Страница 40 из 144
Пока Верочка варит кофе, пока распечатывает какие-то документы, отвечает на телефонные звонки и носится по бухгалтериям, я доигрываю её пасьянс.
Суеверно загадываю, что если он сойдётся, то всё у меня получится.
А пасьянс сходится. Воодушевлённая, провожаю глазами Берга, выплывшего из кабинета настоящим айсбергом, ледяной горой с непроницаемым лицом и небрежно перекинутым через руку пальто. Едва Берг выходит, бегу в кабинет Гремлина.
Вальяжно раскинувшись в кресле, этот божок местного разлива сидит довольный и издевательски улыбается.
— Ну, что, Виктория? Денежек захотелось?
— Только тех, что причитаются, — снова вскидываю я подбородок повыше.
— Так нужно быть сговорчивей, милая. Строптивых, знаешь, нигде не любят. А проявила бы к хозяину благосклонность, глядишь, имела бы куда больше, чем эту жалкую зарплату, — он закидывает ногу на ногу. — И не стояла бы сейчас навытяжку, как солдат на плацу.
— Чего вы хотите, Павел Андреевич? — надежды мои, глядя на его самодовольную рожу, тают со скоростью мороженого в жаркий день.
— Быстро соображаешь, — улыбается он гаденько. — Что ж, я могу дать тебе денег. Но с одним условием…
Он мог бы не делать эту многозначительную паузу. Не вышла она у него. Стал ёрзать на кресле, как собака на заднице, словно та чешется от глистов. Мне и так понятно, чего он хочет.
— Не строй из себя недотрогу, маленькая шлюшка, — подтверждает он мою догадку.
— Мне деньги на лечение ребёнка подруги нужны, — ещё пытаюсь я достучаться до того, что там у него в груди. Но этот похотливый кобель только смеётся мне в лицо, скаля зубы.
— Оставь, оставь, Победина, эти слезливые истории для объявлений в метро. Подайте, Христа ради, — гримасничает он. — Мне глубоко плевать на твои проблемы.
— Я свои деньги прошу, а не ваши, — закипает во мне гнев на эту жалкую мразь. — Заработанные.
— Так заработай, — лениво откидывается он к спинке кресла. — Ты думаешь, я тут с тобой в игры играю? Шуточки шучу? Я, Победина, если поставил цель, то добьюсь. И тебе деться некуда, деточка, поверь. Я тебя достану. И всё равно закончится тем же самым: раздвинешь ноги как миленькая. А потом будешь бегать за мной и просить ещё.
— Уверены, что настолько понравится? — склоняюсь я к нему через стол, переходя на вкрадчивый шёпот.
Его мерзкое рыло расплывается довольной улыбочкой.
— Только хер ты дождёшься, — сообщаю всё с той же ласковой интонацией, а потом рявкаю: — Да подавись своими деньгами, урод!
Плюю ему в лицо, но и его реакция не заставляет себя ждать. Он хватается пятернёй за мою кофточку. Я вырываюсь. Ткань трещит. Последнее что я вижу, выскакивая из кабинета — перекошенное ненавистью лицо Гремлина. Озлобленное и упрямое.
— Вика! — кричит мне вслед Верочка. Но я уже бегу по коридору, не знаю куда. В груди клокочет ярость, а горло сжимает спазмом рыданий, уже готовых вырваться, выплеснуться диким воплем отчаяния.
«Прости меня, малыш», — осознаю я, что подвела и Ванечку, и Ленку. Что сделала всё не так. Не смогла, не сумела, не перешагнула через себя.
— Вика!
Я оглядываюсь на окрик машинально. И так же машинально добавляю скорость, увидев Берга. Сворачиваю, удирая от погони. Дёргаю за ручку первую подвернувшуюся дверь. И до вселенной наконец доходит весть о загаданном на пасьянс желании — мне везёт. Дверь не заперта. Я на всех парах влетаю в кладовку.
Но на этом моё везение и заканчивается. Спотыкаюсь и лечу куда-то на груду швабр и гремящих металлических вёдер.
Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт! Поднимаюсь в кромешной тьме, потирая ушибленное колено.
— Вика! — Берг распахивает дверь.
Тоже спотыкается, матерится, но свою злость обращает не на несчастную швабру, а на меня. — Ты совсем безмозглая или прикидываешься?
— Что тебе надо от меня, Алекс?
От света из двери я не вижу его лица, только силуэт, что возвышается надо мной даже не ледяной горой — столетним дубом. Огромным и могучим.
— Ты какого хрена попёрлась к Громилову?
— Тебе какое дело? Куда хочу — туда и хожу.
— Никакого, — наступает он. — Только за то время, что ты у него проработала, могла бы узнать своего начальника и получше. Чтобы не совершать таких идиотских поступков.
— Получше или поближе? — скалюсь я, понимая, что ему прекрасно видна моя улыбка. Но он смотрит не на лицо. Я интуитивно прижимаю руки к груди: блузка разорвана, и через тонюсенький капроновый лифчик, конечно, видны мои вечно торчащие проклятые соски.
— Ну, могла бы и поближе, — усмехается он, — только, насколько я понял, не воспользовалась этой возможностью. Или уже воспользовалась?