Страница 11 из 18
Утро морозное, безветренное. Стайка снегирей – будто красные яблоки, нечаянно рассыпанные по снегу. Яркое белое солнце над головой, да прямые полоски печного дыма в голубое небо – повсюду из деревянных жилищ.
Шурка выбегает на тонкий лёд Гуселки, затягивает поясок на пальтишке покрепче и кричит, что есть сил:
– Мама, мамочкааа! Мамочка, смотрите, как наша речка застыла!
Вслед за Шуркой, широко разведя руки, с визгом, скользит на коленках Ростик.
Евгения испуганно охает, хватается за голову:
– Мальчики, назад! Сейчас же назад! Лёд ещё слабый совсем! До беды дело дойдёт!
Минуту спустя все спешат домой: братья послушно держат мать за руки, дурачатся и хохочут, шмыгая замёрзшими носами. Мать хмурит брови:
– Шура, ты непозволительно ведёшь себя перед младшим братом! Чему хорошему он научится, глядя на твой пример поведения? Сегодня – эта безумная выходка на льду. Вчера ты явился из гимназии с разбитым лбом и в синяках! К тому же не удосужился объяснить случившееся отцу.
Сын молчит, виновато уткнувшись в пальто матери, поглядывая на Ростика.
– Шура, ты не расслышал мой вопрос?
Мальчик оборачивается назад, будто желая удостовериться, что за его спиной никого нет. Затем поднимает глаза на мать и шёпотом оправдывается:
– Они меня дразнят, каждый день дразнят и смеются. Вчера кричали «Катись на саночках к своей немецкой мамочке!» Ну как я мог терпеть? Как? Я дрался. Кулаками. Честно. Вот такая правда, мама… Мама, скажите мне, это очень плохо, что мы – немцы?
Евгения останавливается и строго смотрит на сына. Шурка видит иней на её ресницах и маленькую капельку крови из трещинки на нижней губе.
– Это для кого плохо? Для тебя, Шура, плохо? Запомни, Шура: стесняться корней своей семьи – безнравственно и неприемлемо для благородного человеческого разума! И если я ещё раз услышу подобные вопросы, то более не смогу уважать тебя, Шура!
Совсем скоро прогулка подходит к завершению. Вековые липы аллеи, яблоневые сады, справа от дачных построек – всё покрыто снегом. Высокие сугробы играют алмазами, сквозь них протоптана дорожка к дому. Тишина, только где-то совсем рядом чирикают воробьи. Евгения поправляет высокую лисью шапку, прячет холодные руки в муфту и переводит своё внимание на другого сына:
– А ну-ка, Ростислав, свет мой, расскажи-ка мне, что завтра будешь докладывать на занятии в гимназии про наш любимый город?
Ростик вприпрыжку, играючи, чеканит слова и с большим удовольствием отвечает матери:
– Город Саратов находится на юго-востоке европейской части России, на Приволжской возвышенности. Зима у нас морозная, многоснежная. Волга наша замерзает в конце ноября, а полностью очищается ото льда в конце апреля. Лето очень жаркое и сухое. Ветры летом сильные, с пылью… Советская власть в городе провозглашена была двадцать седьмого октября 1917 года. Теперь всегда будет Советская власть. Только я ещё не знаю, хорошо это или плохо.
– Цыц, шишига! Рассуждать он надумал! Беги вперёд и отворяй калитку поскорее! Оба – к тёплой печке! Бабушка обещала пирогов сотворить, пока мы с вами праздно шатаемся, бездельничаем. Вот погреемся, пообедаем, а к вечеру лошадью – в город. Отец заждался уже, наверное. И нянька, справляется ли с Лёвушкой и Томой? Переживаю что-то. Томочке нашей хоть ещё и годика нет, а с характером барышня!
Дверь дома неожиданно открывается, и на пороге возникает Александр Петрович. Евгения застывает в недоумении:
– Ты? Почему ты здесь? Что за непредвиденность?
– Я за вами, Женечка. Собирайтесь срочно. Утром отъезжаю в Ростов-на-Дону. Вы – вслед за мной, но несколько позже. Вероятно, двинетесь поездом, вместе с управлением фронта. В результате совместного совещания членов Рев-Воен-Совета был подписан приказ, в котором среди прочего изложено, что я назначен начальником снабжения Северо-Кавказского военного округа…
Евгения пошатывается, прижимается щекой к пахнущей лошадью шинели мужа:
– А как же теперь…
– Собирайся, Женечка. Нам сегодня ещё очень многое надо успеть…
ПЕТРОЗАВОДСК
07.07.1918
Вам вменяется в обязанность:
1. Принять все меры к радикальному разрушению железнодорожного пути на возможно значительном расстоянии.
2. Иностранцев, прямо или косвенно содействующих грабительскому походу англо-французских империалистов, арестовывать, при сопротивлении – расстреливать.
3. Граждан Советской республики, оказывающих прямое или косвенное содействие империалистическому грабежу, – расстреливать.
4. Два миллиона рублей переводятся в Ваше распоряжение. О посылаемой Вам военной помощи будет сообщено особо.
«…Совсем неожиданна для меня в конце ноября оттепель. Прошли Царицын, до Ростова около ста вёрст, и погоды здесь заметно отличаются от наших. Подтаивают сугробы, а о состоянии проезжих дорог и говорить не хочется – перемешка снега с вязкой грязью. Идём обозами, промокшие, уставшие и злые. Лошади с трудом выполняют свою работу. Дисциплина среди вверенных мне военнослужащих оставляет желать лучшего. Люди подобрались из разных общественных слоёв, и это порождает многочисленные конфликты, неприязнь и жестокость по отношению друг к другу…
Хотел начать своё письмо так: «Еду по России искать правду». Хотел, но подумал, что эти слова не будут честными. Этими словами можно попробовать слукавить, закрыться от самого себя или попытаться избежать упрёка и осуждения. Мы с Вами давно всё поняли, родной мой человечек. Поняли ещё в семнадцатом году, задолго до моего ареста большевиками…
Я еду собирать обломки своей совести, Женечка, по-другому никак не сказать.
Человека «моего племени» вполне можно назвать слабым, ничтожным. Он идёт на многое ради сохранения собственного покоя. Я всегда находил себя далеким от политических драк и нездорового противостояния миру и самой жизни. Я всегда с особой гордостью осознавал, что за моими плечами – семья: Ваша очаровательная улыбка, первые шаги моих детей, тёплые руки матери. Это и только это составляло мой замечательный, привычный уклад, которому, как мне казалось, должно благоволить всё вокруг. Все мои успехи, достижения и скромные мирские победы, видит Бог, осуществлялись во имя вас, самых близких для меня, самых любимых. Конечно же, видел и слышал, чем наполняется Россия. Но до самого критического момента в своей биографии – не верил в такой излом событий. Не умел осознать в полной мере, что вот она, уже совсем рядом с нами – калечащая и рвущая на куски сила. Откажешься бегать у неё в холопах – конец…
За своё неприятие и несогласие я получил бы пулю, Вы знаете. Нет, слаб душой, сломался, всё о вас думал. Отдал себя в руки сатане и прошу теперь, чтобы Господь не отвернулся от меня. Всё это ничтожно. Мерзко и ничтожно…
Кажется, что откуда-то из-за дальнего леса, из-за могучих вековых сосен выкатится сейчас огромный чёрный ком и всех нас раздавит. А ведь он точно где-то существует, этот огромный чёрный ком, сотворённый из великого зла, обиды и людской ненависти…
…Мы все заплатим страшную цену за свои жизни. То, что произошло и будет происходить на российской земле завтра, – никогда не найдёт оправдания в истории. Не придёт в сердца человеческие прощение»…
23 июня 1919 года.
Приднепровский плацдарм оставлен. Взятое нами обратно Синельниково оставлено, и наша пехота зарублена казаками. Происшедший уже перелом в настроении частей, неоднократно гнавших перед собой противников, снова аннулирован. Единственной причиной является преступное легкомыслие южного фронта, своей расхлябанностью губящего хорошо начатое дело. На все наши требования о высылке патронов мы получили от харьковского Совобороны только отписки о том, что руководство фронта не виновато в захвате казаками посланного нам ранее боеприпаса. Для пересоздания армии необходимо сейчас отходить планомерно, не спеша, что совершенно невозможно без отражения частичных контратак и активных действий. Наши лучшие части морально разлагаются и обвиняют нас в предательстве. Недостаток патронов таков, что часть в шестьсот шестьдесят человек отправляется в бой с десятью тысячами патронов. Удержать оборону Екатеринослава при этих условиях невозможно. Мы требуем от южного фронта посылки патронов вне всякой очереди, на весь состав 14 армии, с включением Крымской территории…