Страница 65 из 84
- Горавски хочет применить интенсивную терапию, - не стала тянуть Лиза, - ты ведь понимаешь?
Влад вздрогнул. Он-то прекрасно знал, что это означает. И ещё ему было страшно оттого, что в этот раз Горавски его не предупредил. А это означает, что следующим на терапию может быть направлен и он Коринец.
- Если это случится, ну... ты понимаешь, - Лиза криво улыбнулась, - сделай это со мной. Как вождь с Макмерфи. Ретли не выдержит, видя меня такой.
- К сожалению, среди нас тут нет Макмерфи, - он подумал немного, вздохнул и добавил, - И вождя Швабры нет тоже.
Они вернулись к остальным, их ухода никто не заметил. Влад получил сморщенный огарок и закашлялся, жадно глотая дешёвое тепло.
"Колин и грязь, - скалился в темноте Колин, - вот я и докатился до самого низа. Дальше будет только глубина".
Теперь он жил в подсобке, прижатой к кирпичной стене, продуваемой всеми возможными ветрами. Он прислонялся к растрескавшимся кирпичам, вдыхал запахи жилья, пытался урвать частицу чужого тепла. Но на его долю уже ничего и не было, если бы малость похолодало, он бы давно уже обнаружил себя замёрзшего, недвижимого, растерявшего последние запасы тепла. Один знакомый дворник разрешил ему ночевать тут. "У меня в этой подсобке и лопаты мёрзнут, - невесело усмехался этот гнусавый, всегда пьяный бородач, - может, ты по ночам их отогревать будешь". Колин поспешно кивал, послушно соглашаясь - сейчас он признал бы землю плоской, лишь бы его оставили в покое. Дворник уходил, подплясывая в дороге, пытаясь угреться в вымерзшем мире. Маккиавели думал, что дома у него также стыло, как и здесь, только постоянно набегающие из единственной комнаты дети и ворчунья жена не дают ему замёрзнуть.
- Ничего, друг, - Вадик был в этой вымерзшей подсобке, хотя на самом деле они ещё не встретились. - Здесь можно жить, если не будешь бесить нашего доброго доктора Горавски. Я вот здесь пятый год и не жалуюсь. А что, кормёжка, кол ёса, развлечения. И пенсия мне на карточку капает.
Единственное, что он чувствовал, как на потолке собирались нерешительные капли, чтобы в один момент пролиться на них.
- Будешь жаловаться - побьют ещё больше, - предупредил его Гужинский. - Мало тебе досталось на баррикаде? Чего ты вообще туда попёрся? Отсиделся бы дома, слушая Кисс. Вообще-то здесь есть даже музыкальные инструменты. Правда, расстроенные, говорят, здесь одно время было музыкальное училище.
Хохотун начал движение за стенами подсобки. Это был страшный, уверенный в себе детина, умеющий выполнять приказы. Сейчас он дёрнет едва живую, исписанную неприличными словами дверь, она отзовётся гулким ледяным дыханием.
- Я воспитывался в детдоме, и когда мне было одиннадцать, меня привели в спальню к старшим ребятам и сказали, что я должен отсосать у трёх самых сильных. Ты бы, я знаю, попытался бы вырваться, что-то доказать и тебя избили бы до полусмерти и всем потом было бы плохо, включая директора, который допустил этот беспредел. Я всегда мыслил рационально, знал, кого можно сдавать, а кого не следует. Ну, ты уже догадался, школу я окончил с золотой медалью, поступил в лучший вуз нашего засранска. Но учиться, сам понимаешь, у меня не было времени. А любой диплом можно получить просто так, если иметь сноровку.
Колин слушал Гужинского, но слов в ответ не находил, они комом скапливались в его глотке, горчили. Потом он, ковыляя, добрался до сортира и его вырвало. Зловонная жижа потекла по спутанным венами ногам. Он стоял и видел, как всё было, замечал морщины на лицах детей, думал, что плачет, хотя это были только капли, отмирающие с крыши подсобки. Его нарядили в женское платье, накрасили личико помадой и пустили бегать по спальне. Потом, когда устали ржать, захлёбываясь от рваного смеха, главный подошёл и толкнул его на заплёванный пол. Это было сигналом. Улыбки с рож парней как ветром сдуло. Он не делал даже попытки вырваться, только улыбался: "Какие вы крепкие, какие вы сильные". Упрямый настойчивый стук в дверь подсобки. Хохотун, я тебя не знаю, убирайся!
Он ведь сделал выбор, он защищал себя, иначе его бы могли убить или искалечить... От оправданий Вадика Гужинского, а может, и Колина Маккиавели, ему самому легче не стало. Можно было проникать в несколько измерений, но они были похожи друг на друга и отличались лишь сменой масок у главных персонажей, а планета была та же и боль не проходила. Он пытался поцеловать его руки, но тот скоро повалил его на пол, бил ногами, тяжёлыми, пыльными, мелькали тонкие трещинки на ботинке и отпечатывались на его сетчатке. Гнида, я тебя научу быть послушным! Насвистывал какой-то популярный мотивчик. Потом мочился долго, сплёвывая жёлтой прокуренной слюной. Невольно прикоснулся к его ягодицам. Не хотелось чувствовать, а лишь открыть глаза и понять, что тебя больше нет.
- Что нужно сказать? - Арнольд выдохнул тяжёлый табачный дым, ухмыльнулся.
- Прости меня... за то, что я сегодня не в форме, - заученные слова сползли с его губ и растворились в полумраке палаты. Он очнулся, Стас в его подсобке ёжился, скованный смятым пространством подсобки.
- Так вот, значит, где ты обитаешь, - приветливо улыбнулся он. Липа пряталась за его спиной, удивительно, как здесь им всем хватило места. Наверное, остальные тоже пришли к нему и мокли сейчас, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться.
- Почему ты не приходишь? Тебе у нас не понравилось?
- Понравилось, - ему было тяжело выглатывать ничего не значащие теперь слова, -потому я больше не приду. Я не заслужил того, чтоб за мной ходили как за смертельно больным.
- Может, мы невольно сказали что-то обидевшее тебя? Я вечером усталый и рассерженный могу такое ляпнуть, а потом не сразу и вспомню, что нёс ахинею.
- Что ты, - Стас, может, и был хорошим, но ему нужно всё объяснять, а сил хватало только на то, чтобы выпутаться из лишних воспоминаний. Ему нужно было найти Влада, не дать ему сломаться. - Вспомни оконные стёкла, когда сам будешь разбиваться на осколки...
- Что? - не понял Стас.
- Что? - испугалась Натка, - Влад, он... он, кажется, что-то сказал.
- Только то, что ты уже слышала, - бросил Влад, прислушиваясь к тяжёлому неравномерному стуку капель, - в любом случае он сейчас далеко.