Музей героев

– Хочешь попробовать?

– Давай, – сказал я и приложился к банке.

Она снова рассмеялась и сказала:

– Бежим!

Мы взялись за руки и побежали. Когда добежали до дома, она сказала, приняв взрослый вид:

– Знаешь, что я слышала, когда мы выходили из подъезда от Пашки? Он сказал своему другу Саньку, что развлекся бы со мной.

– Я этого не слыхал.

– Но он это сказал. Представляешь, сказал: «Эта мелкая хороша, я был с ней лег». Я больше туда не пойду.

– Но он же контуженый.

Виталик Попов учился в параллельном классе и с раннего детства занимался спортом. Отчаянный парень. Он жил через три дома, на другой стороне улицы. Это считалось далеко, и он уже загасил Ванька из соседнего двора. А Ванек был далеко не промах. Я дрался и с тем, и с другим. Но эти драки обрывались на середине. Победитель был не установлен. Теперь же Виталик пришел в наш двор. Это случилось утром. Я просто ждал Диню у единственного в округе каштанового дерева. Тут за помойкой, поодаль, я увидел Виталика и еще двоих пресмыкающихся: Толстого и Тонкого, как в анекдоте. Виталик был крепко сбитый, коренастый парень с узеньким лбом и глумливым выражением лица.

– Иди сюда, Митяй, мы тебя загасим.

Сомнений в серьезности его намерений у меня не возникло, я подошел. Этих двоих я видел впервые, но их я особо не опасался – было понятно, что они не начнут раньше Виталика. Наших пацанов вокруг не было, шансы мои были ничтожны.

– Виталь, я сейчас свистну пацанам, вы же будете отсюда на четвереньках ползти и прощения просить, – сказал я.

А это действительно могло быть так, но двор был пуст, и Виталик видел это. Он закусил губу и сказал:

– Тебе пиздец! – после чего встал в позу.

Его пацаны начали меня обступать. И в эту минуту мои нервы впервые сдали. Позади меня была помойка, и на железном контейнере валялась увесистая железяка с острыми концами, похожая на сломанную деталь от стеклоподъемника грузовика. Я схватил эту палку и начал размахивать ею прямо перед их рожами с воплем: «Я тебе голову снесу, уебок!» Железяка пролетела в сантиметре от глаз Виталика. Они обосра-лись, причем одновременно, и побежали в свою сторону, как будто почувствовали, что это не пустая угроза. Я действительно хотел это сделать. Они отбежали метров на двадцать, потом тормознули, о чем-то быстро поговорили, и Виталик крикнул мне:

– Ты, псих, стрела тебе сегодня вечером! Мы придем!

Нас было человек двадцать-двадцать пять, мы стояли в проулке между домами – это были не все, и ждали, когда появятся они. Все смеялись. Это действительно было необдуманным решением со стороны Виталика: Федоров, Волков, Шершень, Голова, Спартак, Толик и остальные наводили ужас на всю округу. Просто Виталик не догадывался, что все они, как назло, живут в моем дворе и сегодня будут смотреть на нашу с ним драку, вызов на которую они восприняли как личное оскорбление. А это значило, что при любом исходе нашего поединка Виталик будет просить прощения и ползти на четвереньках домой. Это знали все, кроме него. Он появился в конце улицы с пятью друзьями, в руках они несли длинные палки и двигались бодро. Пацаны заржали, они уже выпили пива, расслабились, и теперь им было просто смешно. Смеялись громко. Виталик увидел нас, палки сразу были отброшены, и двигалась вся компания уже не так уверенно. Бежать не имело смысла – они уже поняли, что их ждет не драка, а казнь. Когда они подошли, их окружили. Они просто стояли с виноватым видом, особенно тощий, который нес самую большую палку. Тоха сразу на него смачно харкнул. Слюна стекала по футболке тощего, а он разглядывал асфальт – как и его друзья, как будто там они увидели нечто новое, что требовало особого внимания. Они уже проиграли, но перед расправой пацаны хотели зрелищ. Я глотнул пива и отдал Спартаку свой красный болоньевый бомбер «Адидас» с тремя белыми полосками на рукавах, он был особенный – его где-то купила мама, и такого не было ни у кого. Именно из-за него меня ненавидел Виталик. Мы двинулись на футбольное поле, там пацаны встали в круг, центром которого были мы с Виталиком. У меня был тяжелый удар: я уже давно не различал ударов по мячу от ударов по человеку, главное было – попасть. В окнах семиэтажек зажглись огни. Я выкурил сигарету, и мы начали. Мне сразу же удалось два раза попасть сопернику в голову. У него был разбит нос, и теперь он ходил вокруг меня и отскакивал при любой моей попытке приблизиться. Много мата, все дают советы. Даже отличник Женек из соседнего подъезда, который ни разу не был в такой ситуации, кричал, чтобы я валил этого «пидораса» с ноги. Пацанов уже возбудил вид крови. Толик крикнул Виталику:

– Сука, если не будешь драться, я тебя сам завалю!

И Виталик бросился. Мы пошли в слепой обмен ударами и снова разошлись без видимых потерь. Это длилось действительно долго, дольше, чем когда-либо, – мы оба уже устали. Спартак объявил перерыв. Я хотел воды, ее не было. Спартак давал мне новые советы, которых я уже не слышал. Виталик стоял поодаль, его друзья старались стоять еще дальше. Шершень сегодня вынес свое пневматическое ружье, он увидел, как Виталик стоит с отсутствующим видом и спросил:

– Ты куда, сука, смотришь? – после чего с трех метров выстрелил ему в лицо и пробил щеку.

Виталик только вскрикнул:

– Ай, блядь!

Но никто из друзей даже не дернулся в его сторону. Он истекал кровью, но, когда мы продолжили битву, снова только прыгал вокруг меня, по-прежнему энергично. Я на него – он от меня. И вот мы уже у оврага, с другой стороны поле, овраг за моей спиной, я вымотан. Виталик кинулся на меня, я споткнулся о корень дерева, торчащий из оврага, и упал. Отличная возможность нанести мне сильнейший удар ногой в голову, что он и сделал. Это нокаут, пацаны орут:

– Ну, пиздец тебе! Так нельзя!

Наверное, можно – на его ме сте я поступил бы так же. Я встал, голова сильно кружилась, из носа хлестала кровь, поднял руки и снова по инерции двинулся в сторону Виталия, но его уже месил ногами Толя. Спартак накинул мне на плечи куртку и, оттолкнув меня в сторону, сказал, что мне пора домой, сам же побежал мочить Виталькиного друга, схожего с ним комплекцией. Я развернулся и ушел. За моей спиной раздавались крики: «Не надо!» Ребят жестоко прессуют, но мне это уже не интересно, я знаю, что будет дальше, и уже не чувствую ни злобы, ни тревоги – ничего. Полнейшее опустошение. Вся футболка в крови… У меня слабые сосуды в носу, и, если из него пойдет кровь, ее сложно остановить. Когда я был совсем маленьким, я боялся, что она вся вытечет из меня. Теперь этого страха не было – я просто получал странное удовольствие от ощущения длящейся пустоты. Я столкнулся с соседями, они странно на меня посмотрели, а я по привычке улыбнулся и сказал: «Здрасте». Вошел домой. Мама не сильно удивилась, набрала в ванну воды. Я был весь в крови – своей и Виталика. Лег в ванную, вода в ней очень быстро стала красной. Приехали врачи, сказали, что у меня снова сотрясение мозга.

Неделя в Морозовской больнице, и я снова дома. Мне все еще десять, и меня ставят на учет в детскую комнату милиции. Я не расстроен. Первый поход к следователю – это как инициация. Все мои друзья уже давно на милицейском учете, и теперь я полноправный член этого закрытого клуба. Кабинет следователя по делам несовершеннолетних от кабинета врача-педиатра отличается только тем, что у педиатра в кабинете были доски с перечнем болезней, которые меня ожидают, а у следователя – список уголовных статей, которые мне светят, если я не сойду с «кривой дорожки». Но я никогда не читал этих перечней, а только разглядывал картинки и думал: «Где же они берут этих уебищных рисовальщиков?»

В сравнении с реальностью «кривая дорожка» – весьма абстрактное понятие. Надо сказать, я уже тогда испытывал ненависть к представителям власти. Учительница в школе, милиция и те, кого в телевизоре называли политиками – в моем сознании были одни и те же персонажи. При этом мне никто не говорил: «Запомни, это плохие люди». Нет, это было как будто с рождения, как инстинкт, впитанный с молоком матери. Хоть я и был ребенок, но я умел сопоставлять факты, я видел, как живут люди, я видел, как менты возле метро отбирают деньги у старух, продающих последнее. Когда эти автоматчики подходили к лотку со старыми книгами и цветами, выращенными на даче, старуха белела и начинала хвататься за сердце – никто не решился бы помочь ей в эту минуту. Мне не нужно было расшифровывать, что происходит. А рожи политиков в телевизоре улыбались или надувались, изображая сочувствие. Но я не чувствовал присутствия этих телевизионных персонажей – в моей жизни правили автоматчики, которые, как писали газеты, замучили сегодня в отделении очередную проститутку, просто потому, что ночь длинна, а им для плана не хватало группового изнасилования. А учителя, которые утверждали, что быть дворником плохо, а милиционером – хорошо, поощряли стукачество. Но все же в большинстве своем они были дилетанты, и было бы неплохо, если бы они знали, что манипулировать детьми – это страшный грех. И неважно, ради чего ты это делаешь: ради положительных показателей успеваемости в классе или ради получения сексуального удовольствия – и то, и другое обнаруживает между собой поразительное сходство. Но благо, что такое, как у меня, восприятие действительности было у большинства детей той поры – даже отличник понимал это, и доносчиков было немного, и, когда их выявляли, они становились изгоями. Такая участь постигла Аникеева. Г.Б. пообещала плюсик к его вечной четверке, и он стал докладывать ей, кто у кого списал, кто что сказал – и многое другое. Такие незначительные подробности из жизни детей могут заинтересовать только отъявленного извращенца, к тому же взрослая тетя знала, на что она толкает несмышленыша… Мы собирались засунуть ему в задницу шершавую палку, но он вовремя убежал.