Страница 14 из 42
— Чего я не могу себе простить, так это то, что я упустил лярву. Это очень неосторожно. Бедный мой профессор, я думаю, вы и до сих пор еще не пришли в себя, все еще как во сне? Ну, — баста! Трудовая ночь кончена… Да и настоящая ночь, пожалуй, прошла. Лампады наши давно погасли, с ними ушли все ужасы, а?
Действительно, зеленые лампадки уже не горели у черного катафалка и один простой поворот выключателя погрузил всю лабораторию в темноту. Фадлан подошел к окну. Он энергичным движением руки дернул за шнурок: зазвенели колечки, зашуршали тяжелые складки и занавеси распахнулись на обе стороны, открыв широкое и высокое зеркальное окно.
Слабый красноватый свет зачинающегося морозного утра пробрался в лабораторию и прогнал ночные тени. С ними ушли и ночные страхи и весь ужас пережитой ночи. Резче выступили понемногу дальние углы обширной комнаты со странными и необычными инструментами и машинами. Заалели самшитовые статуэтки на полках, скарабеи словно ожили — вот-вот поползут в проясневшем сумраке, разорвав свою длинную цепь. И яснело больше и больше утро, разгоралось все ярче и ярче, уже рдели багряным светом и кое-где нестерпимо горели блестящие искорки на полированном карнизе…
Еще мгновение — и яркий солнечный луч ворвался в окно и рассыпался тысячами сияющих звезд и бликов по всей лаборатории. Наступило ясное безоблачное морозное утро, прелестное зимнее петербургское утро, красота и гордость северной страны.
Оба доктора молча следили за волшебной игрой света и тени, поглощенные неожиданной красотой дивной картины. Душа Фадлана рвалась к свету, ему до боли хотелось раствориться в потоке расплавленного золота и пурпура, врывавшемся сквозь широкое окно, но время еще не наступило… А в душе ученого профессора звенели какие-то неведомые струны, и дивный, давно забытый аккорд звучал в старом сердце. Словно что-то родное, близкое, какое-то сладкое детство надвигалось на него, хотелось материнской ласки, грезились русые кудри и бледная узкая рука, и белый полог чистенькой кроватки, и тихая лампадка перед образом. Все это было когда-то и все это ушло и расплылось в сумраке былого. А теперь? Теперь ужасные упражнения минувшей ночи и этот страшный труп, и уничтожение.
Фадлан первым стряхнул с себя очарование победного утра.
— Какая красота, мой дорогой друг, не правда ли? Петербург шлет нам награду за сегодняшние наши труды… Здравствуй, солнце, здравствуй, утро! А вот и музыка, вы слышите? Слушайте, слушайте…
Где-то далеко звонили к обедне — шел уже девятый час. Отдаленный звон колокола доносился сквозь двойные рамы; но и заглушенный, он был мелодичен, музыкален и певуч.
— Это чудное утро… и этот звучащий звон, — сказал Фадлан, — как гармонично сливается все в стройном хоре хвалы Творцу! Знание, ослепляющий свет знания! Не простой ли чад и угар ты перед тихим светом великого солнца вечной всепроникающей любви? Пойдем… скорей пойдем туда, под своды храма, где приносится жертва любви, где на ее алтаре сегодня, как и всегда, заколется чистый Агнец, добровольно взявший на себя некогда всю скорбь, печаль и горе, все слезы и огорчения нашей грешной земли!
— Разве вы христианин, Фадлан? — спросил Моравский.
— Разве есть пред Ним, Единственным, христиане или язычники или мусульмане? — в свою очередь опросил Фадлан. — Есть только те, кто пламенно веруют в ожившее Искупление, кто веруют в силу Его поистине нездешней любви. Неужели вы думаете, что и там есть перегородки, которые вы здесь понастроили, безумно перегородив широкое русло великой реки?.. Но ваше лицо, бедный мой друг, утомленное и желтое, красноречиво говорит об усталости; может быть, вы вовсе не расположены? Может быть, вы хотите отдохнуть?
Моравский провел рукой по лбу, откинув непокорные седые пряди. Он, действительно, чувствовал себя утомленным, но порыв Фадлана заразил его, разогрел и придал силы.
— О нет, — сказал он, — отдохнуть можно и потом. Нужно ловить такие минуты, они драгоценны!
Они направились в переднюю, где их ждал чалмоносный слуга, одели шубы и вышли на улицу. Петербург уже давно проснулся. Гудели колокола, скрипели полозья, грохотал и звенел трамвай, дворники скребли тротуары, наполняя морозный воздух визгом железа, трущегося о камень. Мороз весело пощипывал нос и уши, иней серебрился на воротнике.
И оба доктора почувствовали властную силу будничной жизни, и прошлая ночь улетела куда-то далеко, словно ее и не было вовсе.
— Я совсем ожил, — проговорил Моравский, радостно вдыхая полной грудью свежий воздух. — Настолько ожил, что хочу, пользуясь тем, что иду с вами, послушать вашей мудрости.
Фадлан улыбнулся.
— Разве есть моя мудрость или ваша? И почему вы думаете, что я мудр?
— А сегодняшняя ночь?..
— Это был только простой опыт, это было только знание. Может быть, это было именно безумие, за которое я буду еще наказан. Но мудрость?.. Хорошо, хотите, я вам расскажу что-нибудь из наших древних книг?
— О да! Я весь внимание и слух, дорогой доктор.
— Хорошо, слушайте. Тело — оболочка души, которая в нем живет, — есть вещь законченная. Но душа невидима, неизменяема и вечна. Земной человек троичен, подобно божеству, которое он отражает: дух, душа и тело. Если душа соединяется с духом, она достигает Саттвы, мудрости и мира; если она безразлична между духом и телом, она управляется Раей — страстью и переходит от предмета к предмету в фатальном круге; если она отдается телу, она впадает в Таму, бессмыслие, невежество и временную смерть. Вот что говорит Кришна.
— Но какова же судьба души после смерти? — спросил Моравский. — Подчиняется ли она тому же закону, или может его избегнуть?
— Она никогда его не избегает и всегда ему подчинена. В этом сказывается тайна истины перевоплощения. И как беспредельные глубины неба открываются лучами далеких звезд, так неизмеримая глубина жизни освещается светом этой истины. Если тело подчинялось мудрости, душа улетает к тем, кому дано познать Всевышнего. Если тело подчинялось страсти, душа снова воплощается среди тех, кто привязан к земному. Если тело подчинялось невежеству, отягченная материей душа воплощается среди неразумных существ.
— Это справедливо, — сказал Моравский. — Но что будет с течением веков с теми, кто следовали по пути мудрости и кто живут после смерти в чистых сферах?
— Такой человек, — отвечал Фадлан, — наслаждается в этих сферах в течение многих веков всеми радостями, которые заслужил он своими добродетелями. Все-таки после он возвращается снова, чтобы воплотиться в какой-нибудь святой и чистой семье. Но очень, очень трудно заслужить подобное перевоплощение в этой жизни, — это удел очень немногих… Человек, рожденный вновь при таких условиях, находится в той же степени приближения, в какой был при своей смерти, и должен снова начать работать для самоусовершенствования и достижения блаженства.
— Но тогда, значит, и лучшие принуждены возрождаться и возобновлять телесную жизнь? Неужели же и для тех, кто следует мудрости, нет конца в вечном возрождении?
— Есть величайшая и глубочайшая загадка, главнейшее из сокровенных и чистых таинств, мой дорогой друг! Для того, чтобы прийти к совершенству, нужно достигнуть сознания божественного единства, которое еще выше мудрости. Нужно подняться к чудному Существу, высшему души, высшему даже духа. Это дивное Существо, этот сокровенный друг живет в каждом из нас, но мало кто умеет его найти. Вот дорога к спасению. Как только сознал ты это Существо, которое выше всего мира и вместе с тем в тебе, говорит Кришна, не бросай бороться с врагом, который принимает форму желания. Обуздывайте ваши страсти. Чувственные радости — оковы, отягчающие вашу душу. Не ограничивайтесь деланием блага, но будьте в самом деле добры. Творите добро для добра, а не для благих последствий; не помышляйте о следствиях ваших добрых дел, но пусть каждый ваш поступок будет жертвой Высшему Существу. Человек, приносящий свои желания и дела Существу, в котором заключено все и которым создалась вселенная, достигает подобной жертвой полного совершенства. Будучи уже духовно связанным, он привлекает эту духовную мудрость, которая выше всяких жертв. Потому что тот, кто находит в себе самом свое счастье, радость и свет — сливается с Богом. И знайте, что душа, нашедшая Бога, освобождена от перевоплощения и смерти, от старости и горя, ибо пьет от источника бессмертия…