Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 23

Изолированность от внешнего мира всегда имеет наряду с отрицательными и положительные стороны. Здесь в нетронутом, первозданном виде сохранились древние традиции и самобытная культура, архитектура и строительные технологии, и многое другое, вплоть до мелочей».3

* * *

…Сложенный треугольник письма покоился на его широкой груди, зажатый меж пальцев, а сам Магомед сладко дремал. Но на самом деле спала и оставалась недвижимой лишь его плоть, а душа – полная сил и эмоций странствовала во времени по аварским горам и тропам…

Он внезапно явственно ощутил, словно руки его превратились в орлиные крылья…Сильный взмах и они, тугие, могучие, оторвали его от земли, стали поднимать по спирали всё выше и выше. И уже с птичьего полёта, ему стало видно, как извивалась под ним слюдяная лента реки Аварское Койсу, похожая на серебряного полоза; увидел он и во всей монументальной красоте благодатную Гидатлинскую долину.

Уо-о-ех-ех-ех!! Захватывающее дух грандиозное зрелище созданное Творцом: из камня, земли, лесов, водопадов, циклопических гор, альпийских лугов, склонов и заснеженных пиков! Увидел и все семь селений – Ураду, Тадиб, Мачаду, Генту, гоор, Хотоду и Кахиб, – из вольных обществ которых 1476 году и возник Гидатлинский союз, как независимая политическая единица, претендующая на равное с Хунзахским княжеством (нуцальством) положение.

…Гидатль и впрямь с головокружительной высоты был похож на какую-то мифическую древнюю цитадель. Это Зальцбург в горах Дагестана, куда никогда не ступала нога неприятеля. Его исключительное стратегическое преимущество, выгодность месторасположения не удалось использовать ни имаму Шамилю, ни позже царским властям, чтобы воздвигнуть там неприступную крепость.

От отца и старожилов Урады Магомед знал: гидатлинцы не принимали активного участия ни в революциях, ни в Гражданской войне.

Они всегда яростно защищали свою святую землю с оружием в руках и предпочитали смерть позору, никогда не зарились на чужое добро, верили во Всевышнего, жили по законам Шариата и своих знаменитых гидатлинских адатов.

…Он очертил ещё один круг, ещё выше, ещё более обозримый, – любуясь волей и широтой перспектив горной Аварии.

…Его распластанные крылья-руки с непривычки устали, и он стал быстро снижаться к родному орлиному гнезду – Ураде, окутанный золотистым пухом проплывающих над каньонами облаков.

Перья его озарились аметистовой тенью заката. Он уже различал ущелья и скалы, угнездившиеся у их подножий сакли горцев, примечал козьи тропы, причудливо петлявшие под ним.

…Вот протянулись в ярких маковых пятнах гранитные стены гор, что надёжно укрывали аул от суровых ветров, тяжёлая хладная тень от них лежала в этот час на улочках и фруктовых садах Урады. Близко увиделась радужная, как павлинье перо, излучина речушки, что бежала по краю аула, в ней – гремливой и пенной играло с быстрой форелью солнце…Сложив огромные крылья, он умостился на одном из уступов скалы, – всё близко, отлично видно до мелочей. Рядом родительский дом. На летней веранде стоят у стены не завязанные холстяные мешки с початками кукурузы, соты которых плотно набиты жёлто-оранжевым спелым зерном, совсем как автоматные магазины – диски патронами, подёрнутые маслянистым глянцем…

Уф Алла! Да это же отец на пыльной улочке возле ворот…Матушка Зайнаб, что-то кричит ему вслед с высокого крыльца. Но Танка не хочет слышать её…Он, ведь, мужчина – папаха на голове и усы – седыми струями вливающиеся в серебряное половодье густой бороды. Он идёт вперёд, громко постукивая по каменистой земле, пастушеским посохом.

…Забавно, жалко, трогательно было глядеть на старого Танка, ошпаренного радостью. Он, потрясая письмом с фронта, письмом, от него, Магомеда, ходил по Ураде, ловил грамотных и заставлял читать…Нет! Не для себя, а радостью поздней искрился и хвастал старик перед аулом.

– Вах! Я же говорил! Наша танкаевская кровь! Магомед-то мой! Э-э! – Он поднимал посох над лохматой папахой и неистово потрясал им, когда читающий спотыкаясь, по складам, наконец-то добирался до того места, где Магомед, по-военному скупо и сухо сообщал, что был награждён очередным орденом за выполненную задачу по уничтожению бронетехники и живой силы противника.

– Иай! Вторую Красную Звезду изо всего аула имеет! – по-горски шумно и пышно восхищался подвигом сына отец, ревниво отбирал мятое письмо, хоронил его в широкой нарукавный отворот, видавший виды черкески, и твёрдым шагом шёл дальше в поисках другого грамотея.

Люди искренне радовались за Танка, гордились своим героем – одноаульцем; махали старожилу руками и поддерживали громкими выкриками:

– Ай-е! Поздравляем, уважаемый!

– Знаем, знаем! Иншалла!

– Ва-а! Такими сыновьями гордиться должен не только отец, но и весь аул! Мать храброго не плачет!

– Да будет славен его день возвращения с войны.

– Ай-вай! Сын родится для оружия и славы!

– Пули не берут твоих сыновей, Танка! Удача идёт впереди них, как некогда слава их деда Гобзало, что летела впереди его боевого коня!

– Поздравляю, поздравляю, дорогой…Один мой хороший знакомый ветеринар из Махачкалы…говорил, что читал про подвиг твоего Магомеда в газете, Танка.

– Уф Алла! И в газетах прописано? – давился Танка сухой спазмой от распиравшей его гордости.

– Хлебом клянусь, уважаемый! Есть сообщение! Говорю же, эй…мой хороший знакомый читал…

– Э-э! Почему я не знаю, Гула?! – гневно сверкал глазами отец и грозно хмурил густые брови. Хм! Будет дорога, обязательно сам поеду в Махачкалу, да-а…Заеду к этому «хорошему знакомому». Скажешь, где живёт, Гула?

– Конечно, зачем обижаешь?

– Хо! Договорились, брат…– старики крепко пожали друг другу руки. Танка без лишних слов отсыпал из расшитого бисером кисета душистого табаку соседу и, передавая, сказал:

– Будешь в мечети, помолись за моих сыновей. А честь-то, моему среднему какая!.. Вся Урада гудит, как улей.

– Да что там, весь Гидатль, уважаемый!..

– Вот, вот…Дожил я… – продолжая путь по селению, горячо шептал растроганный Танка, высморкался и раздавил рукавом черкески щекотавшую бронзовую слезу.

«…Старею, будто. Слабый на слезу.

«…Старею, будто. Слабый на слезу стал…Заржавел, видно? Годы утекли, как вода…А, ведь, кремнем был раньше…Когда в Грузии на заработках жилы рвал, мешки с мукой по семи пудов таскал…Ва! Какие камни ворочал, а теперь? Покосила старость…Обскакали меня сыновья.

Он пылил по петлявшей улочке, прижимая к груди дорогое сыновье письмо, а мысль опять, как жаворонок над лугом, вилась вокруг Магомеда, набредали на память старые слова, сказанные в адрес его сына…

Глава 3

…Колёса эшелона, идущего в Сталинград, продолжали железисто чакать и лязгать на стыках рельс, баюкали уснувшие в тяжёлом забытьи батальоны, а чутко дремлющее сознание комбата Танкаева, продолжало воспроизводить забытые сюжеты из босоного детства.. Лёгкая улыбка тронула твёрдую складку, и тут!..

Сквозь млечное забытьё ему показалось: через кольчужный стук колёс – он слышит рёв мощных моторов. В следующий миг он полностью пропал. Как вдруг – вагон шарахнуло с невероятной силищей вперёд, потом назад. Вновь шибануло…Тр-реск, крик-мат, визг-скрежет стали по рельсам – всё полетело к чёртовой матери вверх дном!! Из предрассветной сукрови взвился чей-то дикий крик:

– Не-е-е-е-ет!!! – и тут же канул в новом, надсадно ухнувшем раскате взрыва. Бойцы в вагонах, будто в братских могилах, сорванные с полок, с разбитыми – раздавленными лицами, на карачках, на животах, на четвереньках, на задницах и локтях, в безумном ужасе и давке, бились, изворачивались, ползли к выходу. Рвали исподнее, галифе, гимнастёрки о торчащее всюду щепьё, вырванные из переборок шурупы, и скобы.

…Двое от тамбура волокли за собою третьего, который был уже мёртв. Осколок фугаса величиной с арбузную корку, срубил сержанту пол головы наискосок, по левую бровь. Потом остался в живых один ефрейтор, и он судорожно отпихивал от себя сапогами двух мертвецов, а те, зацепившись за него перекрученными лямками вещмешков, волочились, мёртво бились головами о вагонные доски, переваливались друг через друга, – и вдруг, после очередного взрыва, враз все стали покойны и недвижимы.

3

С. Асиятилов, «Гидатль – талисман мой и совесть моя». Махачкала 2002 г.