Страница 10 из 12
На следующее утро, в учительской раздевалке мне с возмущением рассказали вчерашний эпизод, где «ваш любимый хулиган Сазонов бегал по школе и кричал: «Жиды вы здесь все!..»
Я, конечно, провёл с Игорьком профилактическую беседу. Объяснил ему значение вульгарного и оскорбительного слова «жид». Это значит еврей, которому приписывают все отрицательные черты: трусость, хитрость, жадность… «Я что ж, по-твоему, трусливый, хитрый и жадный?!» – игриво спросил я Сазонова, для убедительности положив руку на его плечо. «Нет, – протянул он, и глаза его блеснули лукавством. – Вы не жадный и не трусливый, но Вы… хи-итрый!»
Пауза
В наш подростковый клуб приехало телевидение. К его приезду отнеслись спокойно. Главным образом потому, что раньше уже снимали. В тот, первый, раз ребят запечатлели «за работой», а взрослые на их фоне давали интервью. Теперь план был другим: вся передача строилась на монологах «трудных» подростков. При этом съёмки велись «на натуре»: в подвале, на фоне мотоциклов…
Режиссёр выспросил у меня нужную информацию и наметил «жертвы». Я же попросил его, чтобы каждый, кого будут «допрашивать» в подвале один на один с камерой, обязательно попал на экран.
Отобрали для монологов и семнадцатилетнего Виктора Буткевича. Он – старожил клуба, ещё из тех, кто разгребал подвал… Типичный «телогреешный» хулиган, жизнь которого почти целиком проходила в микрорайоне. Это был озорной, весёлый парень, матерщинник и драчун.
Витя, конечно, не Цицерон, и на вопросы отвечал односложно, не всегда сразу подыскивая нужные слова. Сказал мало, а плёнки «съел» много.
Перед выходом передачи в эфир мне позвонил режиссёр и сказал, что так, мол, и так, пришлось немного подсократить, кое-что порезали, и, в частности, не будет беседы с Буткевичем. Мы поругались, но ничего изменить я не смог.
Решил заранее предупредить Буткевича. А заодно и извиниться за то, что соблазнил на эту экзекуцию. Он воспринял все спокойно и даже попытался меня утешить: «Да вы не волнуйтесь. Все нормально».
Мне всё же удалось увидеть весь отснятый материал, без купюр. Когда мы смотрели интервью с Буткевичем, режиссёр заметил: «А всё-таки жалко, что редактор его вырезал. Посмотрите, как он здорово молчит, думает. Здесь самое интересное – его паузы».
– У тебя девушка есть?
– Есть.
– Она тоже в клубе занимается?
– Да.
– Скажи, пожалуйста, а ты думал, что, может быть, потом вы поженитесь?
Буткевич улыбнулся, задумался. Камера застыла на его выразительном лице.
– Не знаю, – ответил он.
Через три месяца после начала службы в армии Буткевич приехал в отпуск домой, чтобы жениться на этой девушке. Спустя несколько месяцев у него родился сын. На следующий день сын умер.
В письме из армии Буткевич, как обычно, успокаивал меня: «Только вы не волнуйтесь. Ничего я здесь не «выкину». Все нормально».
Ещё через полгода его жена попросила развод. И Буткевич ещё раз приехал в отпуск…
– У тебя большая семья?
– Мать, два старших брата и сестра.
– Ладите?
– Конечно.
– А отец?
Некоторое время Витя молчал.
– Нету, – коротко ответил он.
Витин отец сидел дважды. И оба раза за хулиганство и тунеядство. Дома устраивал пьяные дебоши. Когда мальчики были маленькими, они его, естественно, боялись. Но очень скоро научились утихомиривать.
После второй отсидки отца Витя видел его всего один раз. Они разговаривали во дворе, около их дома.
Сейчас отец живёт не в Москве. Женился. Со своими детьми от первого брака не общается.
– Что для тебя клуб?
– Второй дом.
– А может быть, первый?
Пауза…
– Нет, второй.
– Ну, а всё-таки: что дал тебе клуб?
– Хм… – самая долгая пауза, – если б не клуб, я никогда бы не пил чай в подвале, – наконец сказал он.
Мы действительно пили чай в подвале. Это стало традицией. Буткевич приходил в клуб практически каждый день и задерживался там допоздна. Это был его клуб, он был там хозяин. Он – в клубе, когда интересно и весело; он – с клубом, когда нужно бороться за его существование, выдерживая многочисленные проверки и недетскую нервотрёпку.
«Трудные» ребята щедры на добрые, хорошие слова. Часто от них можно услышать: «Если бы не Вы, если бы не тот случай…»
Вот и Буткевич говорит: «Если б не клуб, сидел бы, наверное…»
За полгода до его ухода в армию клуба не стало. Буткевич успел побывать в нескольких переделках. И когда ушёл в армию, я облегчённо вздохнул: ещё один, кажется, выкрутился.
…А недавно Витя Буткевич зашёл ко мне по делу. Попили чай, поговорили.
Перед уходом он как бы ненароком рассказал, что провёл эту ночь в милиции.
Увидев, что я помрачнел, Буткевич привычно стал успокаивать: мол, вы не волнуйтесь, не нужно в милицию ходить, всё обошлось. Накануне они с приятелем немного погуляли от скуки, затем посидели в «абэвэгэдэйке» (Измайловском олимпийском комплексе). Ну, а потом зашли «на огонёк» к одной старой знакомой. Там была бывшая Витина жена, какие-то ребята, потом пришла милиция, и их всех забрали (где-то кто-то кого-то ограбил). Наутро провели опознания, разобрались, и их отпустили. Вот, собственно, и всё.
Я немного помолчал, после паузы со вздохом сказал: «Знаешь, Витя, вот насчёт волнения я, к сожалению, тебе ничего обещать не могу. Пока не получается, дружище».
Он ушёл, а я достал старую записную книжку, нашёл телефон участкового и стал набирать номер…
По системе Станиславского
– Отцы-основатели, – объяснил он, – в своей бесконечной мудрости рассудили, что дети – противоестественная обуза для родителей. Поэтому они создали тюрьмы, именуемые школами, и дали нам орудие пытки, именуемое образованием. В школу вас отдают, когда родители уже не могут справиться с вами, а идти работать вам ещё рано. Я – платный надзиратель за общественными отбросами, за слабыми, хромыми, ненормальными и умственно отсталыми. И я могу дать тебе один-единственный совет: пока не поздно, возьмись за ум и выучись чему-нибудь, иначе будешь таким же ничтожеством, как я, и придётся тебе идти в учителя, чтобы заработать на жизнь… Не желаю тебе этого, мальчик. Хоть ты мой злейший враг, я тебе этого не желаю.
По системе Станиславского
Раннее утро. Спать хочется – сил нет. С трудом встаёшь. Вяло умываешься. Имитируешь завтрак. Пытаешься вспомнить, что сегодня надо сделать. Медленно включаешься.
На улице думаешь о первом уроке, неприятном разговоре с химичкой, о том, что в «окно» надо побывать на уроке физкультуры. На седьмом – факультатив. Может, отменить сегодня совет школы? Господи, эта жаба из РУНО должна припереться…
Идёшь медленно, устав прямо с утра. Сутулишься. Позёвываешь: не то действительно не выспался, не то от какого-то внутреннего волнения.
Входишь в микрорайон школы. Непроизвольно выпрямляешься. Чувствуешь лёгкую бодрость. Вот идёт пигалица из 6«а»: «Здравствуйте» – «Здравствуй». О, появились как грибы: «Добрый день», «Здравствуйте», «Доброе утро»…
Из школьного двора глаз цепляется к «грибку» – курят… заметили… Хорошо.
Вот и коллеги: «Здравствуйте, здравствуйте»… «Привет». Хорошо.
Жаловаться начнут в учительской раздевалке. Дежурит 10 «а». Господи, теперь и тебя будут заставлять вытирать ноги и тупо шутить о сменной обуви. Дорвались.
К директору зайду на большой перемене. Ага, наши пошли. «Шурик, на ключ. Открой класс, пусть ребята заходят». (Самому предстоит идти в учительскую. Новое поветрие: журнал у завуча надо брать. Лично. Как будто у меня в журнале что-нибудь можно сделать. Самоубийц нет.)
О-хо-хо… коллеги. «Приветствую. Деньги у меня собирает староста. Да, и с дежурством к нему… Нет, не такие самостоятельные. Просто я – ленивый».