В тени транспарантов

– Действительно тяжёлая доля выпала нашей бабуле! – искренне посочувствовал внучек. – И я помню, как она до конца дней своих сокрушалась, что осталась неизвестной судьба её Василия.

Зинаида спохватилась:

– Скоро Родительский день. Надо сходить на кладбище и поправить могилку мамы, подкрасить крест.

– Сходим обязательно. Только я, вот, думаю, сейчас открывают секретные архивы, и многая засекреченная информация становится достоянием гласности. Может быть, стоит попытать счастье, сделав запрос по поводу установления судьбы пропавшего Василия?

– Мама так мечтала об этом. Жаль, не дожила до нынешних времён. А давай, сыночка, попробуем. Ведь за спрос голову не снимут.

– Договорились! Мама, ты приготовь все анкетные данные на Василия, а я уже озабочусь составлением запроса и отправлю его по инстанциям. Чем чёрт не шутит, глядишь, и проясним, наконец, для себя болезненный вопрос.

* * *

Пока я нежился в постели, совершал утренний туалет, время придвинулось к обеду. Из кухни на первом этаже доносились аппетитные ароматы, бульканье чего-то кипящего и женские голоса.

– Валентина видимо пришла помочь подруге приготовить торжественный обед к юбилею. Как-никак пятьдесят лет – круглая дата, – подумал я.

Спустился вниз в халате, расчёсывая влажные после принятого душа волосы. Поприветствовал обеих женщин. Поздравил матушку с днём рождения. Преподнёс приготовленный подарок. Поболтали о том, о сём. Потом выпил кофе с булочкой. После этого решил немного прогуляться. Переоделся и отправился сделать лёгкий променад. Проходя мимо гостиной, обратил внимание на раздвинутый во всю длину и покрытый праздничной скатертью стол.

– Неужели будут гости? – удивился я про себя. – Так это не похоже на материнские принципы…

Оказывается, маманя кое-что затеяла. Она решила, что неплохо бы серьёзным образом вмешаться в судьбу сына. И для этой цели, как нельзя, кстати подошло семейное торжество. Ну, да ладно, – женщины по своей сути интриганки, всегда что-нибудь затевают.

Между тем, я прошёлся до пустыря в конце улицы. Помню, как в детстве мы здесь пацанами гоняли в футбол. Здесь же и к куреву приобщались, а также разбойные набеги организовывали на окрестные сады. Старшие ребята с подружками собирались вон у того поваленного дерева и пели под гитарный перебор всякие вульгарные песенки с ненормативной лексикой, стараясь при случае залезть девицам под юбку. Те визжали и, отпихиваясь мягкими ладошками, норовили ущипнуть или побольнее впиться ногтями в предплечье нахала, однако домой не уходили.

Потом уже подросли мои сверстники и тоже тискали здесь одноклассниц. С замиранием сердца я сам на этом месте томился в ожидании Аллы. Связь времён не прерывалась никогда, и судить о том можно хотя бы по этим нашим проделкам юности. Теперь другие времена слагают собственные гимны. С крушением старой государственной системы сменились нравы. Больше детки не хотят уличных забав, все под родительским присмотром. Маньяки развелись кругом да террористы. Страшно опекунам беззащитными оставлять желторотых чад своих.

Я подошёл к месту молодёжной тусовки. От дерева остался лишь почерневший со временем и растрескавшийся ствол, от трухлявой внутренности которого несло сладковатым запахом плесени. Ветви с него сразу, когда дерево упало во время урагана, кто-то обрубил. А кора на нём долго оставалась нетронутой. Теперь уже годы перемололи её в труху. Сколько же лет этому дереву? Кажется, это была чинара. Поперёк я не смогу охватить её – рук не хватит. А сколько времени она мёртвой лежит здесь? Лет, уж, наверное, двадцать. С краёв начала осыпаться бурыми ручейками подгнивших опилок. Да, время не пощадило исполина: пришёл срок и ему.

Перед этим бревном всегда была вытоптанная в траве многими ногами площадка. Сейчас всё поросло зелёным ковром из луговой овсяницы вперемешку с хвощом и пыреем. Молодёжь стала не та, не собираются ныне ватаги, чтоб поиграть в казаки-разбойники. И девочки разбрелись по дискотекам да ночным клубам.

Я покурил ещё несколько минут возле бревна, затем бросил окурок под ноги и тщательно затоптал, чтоб ненароком трава не воспламенилась. Вытеснило время отсюда и радости, и печали, остались одни воспоминания, и тоска об ушедших днях. «Ну и нечего больше здесь делать, – с какой-то неистовостью сказал я самому себе, – не то ещё горько расплачусь. Лучше пойду, прогуляюсь до речки».

В сотне метров от пустыря есть удобное для купанья место. Там над тихой заводью могучий дуб вознёсся до небес раскидистой кроной. К его нижней ветви кто-то приладил тарзанку, с которой, раскачавшись, весело было прыгать в прохладную воду. Однажды я даже из-за очерёдности обладания канатом подрался с более старшим парнишкой с соседней улицы. Его звали Сивым из-за необычного цвета волос – этакая помесь седого с пепельным. Ох и накостылял он мне тогда! Потом парень в Афганистане погиб. Мать рассказывала, всем посёлком его хоронили в цинковом гробу под автоматный салют. Я в то время сам на службе был.

Вон она, та самая тарзанка. Нет, скорее, уже другая. Видно, что канат совсем свежий. Наверху, где привязан к дереву, совсем ещё не протёрся.

Я посидел на нагретом солнцем каменном валуне, напоминающем дремлющего гиппопотама на берегах Лимпопо. Закурил ещё сигарету. Хорошо было после купанья согреваться о его отполированные ветром и мальчишескими телами бока. Весело и приятно здесь протекало время и, казалось, что вечно так будет. Только вечность совсем не костюм, облачившись в который, можешь пребывать в нём сколько угодно. Она подчиняет своим законам бесконечную тайну мирозданья, меняя свойства веществ и ввергая космос в движение. Есть миг в потоке движенья и только им мы живём. Существованье живых организмов есть форма измененья веществ. Так, мне кажется, жизнь реагирует на вечность.

Посидел на берегу, покурил. Взглянув на часы, понял, что пора возвращаться. Интересно кого там матушка пригласила на свой юбилей? А в доме уже раздавались посторонние голоса. О боже, и даже мужские! Как это старые феминистки решились на такое?

Оказалось, что нашу обитель посетила чета Лягушкиных – два милых воркующих голубка, над которыми не властно время, ибо обильно проступившая пегая седина в волосах вовсе не стала помехой их нежным отношениям. Они даже во время утренних пробежек находят возможность чмокнуть один другого в щёчку. Присели на диванчике в гостиной и не выпускают ладоней партнёра из рук. Чувство умиления всегда посещает, когда за ними наблюдаешь. Рушат пуританские нравы посёлка, но все привыкли к их неизбежной непосредственности.

Другая пара тоже обитатели нашего района. Это Троханы. Марья Гавриловна коллега моей матери. Миниатюрная аккуратная блондинка. Они работали в одной школе. Та и сейчас ещё там работает, поскольку лет на восемь моложе коллеги. Я не застал новую историчку, потому что к её приходу получил уже аттестат. Говорят, добрая учительница. Чего не скажешь о её муже. Сам Трохан из тех, кому пальца в рот не клади. Из партийной номенклатуры. В своё время крупным заводом руководил. Сейчас на заслуженном отдыхе. Честно сказать, его хоть запрягай в бурлацкие лямки – один гружёную баржу по Волге попрёт. Дородный породистый мужчина. Помню сыночка их худосочного Илюшу. Занят всегда был. В наших мальчишеских играх никогда не участвовал. Промелькнёт бывало мимо нашей калитки со скрипочкой в футляре, только пискляво воскликнет «здрасьте!» маме моей, копошащейся с розами или гладиолусами в палисаднике. В Новосибирске теперь Илья Гордеевич директорствует в каком-то очень продвинутом НИИ.

Кроме перечисленных гостей, в уголке на краешке кресла примостилось, какое-то спустившееся с небес внеземное создание. В облике таится грусть непочатого одиночества. Почему непочатого? Да это сразу заметно по увядшему блеску в глазах. Фея явно задержалась в девках. Жажда замужества так и сочится из всех её пор. Девица, как я понял, приглашена в мою честь. Когда попросили располагаться за столом, и все принялись рассаживаться, меня усадили рядом с принцессой. Она жеманно млела, пока я наливал шампанское в её фужер. В общем, весь обед компания обсасывала леденцы ушедших дней. Мучительной пыткой всегда оборачивается, когда за одним столом усаживаются ровесники разных эпох.