Олово

Я высунулся в окно и втянул ноздрями ветер, поле, весну, облака, третий курс – аж голова закружилась. Стрекотали кузнечики, щебетали птицы, издалека дотягивался автомобильный гул. Солнце метало лучи в распахнутое окно, они изгибались и чертили на стене прямоугольники.

Я сел в кресло Павла Александровича, откинул голову и закрыл глаза. Но просто сидеть я не мог.

И тогда я решил прочесть тот самый рассказ, из журнала.

Я встал, взял с тумбочки номер, вернулся в кресло, устроился поудобнее. Пролистал до тридцатой страницы – в этом журнале печатали только фантастику – и стал читать.

Действие происходит в параллельном мире – или вроде того. Как если бы советский союз до сих пор существовал – и преуспел в техническом плане. До такой степени, что можно бы было людей отправлять на Марс.

Вокруг такой экспедиции – первой в истории – вся история и вращается. Главный герой, мальчуган лет пятнадцати, ждет возвращения отца – с Марса. Из-за солнечных бурь кораблю угрожает опасность, а он и так уже помят. Корабль совсем близко к земле – последний, как говорится, рывок. Идет урок физкультуры, весь класс гоняет мяч, а мальчуган мается, не знает, чем себя занять. Он садится в углу школьной площадки на траву и начинает от скуки терзать подобие телефона – какой-то дремучий карманный компьютер, у которого функций раз-два и обчелся.

В числе этих раз-два – возможность переписываться с кем попало на волнах определенных, одному компьютеру понятных частот.

Но из-за солнечных бурь вся техника – а не только космический корабль – барахлит и отказывается работать как надо.

По полю в обратную сторону прокатились мои весельчаки – с буквой «У». На песочной картине вырос целый Египет – пирамиды прятались одна за другую и продолжали строиться. Над ними нависали черные грозовые тучи.

Мальчуган с горем пополам натыкается на единственного возможного собеседника – и вступает в переписку.

Сразу становится понятно, что собеседник – все дело в бурях – «отсюдова». Из нашего, то есть, измерения. У нас тут, понятно, на Марс не летают, зато карманные гаджеты не в пример солидней. Ну и начинается классическая игра в угадайку – читатель все понял, а персонажи ломают комедию.

Но мальчуган переписывается как-то спустя рукава – и удивляется загадочному собеседнику так же, через силу. Мыслями он с отцом. Он отвлекается, не может унять беспокойство, а то и вовсе отложит свой патефон, обхватит колени руками и смотрит в небо, не моргает.

Угадайка, получается, дает сбой.

А наш тем временем продолжает всеми силами заявлять о себе – он, почитай, батьку с другой планеты не ждет, он, небось, на лекции сидит и от скуки умирает.

За тридевять земель, на кудыкиной горе по коридору простучали тяжелые шаги. Я привстал, был готов прыгнуть за свой компьютер, но шаги стали удаляться и затихли.

Тучи над пирамидами разошлись, и оказалось, что это не пирамиды, а холмы. Между холмами бежала белая дорожка, небо стало совсем ясным. По бокам, у рамки, песок еще сыпался – там нарастали горные склоны.

Рассказ заканчивался тем, что к мальчугану подбегали ликующие одноклассники и сообщали, что, дескать, вышел, вышел на орбиту! Все, значит, хорошо.

Мальчуган тут же забывал про своего корреспондента, подскакивал, не помня себя от счастья, и несся со всеми к школе. Что там параллельные миры, когда с папой все хорошо.

А последним предложением было:

«Заканчивался теплый сентябрь тысяча девятьсот семьдесят восьмого года».

Альтернативная история, значится, я и не родился еще.

И меня аж проняло. Дочитал, положил журнал на стол, сижу, молчу.

В картине весь песок ссыпался – получилась долина с холмами, спрятанная в горах. И так все правдоподобно выглядит – точно фото.

Посидел я, почесал затылок. Проняло – а чем именно, понять не могу. И такая мне в этом рассказе почудилась тоска – прямо душу наизнанку. Встал я, прошелся из угла в угол, сел на подоконник.

По небу носились черными крючками птицы. Вдали, в поле, маячили несколько фигурок – я все надеялся, что это дети, и сейчас заколышется на неразличимой отсюда нитке воздушный змей, но фигурки помаячили-помаячили и исчезли. Совсем рядом раздался стук – в соседней аудитории открыли окно.

В семьдесят восьмом здесь был аэропорт. Отсюда крылатые машины взмывали в объятия вот этого, синего, неба. Они чертили на этом небе ровные белые линии. Небо становилось похожим на альбомный лист, по которому прошлись с линейкой.

Я все думал про рассказ. Мне казалось, что я понял что-то очень важное – но не мог определить, что именно. Не покидало ощущение, будто я заглянул в глубокий колодец.

Я слез с подоконника, опустился в кресло и хотел прочесть еще что-нибудь из журнала – вдруг здесь все так прошибает? – но прозвенел звонок, сразу за ним зазвенели ключи – и в Центр влетела Наташка.

Увидев меня, она взвизгнула.

– Ты как здесь оказался? – закричала она.

Я пожал плечами:

– А я и не уходил.

***

Рассказ из журнала поселил в моей душе недоумение. Я несколько раз порывался заговорить о нем с Павлом Александровичем, уже открывал рот, но – не знал, что сказать.

Однажды – во время дежурства, когда закадыка вышел за кофе, – я не выдержал и брякнул:

– Павел Александрович, а я ваш рассказ прочел.

Он выглянул из-за монитора.

– Какой?

– Из журнала.

– И что скажешь?

– Очень интересно.

Он усмехнулся. Наверное, глупее комплимента я не мог выдумать: «очень интересно», подумать только.

Я решил исправить ситуацию, но только все усугубил. Я сказал:

– Мне очень понравилось.

– Здорово, – ответил равнодушно Павел Александрович.

Я замолчал – и молчал до возвращения закадыки.

Весна заканчивалась, стояла жара, факультет был окутан дурманящим облаком – поле цвело и дышало.

На горизонте возвышалась грозным обелиском сессия.

Когда обелиск бросил на нас свою черную тень, мы перестали дежурить в Центре – он закрывался на лето. А ведь я мог похвастаться кое-какими успехами: ко мне зачастило некое ООО, которое хлебом не корми – дай поменять адрес, наименование, размер уставного капитала и так далее. Я набрался практики – и вскоре все эти бесконечные изменения щелкал как орехи. Закадыка даже стал завидовать.

Время от времени мне приплачивали – и я все по-честному складывал в кассу.

Но сессия несла на факультет хаос – спокойному, понятному ритму студенческой жизни наступал конец.

Теперь в Центр мы заходили опрокинуть чашку-другую кофе, отдышаться и пожаловаться. Теперь это был центр психологической поддержки – не очень эффективной, надо сказать. Старички уверяли, что дальше будет только хуже, а новички, которых Павел Александрович привел пару месяцев назад, молчали и только строчили в тетрадях трясущимися руками.

Даже поле утонуло в тени обелиска – и я уже не видел ни детей, пускающих змея, ни экзальтированных машин с треугольниками на крыше, а о передвижном трапе и говорить нечего.

Но я легко отделался – закрылся четверками. Это был отличный результат.

После заключительного экзамена – какого-то пустяка – вся наша группа до ночи гудела в местном кабаке. Изо всех окон кабака было видно факультет. Казалось, он за нами наблюдает.

Еще и окна были – круглые, точно иллюминаторы.

Выходили с закадыкой на улицу – подышать. Уселись на бордюр, закадыка и говорит:

– Два года осталось.

– Ага.

– Бросать уже поздно.

Мне это показалось очень смешным, я рассмеялся. Закадыка – тоже.

– Ты – мой друг, – сказал он.

– А ты – мой закадыка.

– Кто?

– Закадыка.

– Нет такого слова.

Я фыркнул.

– Ага, как же. А «закадычный»?

Он почесал подбородок.

– Закадчный – есть.

– И закадыка есть.

Он пожал плечами, у него глаза были в кучу.

– Закадычный – это который за кадыком?

– Ага.