Захват

Ай да Василек; молодец! Может пригодиться праправнукам, рубил на века. Брёвна – толщиною в пол-локтя, основание – бут; яко ухитрился набрать эдакую тьму каменюг? Дом – крепость. Да и внешне баской. Окна оправлены подзорами: резные цветы, птицы в окружении рыб. Южные оконца стекольчаты, другие в слюде. Каждому захочется: видь – дух захватывает. Ровно дворец. Главное, имеется печь. Кровля из берёсты – скалы, новая с недавних времен. Издали посмотришь – избу рыбья чешуя устилает; кажется, особенно в дождь. Сокол, сообразно сему аки на сиговой спине; истинно!.. Добычу когтит. Как-то, приблизительно так.

Где он, Васька? Выбрался. Куда-то ушел. Чается, браток на Руси – плотничает, будем считать, либо занесло на Стекольну, за море, в столицу свеян… Нету, – чересчур далеко! Ежели поверить купцам Сокол, изошедчи на устья из родного села, с братьей корабельщиков сплыл к Выборгу; поближе. Зачем? Странно. Неужели пришло в голову мехами заняться? – тамотко, вещали, на финцах набольший по возрасту, Фрол… Якобы – скорняжный делец… Он же, по-родительски: Птах. Первым упорхнул из гнезда. Вслед старшему братенику сшел, выселившись младший – Васёк. Мало ли куды заотправился. Осталось гадать. Цел ли он? Быть может, погиб. Днесь иноплеменник в сородичах, пока-месть живой, именно – ижора Оким; Колзуев на изотчество дак.

Этот поселился на устьях чуточку позднее, чем Сокол – ранее Колзуевы жили где-то на источинах Систы, в общем, недалече от Гор; уккино семейство, считай выходцы из Вольской земли. Родичем является, тако же не венчанный Петра, шурин, по словам старика – злостный одинец. Ну и всё. Там же, за Романовой речкою витала его, пётрина родная сестра, ставшая в дальнейшем супружницей, – мелькнуло у Парки. – «Выкладка доступна уму, – пробормотал селянин: – Четверо людей пришлецов, еже не учитывать баб».

Ой ли? – усомнился помор. Сем-ка испроверим! Ну да: сходится, подумал крестьянин, делая повторный подсчет с помощью сгибаемых пальцев.

Четверо – включая в число новоприбылых мужиков прихвостня заморских владык старосту, проклятого Инку; Немцев на изотчество, пес, даром, что природный русак. Староста пришел из лифлянтов. Дважды – перебежчик!! Ого. На-ка ты, припрыгал назад. В прошлом, обретался в неметчине, такая знатьба. То-то и словет на миру, в сельниках, позаочи Немцем. Чается, сошел в зарубежь, скрылся от великих долгов; тысячи, возможно загреб. Шурин говорит, по-иному: сдернула с насиженных мест бывшая у них, под Москвой – в дальнем зарубежьи – война. Немец лишь, единственно: прозвище, а так-то не немец; в молви околоточных – Немец. Эдак назовешь перелёта, чтоб ему пропасти – надуется… Привыкнет, холуй. Никою, по имени требует его величать.

Инкино жилище пониже: за наволоком, чуть в стороне от вешал рыболовных сетей; не видимо вдали, за мыском. Как не знать: слева от реки Голодуши – салма, по-ижорски: пролив, обочь, на морском берегу, ветхая – курная изба. Что ж, что Калганица в туманище, – а внутренний зор? Взвидится и так, приглядись: ветлы, бузина из-под стен, мало не до самой стрехи, около забора – хлевок… Схожие на очи слепца, волоковые окошки: то, что под стрехою – для дыма, нижнее – глядеть. Ох-хо-хо. Это называется кров? Дым, было-че валит из обоих! Около щелей, по стенам, черные – наросты грибов; сажею оваплены-от.

С Немцевым (пока не пришлось, к счастью применять кулаки) с некоторых мест завелось противостояние… Брань? В общем, приблизительно так. Не только из-за дома под соколом – пустошит, наглец нашенскую заводь на Мойке, рыболовную тоню. Вот еще иная докука, – думалось, когда подтянул к пристани, притоп-ленный, чёлн: Немцу приглянулась жена. Коло портомоенки, враг зырит на нее, блудовски… Пробовал вступать в разговор. Не то, чтобы особо тревожит, но таки неприятно. Что это еще за дела? Мог бы для того, что ему собственная женка не любится получше найти. В городе положим, не тут. Около – раз, два, и обчелся. Мало ли в кружалах блядей. Как же по-иному: Нейштат! Пристань с кораблями, торжок. Сыщется ужо, в кабаке; запросто… Чем толще, тем лучше. Попка, говорили за так жалует иных молодцов – даром… за какой-нибудь грош.

Даль; пристань за Невою, во мге, около мостов – корабли;

Штат;

Староста, с гулящею девкой, рядом пограничный острог, – вообразил селянин: «Знаемо; бывали разок, в прошлом на реке Лавуе, – вскользь проговорилось в мозгу, частью изреченное вслух: – Рядом – примерещилось; ну». Этот неудачник посельский, староста однажды вещал: брат, Васька выбежавши, дескать не сам, – женке норовил. Каково! С тем, что, по свидетельству сельских, сказывали, не был женат? Враль чистопородный, раз так… Многие на Русь переехавши – за Лугу-реку; тысячи, гуляет молва. Инка, иноземец, нахал – гость непрошенный, коли заведет кто-нибудь о нетчиках спор ставит ся как первый знатец. Можно бы подумать, что он родственник любого из них. Якобы; на деле – трепло. – Вершин, убирая черпак пренебрежительно хмыкнул. – Всякое плетет, пустобрех; чуть ли то ни всё целиком – разнонесуразные враки… Терпится, так будем считать. Он же, лиходей – зачинательник подобных бесед. Что ему за дело, казалось бы до них, перебежчиков. Таки неспроста, с умыслом затеиват речь. Было, при нечаянной сходке наверху али тут, коло портомоенки брякнет: «Вздумал? Или, може – силком?» Сиречь понуждает убраться. Из такой то избы? Нате вам!.. Готов, побежал. Дай час на задницу порты натянуть.

Бегают не только на устьях, – промелькнуло вдогон: – Давече, рассказывал в штате коробейник, гуляй: выехавши трое туземцев пашенных крестьян кореляк. Добрые, однако серпы в тамошней сторонке выделывают!.. Лучше б, как встарь было-че, железный уклад – косы, топоры, наковальни, малые не так, чтобы очень, да и те же серпы в Красном продолжали работать.

Вспомнив Красногорье, мужик полуобернулся назад, в сторону незримой губы. – «Каждому роднее – свое, – проговорилось в мозгу: – Эти, кореляки снялись, к Ладоге как будто, – а сей? Инка не торопится вслед. Ясное как день, почему: жаждет, в нарушение прав любого человека на двор, приобретенный по-честному, да хоть бы и даром хапнути чужое добро; как не так? Зарится на лучшее, пес. Мог бы потрудиться как следует, на совесть – по-братски с тем, чтобы построить взамен лучшее жилье самому.

Что-то затаился, шатун – глаз не кажет… Видели третьёводни одаль в стороне, за Романовкою; позавчера… Шкоду замышляет какую-нибудь, враг учинить. Станется, пожалуй. (Чур, чур!) Как бы ни надумал, завистник подсадить петуха, к соколу, – мелькнуло в душе; – дабы поменяться имуществами, скажем хоть так, чуть витиевато, по-братски. Может оказаться, подумывает выместить зло на человеке достаточном, за худший удел… Вспыхнет на глазах, под стрехою как подвешенный сноп…»

Где он, Сокол? Пишет ли, по-прежнему в книжки? В Красном, у пылающих доменок, бывало, томясь неразнообразием жизни вписывал туда привиденья, нощное; случалось, туда ж – виденное им наяву. Бавился, по-своему тем, что увековечивал сны. Часом, растолкует какой-нибудь… В мечтанья впадал. Мыслимо, пустился к Неве, чтобы созерцать корабли – эво их околь городка! Может, собирался лодью строить – руки золотые, и мог, также, на чужом корабле, в кормщиках, да просто и так, сарою, матрозом уйти в плавания, стран повидать; норовом зело любопытен. Мог переселиться на Русь… К Новгороду? Дескать, вещал: древняя столица Руси. Мало ли куда устремился? В нетчиках, и весь разговор. Плавал бы себе на здоровье по морю, подобно купцам, да притчи, как бывало у доменок, вернувшись читал. Мог бы заниматься торговлею, под штатом и дате, а не то, как сосед взялся бы горшки обжигать.

Съехавши для всех неожиданно, глаголовал люд… В ночь, лунную. Бесследно исчез! Как произошло, почему? Достала до кишок немчура? Всякое возможно итак. Мало ли причин изойти? – множество, примеров не счесть. На Успение, четвертого дня пристав Олденгрин, в чужаках – свиец долбанул по спине, можно бы сказать ни за что… Как бы, указал направление пути в зарубежь. Далее, пока торговал ножницы в железном ряду, штатские (нельзя исключать: люди базаряне соотчичи) украли колпак. Прямо хоть кричи караул!..