Страница 35 из 42
— Это стихи молитвы. А всякая молитва, на каком бы языке она ни была произнесена, есть магическая формула, потому что она низводит высшую силу на землю, если произносится с чистым сердцем.
— Есть ли границы могуществу молитв, употребляемых таким образом?
— Я спрошу вас в свою очередь, профессор: есть ли граница для силы сил?
— В таком случае, эта сила сил, умению пользоваться которой, как я заключаю из ваших слов, учит магия, делает то, что неизвестное на Западе знание дает обладающему им безграничное могущество…
— Простите, профессор! Я говорю о божественной силе, которую первый верующий может найти в своем сердце.
— Друг мой, ваши выражения изменяют вашей мысли: после опытов, при которых я присутствовал не один раз, я никак не считаю возможным отнестись серьезно к вашим словам.
— Значит, вы мне не верите?
— Нет, когда вы меня уверяете, что не существует никакой потусторонней силы, которую человек может привлечь особенными действиями, неизвестными официальной науке… Нет, тысячу раз нет! Я тоже читал работы по оккультизму. Скажите, пожалуйста: разве та же наша официальная наука не потрясена теперь, теперь, когда гипнотизм, внушение, телепатия, психометрия и множество других вещей привели ее лицом к лицу к неизвестному знанию, которое вы называете магией?
Фадлан молчал.
— Хорошо, — продолжал профессор, — хорошо! Вспомните опыты, — те опыты, которые вы мне показывали, когда еще были моим учеником? Вы тогда уже владели высшим знанием, о котором мы не имеем никакого понятия… Вспомните эти опыты, которыми вы ниспровергли все мои физические теории, заставляя, например, двигаться предметы без всякого физического воздействия на них, или разрушая и вновь восстановляя любую вещь! Тогда вы мне говорили, что жизнь вовсе не есть частная и случайная собственность материи, но что она истекает из общего источника, из которого и человек может черпать по своей воле, только при известных условиях… Ну, а это чудо, при котором я присутствовал, ваше последнее чудо?
— То, что вы называете чудом, вещь самая обыкновенная, — наконец сказал с улыбкой Фадлан. — Допустим, что я обладаю некоторыми знаниями, еще неизвестными в западной науке, что же из этого?
Профессор слегка хлопнул Фадлана по плечу.
— Вот! — сказал он. — Я говорил все это для того, чтобы прийти…
— Прийти?..
— Прийти к… гм… У меня есть клиентка, которую необходимо… которую я хотел бы спасти.
— Но ваши знания и опытность, дорогой учитель?
— Ах, Боже мой! Сколько раз я просил вас не говорить «дорогой учитель». Учитель — это вы и мне нужно получить ваши разъяснения.
— В таком случае — консультация? — спросил Фадлан и рассмеялся.
— Да… но только особенного свойства… Болезнь, о которой идет речь, не может быть найдена ни в одном из наших ученых трудов. Она не описана нигде, и тем страннее она, что тот, кто страдает, не есть тот, кто ей поражен.
— Это загадка, — заметил Фадлан. — В чем дело?
— В двух словах, вот в чем. Возможно ли средствами, о которых я не знаю и которыми вы, может быть, владеете, вернуть молодой женщине ее мужа? Мужа, который любил ее до обожания и вдруг подпал под скверное влияние другой женщины? Возможно ли это в том случае, если жена страдает и мучается, а муж, подчинившись чужой злой воле, не появляется дома?
Фадлан расхохотался.
— Эта болезнь, к сожалению, довольна обычна. Имя ее прекрасно известно в современной жизни, и излечивается она различными дозами морали, философии и в очень серьезных случаях полицейскими и судебными мерами, если не поможет дружеский совет.
— Погодите! То, что я вам рассказываю, вещь совсем не обыденная: здесь мы имеем дело с колдовством.
— Что вы хотите сказать? Колдовство?
— Я скажу яснее. Муж — я назвал бы его жертвой, если бы около него не было этого несчастного существа, которое умирает — муж любил до обожания свою молодую жену до тех пор, пока не сделал визит, после которого он более не вернулся домой. Он прислал записку, известившую о его отъезде по служебным делам. Это оказалось ложью. Возможно ли, чтобы в продолжение этого визита были уничтожены какими-нибудь сверхъестественными средствами его воля и любовь?
Фадлан опустил голову и задумался.
— Несколько лет тому назад я как-то разговорился с одним священником, очень умным и знающим человеком, — продолжал Моравский. — Он мне рассказывал, что существуют особые братства зла, сатанисты, чертопоклонники, обладающие, между прочим, особыми средствами и способами разрушать благо повсюду, где его встречают.
— Чертопоклонники? — лукаво улыбнулся Фадлан. — Не чертопоклонники, скажите — сумасшедшие! Если бы существовало какое-нибудь могущественное братство в подобном роде, центры наших посвященных знали бы про него — для того, чтобы сделать его безвредным.
Профессор вскочил с места, как ужаленный.
— Наконец-то! — вскричал он. — Вот наконец вы проговорились! Вы обладаете высшей силой. Ну вот, я не прошу у вас иного. Я внутренне убежден, я убежден до глубины души, что эта женщина его околдовала. Вы можете ее обезвредить. Сделайте это!
— Но я не могу, — возразил Фадлан. — Вы мне приписываете могущество…
— Которым вы владеете, я в этом уверен. Вы много раз говорили мне о могуществе человеческой воли, о могуществе человеческого желания… Ну вот, пожелайте же!
Фадлан молчал, как бы застыв в позе глубокого раздумья.
Профессор подошел к нему вплотную.
— Не вы ли говорили мне когда-то, что священная наука Востока заключается в особой философии, высшим проявлением которой является братство между людьми? Фадлан, есть два человеческих существа, которых нужно спасти, которых преследует зло!
Он взял доктора за руки и сказал со всей силой нежности, на какую был способен:
— Фадлан, если вы обладаете такой силой, неужели вы откажете в просьбе вашего старого учителя?
Фадлан поднял голову.
— Хорошо, — ответил он с усилием, — я попробую… Для вас…
— Наконец-то!
— Но не следует думать, что я могу идти с завязанными глазами в страшном потустороннем мире. Мне нужно видеть молодую женщину. Приведите ее ко мне.
Профессор не счел возможным скрывать далее имя и потому сказал:
— Вы ее знаете, вы ее видели вместе со мной на балу у Репиных. Припомните розу, о которую вы укололись, оживленные танцы, даму в черном платье… разумеется, вы ее знаете!
— Я? — удивленно возразил Фадлан. — Как ее зовут?
— Баронесса Варенгаузен.
Услышав это имя, Фадлан склонился, словно сраженный тяжелым и неожиданным ударом. Потом, после долгого молчания, он прошелся по комнате взад и вперед, остановился и проговорил хриплым голосом:
— Она?.. Нет, нет!.. И не думайте, я не могу… Нет, я не могу!
Он страшно волновался и весь дрожал.
— Но почему же?
— Если бы вы знали! — продолжал Фадлан с рыданием в голосе.
— В чем дело, наконец?
— Но поймите, ведь я ее любил… там… Я ее любил! И вы хотите, чтобы я?.. Ах, нет, это выше моих сил!
Он упал в изнеможении в кресло. Моравский, в порыве жалости и сострадания, обнял его и тихо стал гладить его низко опущенную на грудь голову:
— Да, — проговорил он тихим голосом, — да, я понимаю!.. Возвратить ее мужу? Я понимаю… это очень тяжело, и я вам сочувствую. Но, мысленно подымаясь к величию добровольной жертвы, жертвы любви, — вы ее спасете, Фадлан! Вы ее спасете за то, что вы ее любили.
— Но это ужасно, этот выбор! Мой долг и мое чувство! И вы хотите…
Профессор поднялся и холодно сказал:
— Значит, вы ее не любили и у вас, как и у большинства людей, любовь — это только пустой звук.
— Я?.. Не любил?
— Тогда спасите ее.
— Если бы вы знали, как разрывается мое сердце!
Воцарилось молчание.
— Фадлан, — сказал наконец профессор, — послушайте меня, Фадлан! Разве не должен доктор, позванный к смертельно больному, хотя бы это был его страшнейший враг, испробовать все средства для того, чтобы его спасти? Фадлан, или твое учение менее чисто, чем наше?