Захват

Кукиша – бурмистрам… своё! Вырубишь поодаль деревья, и покаместа сохнут где-нибудь в медвежьем углу, за трактом в направлении Нарвы, можно позабавиться с детушками, али – к Неве, с тем чтобы, когда повезет выгорбить, по случаю талер. Ну и, разумеется всласть ублаготвориться женой… Любит. А чего? – по-людски. Старосте б такую, как Найда. Снег сходит – паливо затеял на нивке, будущей – костер до небес. Далее, на пепел пожарища приходит косуля (ввергнута в подполье) – соха…»

Скрип; веслышки, в рогульках-уключинах роняют капель;

Изредка – долеты брешков.

«Лаются? – И, нет, не слыхать… вроде бы…»

Тем временем чёлн выплыл к месту, за которым вот-вот взвидится, заброшенный кол, ез, – определился гребец; жерди над водою, с пяток, в прошлом – переход за реку; лавушка над Мойкою, Мьёй.

Как, обыкновенно бывает у крестьян, деревенских: перегораживают речку плетнем, к запани, прижатой ко дну с помощью осиновых кольев проймочка, повыше – настил, к рыбоуловительной ку́рме, встроенной в прореху мошне, выразимся так, подступать; вот тебе и вся недолга; кол в речице, что то же: закол, ез рыболовецкий – готов.

Бают деревенские, встарь некто ижерянин Селуй нивку на Первушином острове, у еза орал. Заилило ее, в наводнения, песком закидало – ну и, с тех пор не было на Мойке сохи. Токмо лишь, коса приходила, в пожню Омуток, да еще чуточку подальше, в Коломну; веска, говорят пожилые сельники такая была…

Сгинувши; была, да сплыла – в море, понимается; но. Так же, полагаем снесет рано или поздно закол званием Селуев мосток. Летось, в позапрошлом году мало не совсем развалился, чаятельно, сам по себе. Да уж; водяной не при чем… Эх бы, – промелькнуло у Парки на него поглядеть! Слышали, бучал, из-под кладок: «Го-од от году – все хуже и хуже». Правильно изрек, молодец; в том, что приключалось худое в сельниках винит горожан.

– Трутни, паучье иззаморское, – озлился мужик. – Землями владеют… Захватчики! У-тту, немчура. – С тем, проминовав по дуге в несколько аршин омуток, венха занырнула под жердь, шапку сдернуло; трухлявый конец, рухнув долбанул по спине.

Подарочки!.. Ух-х ты ж; водяной! Штатских порицает – а сам?!

Вершин, про себя чертыхнувшись, вытянув колпак из воды вновь перекрестился, вдругорь.

Нравится не так, чтобы очень. Дык перехвалил, сатану. Это называется: свой? «Предатель, – бормотнул, – перелётчик. Господи, когда же успел, враг переметнуться к чужим?!.. То же, приблизительно: мир; пакости подобного рода-племени на каждом шагу.

Как не так? Только приспособился к новому чему-то – шаррах чем-нибудь таким же, как жердь. Больше то и некому; ён!» – произвел ось на уме.

Стряхивая легкую оторопь, мужик поглядел в сторону прибрежных кустов: глубь, коловорот в течее – закрутень, – увидел гребец. В ямину никак перебрался – к лучшему, так будем считать, сообразил селянин. Устроился… Обжил омуток.

Граждан порицай на здоровье, чудище, однако своих нечего зазря обижать. Лучше бы, – мелькнуло у Парки перебрался в затон, выше по течению – к мордам, впугивати в них карасей. Ладно уж; спасибо на том, что не погубил, сатана… Лёгонький удар, пустяки.

Далее Селуевых кладок, рухнувших по старости лет, – вообразил деревенский – заводь, рыболовная тоня с вершами, Селуев затон: свая, заколочена в брег, ивушка, склонилась к воде так, что не увидишь ее полуобнаженных корней; ветви, отягченные листвием, чуть-чуть шевелясь тонут кое-где на вершок или полтора или два, около подводной листвы носятся, снуют по верхам тысячи подросших мальков. Заросли кругом, на версту. Колышется поодаль тростник, распластанные в бурой воде, взъерзывают листья кувшинок; белые порядочно всплыли, первыми, – отметил мужик, сходно поведению граждан, склонных даже там, где не надо вытворять новизну… Дочери, однако давай желтые кубышки; ну да; любит водяными цветами этими, лилеями бавиться. Пожалуй, нарвем; «Чадо ты мое поноровное!» – мелькнуло в душе.

Вспомнив на мгновение дочь, любимую не только подружьем, женщиной из племени водь, набольший семейства, большак с некоторых пор, улыбнулся.

Что б ни уступить благоверной, женушке, явилось на ум: дщерь – Ягодка; родное итак; собственная девка… И, – нет: общая с подругой по жизни. Ну и, сообразно сему: что Ягодка, что Марья – одно; нетути семейной браньбы. Все-таки-то есть на земле, готовой захлебнуться во лжи, да войнах за чужое имущество, да многие деньги, талеры-те что-то хорошее! – мелькнуло в мозгу: лад – полюби, – а тут те, окрест, в жителях деревни – борьба… Всем – самого-пресамого лучшего, чем больше, тем лучше; лучше уж, сполна ублажить отрокови́цу-ту, дочь;

Як тебе такое, отец: с ног до головенки обвешанная отроком, Ванею хвостами купавок – представала русалкой!.. Бабоньки такие, как будто бы, глаголет молва; жены водяных, понимай. Грех, не грех? Видимо нечистый попутал девку-ту, крещеную дык. Право же; с другой стороны, радость никому не заказана, говаривал тесть. Бавится, и ладно – дитя; лучше бы сказать: отрочи́ца: стукнуло четырнадцать лет. Вящшая отрада – Иван… Ой ли? – усомнился мужик; двойственное всё, на миру! спорит… очень-очень двойное… Противоречия – на каждом гребке.

Думается так: почивают, ладушки. Постель, по словам Найды (верится, пожалуй не очень) отдает по утрам Зорькою, – придумал супруг; – именно… Да нет, молочком. Только что доила, во тьме – знаемо… Парное итак.

Найда не словенского племени, – на четверть вожан-ка; тож переселилась к Неве. Яко бы, на устьях теперече вторая отчизна. Третьей батьковщине, отечеству никак не бывать; лишнее – стремиться куда-то, к лучшему, не худо и так. Сходят ли к добру от добра? Терпится, и ладно… Живем.

…Есть родины большая и малая, – неслось на уме: – Вящшая отчизна распалася, по воле судьбы в некоторый год лихолетья и, раз так получись малая – не меньше былой, матери Великой Руси. Радуйся тому, что имеешь. Мало ли? Такое – предать? Что же происходит кругом? Не только незаможные, голь, да кое-кто мужики середние-те, да поперег лавок деланные, – Васька ушел. Что б ему, на устьях ни жить? Дом – лучший в Калганице! А то. Сказывают, землю орал, Обуховщину-ту. Заросла[4]. Подле Голодуши, рядком – несколько полетов стрелы!..

Бегают, как наш коробейник, тихвинец возможно затем, что хочется побольше иметь – Русь, будто бы, по слухам урезанная в ходе войны с ворогом на целую четверть все-таки существенно больше родины, отпавших краёв. Лучше ли – отдельный вопрос; двойственное; кто говорил: бедная держава, иной хвалит, неизвестно за что. Всякожды, по-разному баяли; понятная вещь: всюду наблюдаем соперничество. Кстати сказать, можно бы оспорити все что ни происходит на людях, кроме непостижного разуму простых мужиков, сельщины природных явлений… Кто-то говорил: зарубежь уменьшилась на целую треть. Староста, похоже… ага. По-разному вещали; вот вот: каждому – свое подавай. Мнения сельчан разделились надвое…

«Тоска и тоска!.. Что ж еще? И, с тем наряду, как бы, ощущенье виновности», – мелькнуло в душе.

– В чем? – проговорил деревенский, пропуская гребок. – Да и не понять перед кем. – «Что же происходит внутри?»

Воноко Селуев затон, рядышком – рукою подать; около березы да елинок, – увидел помор. Слева некрутой бережок, шелюга-та, незримая одаль, саженях в тридцати – ракитина – и после чего вплыл, на повороте вовнутрь полностью открывшейся взору более широкой воды.

«Ловля не сойдет за границы, к русичам, Селуев затон, – останется. И город, к несчастью. К счастью, – промелькнуло у Парки, – Неенштат в стороне; вот именно: верстах в десяти… По-старому. А ныне, рекут: в миле от родного гнезда».

Бр-р… Знобит. Ну и холодина собачья! Потому – на воде. Да и кой-когда ветерок… Терпится, – подумалось Вершину.

Слегка развиднелось.

Встало в окне зелени и проплавляет порыжелую мгу, временно не яркое, солнце.

Точно золотой! корабельник! – подивился пловец; с тем, что – наградная деньга от самого государя, данная в досюльные годы некоему тестеву предку – оберег; от бедствий хранит.

4

Отсюда, между прочим, идет название Обуховский мост (через реку Фонтанку) нынешнего Санкт-Петербурга.