Страница 32 из 144
— Лен, ну не плачь, что-нибудь придумаем.
На кухне я успокаиваю рыдающую Ленку, как могу.
— Что, Вика? Что придумаем? — по имени она меня называет только во время самых тяжёлых житейских невзгод. — Двести пятьдесят тысяч! Ты вообще представляешь себе такую сумму?
— Не представляю, — качаю я головой.
— Хотя они могли бы назвать и миллион за операцию, — всхлипывает Ленка. — Или пять. Мне одинаково. Где я? А где те двести пятьдесят тысяч?
— Лен, ну, правда, придумаем, — глажу я её по худенькой спине. — Я устроюсь на работу и возьму кредит. Артуру твоему тоже немного дадут.
— Вик, — она поднимает на меня зарёванные глаза. — Даже если ты завтра найдёшь работу. С хорошей белой зарплатой. Всё равно тебе дадут кредит только через полгода. А операция нужна уже сейчас. Понимаешь? Сейчас! Хотя бы на один глаз. Иначе будет поздно. При такой слепоте начинает неправильно формироваться зрительный центр. И через полгода, когда до нас дойдёт бесплатная очередь, уже может быть поздно. Совсем поздно. Навсегда.
Её губы опять предательски дрожат, голос срывается, но она всё равно это произносит:
— Сейчас у него ещё есть шанс стать зрячим, но не через полгода.
Мы плачем вместе, на плече друг у друга. Как всю жизнь мы плачем с Ленкой. Только так плохо никогда ещё не было. Ей. Мне было. Когда умерла мама. Десять лет прошло. Даже не верится.
— Как там мой батя, кстати? — спрашиваю, чтобы хоть как-то её отвлечь.
— Видела его недавно в магазине. Спивается. Не посылай ты ему, Беда, деньги. Толку с них! Мать говорит, за квартиру он всё равно не платит. Зато там у него такой шалман. Получат твои деньги и гуляют, пока не пропьют.
— А кто тогда ему пришлёт, если не я? — тяжело вздыхаю. — До пенсии ему ещё как до Луны. Я бы притащила его сюда, хоть под присмотром бы был. Так и он не едет, и бабушка сказала, чтобы ноги его здесь после маминой смерти не было. Она считала, это он её в могилу загнал, а не рак.
— А что ты ему, нянька? — вытирает глаза Ленка. — Мог бы и на работу устроиться. Руки-ноги есть. Но ему зачем, пока ты его кормишь?
Её слова, наверное, справедливы. Только не могу я бросить отца. Да и Ленку не могу.
— Не сцы, подруга, — хлопаю я её по плечу. — Что-нибудь придумаем. Вырву я свои кровные у Гремлина из глотки. Вернётся завтра с отдыха — и вырву. А там прилично будет. Если договоришься хотя бы на отсрочку, на оплату частями, то есть шанс всё уладить. Хоть вагоны разгружать пойду, а мелкому твоему пропасть не дадим.
Мы синхронно вздыхаем. И я встаю, чтобы поставить чайник, а Ленка идёт в комнату за проснувшимся малышом. Ленку надо кормить, поить чаем со сгущёнкой. А то у неё от всех этих расстройств ещё, не дай бог, молоко пропадёт.
И Ленка черпает из тарелки гречку, укачивая на руках уже сытого Ваньку, а я развлекаю её своими новогодними приключениями.
— Вот урод, этот Берг, а! — округляет она глаза в праведном гневе.
— Да прекрати ты Лен, — отмахиваюсь я. — Как будто не знаешь, что все эти богатенькие ведут себя как под копирку. Купил, поимел, забыл.
— Вот именно, что купил. Как ты-то повелась? — спящее дитя ничуть ей не мешает говорить голосом громким и возмущённо стучать ложкой по дну. — Не маленькая ведь, должна понимать, что такие подарки просто так не делаются.
— Не маленькая. Понимаю, — скрещиваю руки на груди. — А вариант, что он мне типа понравился, не канает?
— А он тебе понравился? — бросает ложку в пустую тарелку Ленка.
— А что, такого не может быть? Никак? Красивый мужик, интересный, чего уж там. Во! И во! — я рисую в воздухе треугольник. Сначала обозначая руками ширину плеч, а потом свожу до размеров бёдер Берга. — Всё при нём. Накачанный, спортивный.
— Тебе же никогда не нравились качки, — хитро прищуривается Ленка.
— Мне и сейчас не нравятся, — я сама невозмутимость. — Тупые и бахвалящиеся своим телом — ни разу не нравятся. Но этот же не такой.
— Не качок?
— Не тупой.
— Только урод, — хмыкает Ленка. — Выставил на улицу в чём мать родила. Трахнул и выставил!
— Ладно, Лен, всё, забудем о нём, — вдруг понимаю я, что меня это расстраивает. И то, что он оказался таким скотом, — тоже. Горько. Обидно. Снова хочется плакать, только сколько же можно. — Не каждый день ко мне такие мужики липнут, в конце концов. И вообще, переспали и переспали. Дело житейское. Я бы и сама сбежала. Как представила, что одним разом это не закончится, так и рванула без оглядки. Даже бельё это подаренное надевать не стала. Так и бросила ему в рожу. Сапоги вот только жалко.
— Хорошие были сапоги?