Нахимовский Дозор

Как ни хотелось ему еще посидеть с офицерами, послушать их рассуждения о ходе кампании, о судьбе города, но пора было возвращаться в дом на Морской.

Бутырцев ехал по ночному городу в обход Южной бухты и пытался припомнить, что его так задело, когда он увидел искристую дугу от вражеской бомбы. Между тем еще один подобный снаряд промчался по небу с неприятельских позиций и упал на четвертый бастион, что был на вершине горы, возвышающейся над болотистым хвостом бухты.

Припомнился ему другой бой, где похожий снаряд летел в застывшего от ужаса человека. Человека? Иного! Точно – Синопское сражение, в котором кондуктор Пекус закрылся от бомбы магическим щитом. То самое деяние, которое послужило предлогом создания объединенных Дозоров, позволило европейцам быть теперь в Севастополе и тщательно наблюдать за тем, что здесь происходит. Не за Иными, а за городом, за происходящим, за магическим фоном. Плевать им на всех этих слабых магов-неучей, Светлых и Темных, патриотов и жаждущих славы, наград и почестей, на мелких кровососов, пользующихся моментом, чтобы безнаказанно утолить свой голод, на оборотней, имеющих возможность разорвать кому-то горло и прикрыть это военными действиями. Что можно расслышать и увидеть в магическом фоне, в котором ежеминутные смерти, ужас, горе, гнев и гордость сливаются в непрерывный гул? Только то, что это все перекроет, только сильный сигнал.

В Бутырцеве крепла уверенность, что кому-то очень нужен сам Севастополь.

Господа из Дозоров: англичане, французы, да и турки, господа из Инквизиции, что вам здесь надобно? Кто-то из вас точно знает. И он, Бутырцев, этого знатока или знатоков найдет.

В комнатке, снимаемой Бутырцевым, сидел и пил чай из оловянной кружки мичман Нырков. Его усталый вид и пропыленная форма говорили о том, что он за этот день многое повидал. Непривычная молчаливость и отрешенное выражение лица юного мага свидетельствовали о пережитом.

– Лев Петрович, я возвращался с пятого бастиона, решил к вам заехать, а тут у хозяйки еще самовар не остыл, чаевничаю вот без вас. Не желаете ли чайку приказать? – Филипп выговаривал слова механически, мыслями он был в увиденном.

– Молодцом, что заехали. От чаю не откажусь.

Молодой человек ушел распорядиться. Бутырцев присел на кровать – ноги гудели. С наслаждением стянул сапоги, вытянулся. Легким заклинанием снял накопившуюся усталость – сейчас надо быть в форме.

Так же он взбодрил и вернувшегося с чаем и кренделем Филиппа. Младший маг почувствовал ободряющее дуновение и вопросительно вскинул голову:

– Чаевничайте, Лев Петрович. Спасибо за поддержку, но я и сам могу…

– Спасибо, голубчик, за чай. Надо бы нам испросить у командования денщиков для хозяйственных надобностей. Негоже самим за чаями бегать.

«Будто бы он бегал», – подумал Филипп.

– Поддержка моя – служебная необходимость, сейчас мы с вами на свежую голову загадку будем разгадывать. – Бутырцев с наслаждением не хуже вампирского вонзил зубы в крендель, откусил и сделал добрый глоток горячего, но не обжигающего душистого чая. – Знатный чай. Настоящий персидский.

– Хозяйка расщедрилась, – почему-то зарделся Нырков.

– Отчего же молодой вдове не угостить такого видного молодца, как вы, – не удержался, поддел юношу Темный.

– Лев Петрович!

– Ну, полно, полно. Не обижайтесь на неуклюжие стариковские шутки, – заслонился ладонями Бутырцев, как бы отгоняя от себя наветы и напраслину.

– Я, господин Темный, понимаю вашу склонность задевать мое самолюбие, но отчего вы себя в старики записали, хоть убей, не возьму в толк, – желчно, как ему показалось, съязвил Светлый.

– Эх, молодой человек, поживите с мое, – скорбно молвил (и не подберешь другого слова) старший маг. И так это у него получилось картинно, так театрально, такую многозначительную паузу он выдержал, комически поводя глазами, что не стало у Ныркова сил обижаться на начальника. Оба, не выдержав, расхохотались. У обоих с души упал груз забот, накопившихся за день.

– Посмеялись, и будет. – Лев Петрович посерьезнел. – Хочу вам, Филипп, сцену одну показать. Когда Инквизиция память неудачливого Иоахима Пекуса просматривала, сделали копию, которую потом раздали заинтересованным сторонам. Я ее от Шаркана получил. Сколько раз я ее просматривал – все мне было в ней очевидно. Сегодня же кое в чем засомневался. Посмотрите-ка сами свежим взглядом.

Темный маг перебросил ментальный слепок Светлому. Нырков, прикрыв глаза, внимательно прокрутил перед мысленным взором памятный эпизод из жизни кондуктора.

– Понятно же все… Испугался кондуктор, загородился.

– Не торопитесь, еще разочек посмотрите.

Нырков добросовестно вгляделся в события годичной давности еще раз. Позвольте, почему это бомба такая…

– Скажите-ка, любезный Филипп Алексеевич, – вклинился в его размышления Бутырцев, – может ли бомбический снаряд, выпущенный из морского или какого-либо другого орудия, иметь в своем полете цвета иные, кроме темных? Особенно на фоне клубов порохового дыма, на фоне неба?

– Никак нет, Лев Петрович. Либо черная точка в небе виднеется, либо серая, это уж как зрение настроится.

– То есть вы, мичман, будучи артиллеристом, настаиваете, что ярких оттенков бомба иметь не может? А именно: красных, розовых, оранжевых, карминовых и других цветов пламени и огня? Хотя бы и вишневого?

– Помилуйте, с чего бы это?

– Поясните, почему вы так считаете? Впрочем, вижу, что вы мне скажете то, что я уже понял сам. Уповаю, что вы согласны со мной в том, что цвета такие может принимать только каленное в специальной печи ядро, которые применяются на флоте для зажигания кораблей вражеских, но никоим образом не бомбический снаряд, природа которого не позволяет ему чрезмерно нагреваться, дабы взрыв не произошел преждевременно. – Бутырцев, волнуясь, по обыкновению строил свою речь несколько архаически, наподобие того, как говаривали в его молодости. Нырков, чувствуя важность беседы, уже настраиваясь на собеседника, неосознанно попугайничал.

– Именно так, Лев Петрович! Именно так!

– Отрадно, что мы пришли к сердечному между нами согласию. Но противоречие между нашими рассуждениями и фактами в том, что подследственный кондуктор Иоахим Пекус запечатлел в памяти своей закрашенную хорошей иллюзией почти до черноты, но все же раскаленную, темно-вишневого цвета бомбу. О чем это может нам говорить? О том, что это не бомба, а ряженное под бомбу каленое ядро удобной траектории. Тут же становится понятно отсутствие соразмерных эволюций в полете бомбы, которых не бывает у ядра, фитиля запального не имеющего. Ах, Филипп Алексеевич, если бы я был не магом, а каким-нибудь сумасбродным чудаком, я бы обязательно изобрел бы некую машину, способную запечатлеть полет снаряда, а впоследствии и неоднократно показать непрерывный ряд картинок этого полета. И тогда докучливый следователь мог бы со спокойной душою, не торопясь, за чаем просмотреть такой полет, отметить все несуразности, даже исправить их и всенепременно докопаться до искомой сути.

– Как здорово вы придумали, Лев Петрович, как интересно! И что, будет ли такая машина создана? И как скоро?

– Я мало сведущ в такого рода технике. И я не провидец. Но я имею надежду не только на магию, но и на ум человеческий.

– Но пока я вижу, что вы силой магии не один раз просмотрели картинку из головы известной особы. Неоднократно, что не каждый сделать догадается. Далее нашли, как вы выразились, несуразности, поняли их и вывод свой сделали. Он совсем не был очевидным, потому что не разглядели подмену ни комиссии Дозоров, ни триумвират Инквизиторов. Вы гений!

– Ну, что вы, право, какой гений… – засмущался довольный Бутырцев. – К тому же только морской артиллерист, как вы, да и я, старый вояка, побывавший на море, мог понять этакую несуразность. В том-то и дело, друг мой, что не нужна им была истина, не хотели они ничего другого видеть, кроме понятного, кроме того, что их устраивало. И того более – им нужного.