Страница 43 из 144
Вот что она только что хотела сказать?! Что прогадала, не тому доверилась? Сделала неправильный выбор? От этих мыслей мозг рвётся на части, как туалетная бумага.
Прислоняюсь головой к стене, прикрываю глаза и выдыхаю. Чёрт, что это, мать его, только что было? Вика ушла, а я не могу перевести дух, успокоиться. Тело всё ещё напряжено, нет удовлетворения, которое обычно приходит сразу после секса.
Кажется, я потерял тормоза. Вообще не контролировал себя, не соображал, что делаю. Хотелось только одного: обладать ею, стать её частью, раствориться эгоистично, до последней капли. Чувствовать её тело, дыхание, движения. Реветь, как первобытный болван: «Моя!» и слышать её ответные стоны, принимать податливость, мягкость, заполнить собою так, чтобы она больше ни о чём думать не могла.
Я опять сделал ей больно. Но и она постаралась. Огнём горят царапины на шее, спине и тупо ноет укушенное плечо. Но что эта боль по сравнению с тем, что творится у меня в душе?
Дурак. Полный кретин. Завёлся с полуоборота, как конь педальный. Какие презервативы, какой защищённый секс? Ни одной внятной мысли в голове не было ни когда кинулся за нею вслед, ни когда поцеловал и начал срывать с неё одежду. Только желание владеть.
Тело сводит судорогой, а я бьюсь затылком об стену, чтобы хоть как-то прийти в себя. В какой момент всё изменилось? Почему из собственнического желания только брать мне захотелось дать ей много больше, когда она начала откликаться, пошла за мной, повелась, раскрылась, ответила?
Я до сих пор чувствую дрожь её тела, слышу её крик страсти, ощущаю, как интимно тесно она сжимала меня там, где мы соединялись. В тот миг хотелось закрыть её от всего мира, защитить, сделать всё, чтобы она больше никогда не плакала…
Она такая доверчивая в моих объятиях. А руки мои дрожали от нежности, желания беречь и никогда не отпускать…Мы прикасались лбами друг к другу. Я ловил её горячее дыхание и мечтал притронуться к растерзанным в жёстком поцелуе губам — благоговейно и трепетно. И, наверное, в тот самый миг струсил. Спасовал. Отрезвел.
Нёс какую-то херню, злясь на боль в расцарапанной шее и заново отравляясь картинками-вспышками, что росли в воспалённом мозгу, как грибы после дождя. Она и Гремлин. Знала и пошла всё же, чтобы получить то, что причитается. Позволила ему прикоснуться к себе. Но там ничего не было, не было, чёрт побери! Сейчас я это знаю точно!
Гремлин. И её последние слова. Мозг наконец-то выплывает, как потрёпанный бурей кораблик, из-за горизонта. С неё станется сейчас, на эмоциях, вернуться к этому козлу.
Застёгиваю на все оставшиеся пуговицы рубашку, заправляю её в брюки, приглаживаю пятернёй волосы. Поднимаю с пола пальто. Не хочу даже думать, как сейчас выгляжу.
У Верочки глаза придушенной насмерть мыши, когда я врываюсь в приёмную и без слов толкаю дверь в кабинет директора.
Гремлин стоит один, пялясь в окно. Руки в карманах, плечи распрямлены – самодовольная поза хозяина жизни. Он даже обернулся не сразу, хоть дверью я громыхнул прилично.
Рожа у него хмурая. Злая даже. Но моё появление существенно поднимает градус его настроения. Удивление переползает в неприкрытое веселье.
— В чём дело, Айсберг? — ржёт он. — Неужели по коридорам моего клуба бегают дикие кошки? Ты пришёл предъявить мне претензии?
Чувствую, как тяжесть в голове превращается в желание убивать. Делаю шаг вперёд.
— Да, можно и так сказать. Оставь девчонку в покое.
На лице Гремлина – смена чувств, но самое выдающееся из них — тупое непонимание.
— Ты о чём, Берг?
— Не о чём, а о ком. Оставь в покое Вику.
Вижу, как заинтересованно вспыхивают глаза Гремлина, как заново он осматривает мой внешний вид.
— Победину, что ли? — тянет он время, и я почти слышу, как натужно скрипят извилины в его тупой башке. — Да брось, чтоб из-за какой-то там шлюшки…
Договорить он не успевает. Я наконец делаю то, о чём мечтал с тех пор, как Вика во второй раз вошла в его кабинет.
Молниеносно кидаюсь вперёд. Кулак летит прямо в ненавистную рожу. Но Гремлин лишь покачнулся и тут же присветил мне ответно. Губа взрывается болью, а на многострадальную рубашку капает кровь. Я хватаю бывшего соратника по рингу за грудки.
— Она моя! Запомни! Тронешь её хоть пальцем — убью, — последние слова говорю с тихой угрозой, но так, чтобы его проняло. Его пронимает — вижу по глазам.
— Остынь! — отбивает он мои руки, вырываясь из захвата. Делает шаг назад. — Вот чёрт, — морщится, прикасаясь к набухающим синим скуле и глазу. — Какая бешеная собака тебя покусала, Алекс? Хотя я знаю какая.
Несмотря на его нежелание конфликтовать, он не сдерживается и гадко ухмыляется, а я снова хочу его размазать по стене. Вбить в пол. Выкинуть в окно.
— Тихо-тихо! — предугадывает он моё желание и уворачивается, увеличивая расстояние между нами. — Остынь, говорю, и успокойся.