама. Очень смелые! «Саратовский рабочий», к примеру. С девятисотого года по всей России нами проведено множество стачек и забастовок, через которые успешно достигнуто удовлетворение требований по оплатам, пособиям, изменениям условий труда. Nur der verdient sich Freiheit wie das Leben, der täglich sie erobern muss![3]
Громко сморкается в белое полотенце и снова наливает водки:
– Скоро… Скоро… Уже совсем скоро… А, к слову, вот что – когда случится всё, вы, мама, не забудьте – семейную родовую книгу нашу сожгите что ли или закопайте вон под кусты, в палисаднике. Ни к чему она нам. Позор это. Потом не отмоемся, если Штаммбух кому-то в руки попадёт…
Евгения смотрит в окно, потом задёргивает портьеры и, прикусывая указательный палец, шепчет:
– И далась же тебе эта революция, юродивый… Man soll den Tag nicht vor dem Abend loben.[4]
Через четверть часа с прогулки возвращаются дети. Дом наполняется смехом и весёлыми возгласами. Шурка вприпрыжку подбегает к Сергею Петровичу, забирается к нему на колени и крепко обнимает за шею:
– Наконец-то ты приехал, дядя Сига, мой любимый!
– Сига? Ну, пусть буду для тебя Сига, пусть. А откуда же ты, клоп, меня помнишь? Помнится, мы в последний раз встречались, когда ты ещё под стол пешком ходил! Женечка, я удивлён до крайности!
– Отец, наш Саша, ему много про тебя рассказывает, жалеет тебя. Бабушка, опять же, по несколько раз на дню молитвы произносит, имя твоё употребляет в церкви. Он вон даже фотографическую карточку твою стащил и под подушкой прячет вместе с вырезкой из газеты. Ну, той газеты, где статья о твоём аресте…
Шурка слетает с колен дяди Серёжи, убегает, а через минуту возвращается с завёрнутым в льняную салфеточку секретом:
– На! Это ты!
«Саратовский листок» разложен на столе, папироса затушена о край тарелки с обглоданными куриными костями:
– Ну-ка, ну-ка… Почитаем, что тут обо мне намарали: двадцать шестого июля девятьсот восьмого года на станции «Ртищево» Рязанско-Уральской железной дороги по указанию агента охранного отделения жандармским унтер-офицером Родионовым был задержан и подвергнут обыску прибывший с поездом номер одиннадцать конторщик депо станции «Аткарск» Сергей Петрович Меерхольц. При обыске у него были обнаружены в значительном количестве разные издания российской социал-демократической рабочей партии и несколько отпечатанных на пишущей машине экземпляров «обзора деятельности центрального комитета российской социал-демократической партии и её организаций». По осмотру отобранных изданий оказалось следующее: восемьдесят девять экземпляров брошюры под заглавием «Наёмное рабство и лучшее будущее», двенадцать экземпляров газеты «Вперёд», два экземпляра газеты «Социал-демократ», три экземпляра газеты «Пролетарий» за 1908 год… Арестованный, а далее привлечённый к судебному делу в качестве обвиняемого Сергей Петрович Меерхольц объяснил, что никаких показаний по поводу всего, найденного у него, давать не желает…
Не без помощи и благородной поддержки младшего брата Александра Сергей Петрович устроен в нотариальную контору Полубояринова и прослужит там около года. Исполнительность, блестящее знание юридического дела в совокупности с высокой порядочностью и положительными личными качествами позволят ему довольно быстро оказаться на хорошем счету у хозяина. По-прежнему озарённый высокими идеями революционных перемен в России, Сергей Петрович не пожелает остаться в стороне от стремительно развивающегося движения недовольных. Участие в демонстрациях, активная работа в пролетарском издании «Наша газета», плодотворное общение с лидерами большевистских организаций в Саратове, Москве и Пензе обеспечат ему пристальное внимание со стороны жандармского управления и, как следствие, повлекут за собой многочисленные допросы и обыски.
3
(нем.): «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идёт на бой!» (цитирует «Фауста» Гёте)
4
(нем.): Не следует хвалить день, пока не наступил вечер.