Страница 9 из 19
Как Ваши родные решали вопрос: если война коснется Литвы, что тогда?..
Никто из моих близких ни на минуту не сомневался, что война докатится до Литвы. Я постоянно ощущала эту тревогу, слышала эти разговоры. Однажды мне приснилось, будто я нахожусь в лагере Гитлера, и мне говорят, что я должна пойти в его палатку, сесть ему на колени и сказать «папи», по-немецки «папа». Я вся ощетинилась от ужаса и напряжения, никак не могла произнести это слово и в конце концов проснулась.
Ответа на вопрос «Что делать?» искали постоянно. Всех потрясла волна арестов и ссылок. Были высланы папин двоюродный брат Максик Штейн с семьей, папины друзья Перельштейны и множество других. Помню, какое впечатление производил на меня Гарри (Герман Перельштейн), обладавший исключительными музыкальными способностями и колоратурным сопрано. Я часто слушала его пение, записанное на пластинку. Он был старше меня и казался мне каким-то божком. В Сибири был расстрелян его отец, погибла в лагере мать. Сам он, к счастью, выжил, вернулся в Литву и стал потом основателем знаменитого хора мальчиков,^zuoliukas“ («Дубок»)[51].
Никто не ведал, почему и за что придется испытать долю арестованного и ссыльного. Это пугало и парализовало.
Гитлер о своих целях говорил в открытую, всем было ясно, что у него под прицелом евреи, цыгане, гомосексуалисты, умственно отсталые; Сталин же норовил творить злодейства под покровом молчания или лжи. Этот факт тоже надо учитывать, говоря о самоощущении евреев в ту пору.
Между прочим, вжиться в конкретный период, в образ мыслей и чувств его людей необходимо и при оценке поведения левой интеллигенции Литвы, например, третьефронтовцев[52].
Так что не будем судить о другой эпохе, опираясь только на сведения, ценности и идеи своего времени. Я долго шла к этому пониманию. Осознать этот принцип помог мне известный российский историк Арон Гуревич своей книгой «Категории средневековой культуры», кстати, она переведена и на литовский[53]. Он утверждает, что, говоря о якобы темном Средневековье, мы ошибаемся, ибо не вполне понимаем мышление и ценности тогдашнего человека. Средневековый человек не хуже и не страшнее нас, он просто иначе понимает значение и смысл слова Божьего. Топя или сжигая ведьму, он уверен, что Господь не допустит ни одному волосу упасть с головы невинного. По этой логике, если женщина, которую считают ведьмой, невиновна, ее и огонь не сожжет, и привязанный к ногам камень не потопит.
Аналогичные параллели можно провести и в отношении тридцатых годов двадцатого века в Литве. Тоталитарные идеологии не менее опасны, чем религиозный фанатизм.
То, о чем Вы говорите, хорошо известно историкам. Но, с другой стороны, даже понимая необходимость соблюдения дистанции между исследователем и прошлым, мы все равно совершаем ошибки, «заражаем» прошлое «вирусами» современности. Поэтому советские времена не только обществу, но и кое-кому из исследователей представляются то «темными веками», то (немногим чудакам) – «светлой эпохой».
Наше общество склонно к крайностям в оценках исторических событий, явлений и личностей, как будто можно такие вещи выкрасить одной только белой или черной краской. Помню одну дискуссию о Майронисе и Винцасе Миколайтисе-Путинасе. Профессор Ванда Заборскайте высказала мнение, что не все детали биографии подобных людей следует предавать огласке, дабы не развеять миф[54]. Я никак не могла согласиться с таким взглядом. Я придерживаюсь мнения, что все мы люди, нам свойственно ошибаться, у всех есть свои слабости, даже у гениев. Желая узнать человека, особенно художника, не надо его обожествлять. Раскрываясь всеми своими гранями, он становится нам ближе, понятнее, сильнее на нас воздействует.
В этой дискуссии я скорее на Вашей стороне. Как точно сформулировал Томас Венцлова, истина важнее, чем, скажем, честь отдельной личности или даже целого народа.
Но это понимает среди нас лишь ничтожное меньшинство.
Теоретически с этим принципом, наверное, согласилось бы большинство, но на практике обращение к истине – процесс болезненный.
Да, но этот процесс не унижает человека, не ведет его к позорным компромиссам. Наоборот, человек остается самим собой. Это, конечно, нелегко, зачастую болезненно.
Должна признаться, что и мне не всегда удавалось вести себя принципиально. Уехав в Москву, я училась на одном курсе с Симоном Маркишем, сыном заменитого еврейского поэта Переца Маркиша. Его отец был расстрелян по приказу Сталина как член Антифашистского комитета, в 1953 году всю семью выслали в Сибирь[55]. Сима был очень одаренный юноша. Помню, профессор античной литературы Радциг сказал о нем: «Такие талантливые к классическим языкам люди рождаются раз в сто лет»[56].
Кажется, 1950-й год мы встречали в квартире нашей однокурсницы, дочки советского генерала, Тамары Смородинской[57]. Между прочим, после событий 13 января 1991 года она приехала ко мне из Москвы, купила сотню тюльпанов, возложила на могилы погибших на Антакальнисском кладбище и просила прощения за своих соотечественников – за 13-е января и за Медининкай.
Но вернемся в 1950-й. Мы все ютились в разных общежитиях, так что тамарино предложение встретить у нее Новый год вызвало всеобщий энтузиазм. Пришли германисты, англисты, «французы»… Пришел и «классик» Сима, он тогда дружил с англисткой Инной Бернштейн, на которой потом женился[58].
В мои студенческие времена среди молодежи было модно петь на разных языках зарубежные, особенно испанские, революционые песни. Пели в ожидании Нового года и мы. Настроение было замечательное, и вдруг Сима встал в дверях и, опершись одной рукой о дверной косяк, запел грустную песню на идише. Не помню какую, но я знала ее и, конечно, понимала слова. Мне и сейчас невероятно больно вспоминать этот эпизод, ведь Сима пел в полной тишине, а я не решилась подпеть. До сих пор стыдно.
Могу Вас понять, потому что, думая о тех временах, не раз признавался себе: «Вряд ли я был бы среди тех, храбрых…»
Никто не может вас за это осуждать, однако я должна самой себе признаться, что это было позорное, неверное с моральной точки зрения поведение. Кроме того, нас ведь никто не стал бы преследовать или как-то наказывать за песню. И все же я не решилась, ведь антисемитские настроения в Советском Союзе были тогда очень сильны…
Кстати, нас с Симой судьба свела потом в Литве. Слава Богу, ему удалось выжить в изгнании. Он вернулся в Москву, а впоследствии, когда появилась возможность, эмигрировал в Швейцарию, где и поселился… И когда через пятнадцать лет после окончания университета мы встретились в Вильнюсе, Сима спросил: «Как ты можешь жить в Литве? Это же кровавая земля!» Я ответила ему очень просто: «Это моя страна. Я ее люблю, несмотря ни на что». Ведь родители любят своих детей, а дети – родителей, какими бы они ни были… Кроме того, я видела и вижу в Литве не только плохое, но и много прекрасного. Но это отдельный разговор.
Вы рассказывали, что Ваш отец сочувствовал левым. Не потому ли с приходом советов вас не коснулись репрессии? Ведь семья была зажиточная, а такие люди прежде всего попадали под прицел новой власти…
Папы уже не было в Литве. Само собой, мама не могла уже надеяться ни на какую его финансовую помощь в форме алиментов. Так что ей пришлось пойти на работу. Она устроилась в наркомат Торговли и промышленности начальницей отдела делопроизводства[59].
51
Гарри Перельштейн (1923–1998) – литовский хоровой дирижер и педагог. В 1941 г. вместе с родителями был выслан в Сибирь. В 1956 г. вернулся в Литву, в 1959 г. создал хор мальчиков «Ажуолюкас» («Дубок»), ставший значительным культурным явлением в Литве позднесоветского периода.
52
«Третий фронт» (1930–1931) – авангардное писательское объединение левой ориентации, критиковавшее официальную идеологию и формы литературного процесса того времени, проявления клерикализма в общественной жизни. В «Третий фронт» входили Казис Борута, Антанас Венцлова, Костас Корсакас, Йонас Шимкус, Пятрас Цвирка, Бронис Райла и др.
53
Арон Гуревич (1924–2006) – историк-медиевист, пропагандировавший и развивавший идеи французской школы “A
54
Майронис (наст. имя – Йонас Мачюлис, 1862–1932) – священнослужитель, поэт. Его поэзия и работы по истории литовского народа оказали большое влияние на становление национального самосознания. Винцас Миколайтис-Путинас (1893–1967) – литовский поэт, прозаик, драматург. Ванда Заборскайте (1922–2010) – литовский литературовед, педагог, публицист. Выпустив в 1968 г. монографию «Майронис», В. Заборскайте надолго стала наиболее авторитетным специалистом по его творчеству в Литве. Она также исследовала личность и творчество В. Миколайтиса-Путинаса. О своем общении с В. Заборскайте Ирена Вейсайте упоминает и в других Разговорах.
55
Перец Маркиш (1895–1952) – поэт и прозаик, писал на идише. В 1949 г. был арестован, в 1952 расстрелян, в 1956 реабилитирован. Симон Маркиш (19312003) – переводчик, литературовед, педагог. В 1953 г. был вынужден прервать обучение, будучи выслан в Казахстан вместе с другими членами семьи.
56
Сергей Радциг (1882–1968) – специалист по классическим языкам, переводчик, литературовед, педагог.
57
Тамара Балашова (Смородинская) – филолог, специалист по французской литературе.
58
Инна Бернштейн (1929–2012) – переводчица, жена Симона Маркиша.
Впоследствии они разошлись и в 70-е годы каждый создал новую семью.
59
Имеется в виду Народный комиссариат торговли Литовской ССР, выполнявший функцию министерства.