Альбедо

Он перехватил ее руку и, поцеловав в ладонь, ответил с наигранной веселостью:

— Куда же, Маргит? На Лангерштрассе шпионов не меньше, чем в Ротбурге.

— Мне все равно, — ответила Маргарита, и ее глаза подернулись туманной пленкой. — Лишь бы с тобой и подальше отсюда. Может, за пределы Авьена. Может, в другую страну…

Она умолкла, и какое-то время они молчали, слушая отдаленные отзвуки музыки и вой зимнего ветра за стеной.

— Уехать, — наконец, повторил Генрих. — Я объехал Священную империю вдоль и поперек. Был в Далме и Равии, в Туруле и Бонне, и увидел, сколь велика империя, которой управляет отец, и проблемы под стать ее размеру. Я не могу сбежать, пока не решена хотя бы главная из них.

— Какая? — прошептала Маргарита, и затаила дыхание, кажется, уже зная ответ. Поэтому Генрих просто поцеловал ее в губы и сказал:

— Я попросил забыть обо всем до утра. И хочу вместе провести эту ночь в одном тайном местечке с видом на Данар. О нем еще не знают ни мои шпионы, ни шпионы Дьюлы. Мы спрячемся там до рассвета.

— А после? — спросила Маргарита, поднимая на него ждущие глаза. — Что будет потом, Генрих?

— Потом я куплю какой-нибудь уютный охотничий домик недалеко от Авьена. Никто не узнает о нем, не найдет. А сейчас поторопимся: скоро начнут разъезжаться гости и очень удивятся, увидев в гардеробной двух голых любовников.

Маргарита заливисто расхохоталась, и Генрих вторил ей, хотя нутром понимал: скандала все равно не миновать.

Ротбург. Утро после бала.

Утро сочельника малолюдно: знать отдыхала после придворного бала, горожане попроще готовились к празднику — пахло хвоей и пряностями, над черепичными крышами завивался дымок. Глядя на город через раздернутые портьеры, будто подсматривая в замочную скважину, Генрих думал, что побег из страны кажется не дурной идеей: как только опыты увенчаются успехом, они незамедлительно и тайно покинут Авьен с его многовековой историей, помпезной архитектурой и незыблемыми правилами.

— И почему нам отпущена такая малость? — на прощание задумчиво говорила Маргарита, припадая щекой к его голым ладоням. — Говорят, зимние ночи долги, а эта — неприлично коротка. Так страшно расставаться: вдруг снова потеряю тебя надолго?

— Будут и другие ночи, и новые встречи, — обещал Генрих. — Ты увидишь меня на рождественской мессе, а я обязательно узнаю тебя в толпе и подам знак, что узнал.

Он улыбался весь обратный путь, стараясь не обращать внимания на фиакр, упрямо тащившийся по его следам до самого Ротбурга, и это уже не беспокоило, как раньше — людям свойственно привыкать даже к самым раздражающим вещам. А по возвращению тотчас распорядился составить список самых красивых охотничьих замков в пределах Авьенского леса, переоделся в новый мундир и подписал адъютантам и слугам отпускные бумаги — пусть проведут праздник с семьями. Самого Генриха тоже ждала семья: он слышал, как бегают камеристки, как с кухни — которые сутки! — поднимаются дурманящие ароматы, и как в гостиной звенят фамильным серебром, раскладывая приборы на всю большую монаршую семью.

На их императорские величества и их высочества Генриха и Ревекку, на маленькую Эржбет и старшую Софью с супругом — Ингрид не приехала, со дня на день ожидая прибавления, что несказанно радовало Эттингенов, пусть даже ценой ее отсутствия на ежегодном семейном празднестве, — на кузена Людвига, на тестя и тещу, которых не хотел видеть ни сам Генрих, ни кайзер, но которые все равно приехали и сидели теперь с самого края стола.

При виде вошедшего Генриха его величество кайзер поджал губы и пару раз постучал краем ложечки о бокал — часы и вправду показывали три минуты второго, но за опоздание Генрих не извинился, а просто сел в приготовленное ему кресло и неспешно принялся заправлять салфетку за воротник. Кожа еще горела от объятий Маргариты, на сердце разливалось спокойное тепло, и потому Генриха не тревожило затянувшееся молчание. Но императрица вдруг, страдальчески заломив брови, коснулась пальцами виска. Генрих обеспокоенно привстал, но, поймав тяжелый взгляд отца, сел снова.

— Немного воды, — шевельнула губами императрица и, дождавшись, пока лакей наполнит ее бокал из запотевшего графина, добавила едва различимо:

— Мигрень…

— Вам не мешало бы показаться лейб-медику, — заметил Генрих.

— А вам, сударь, не мешало бы вспомнить о правилах этикета, — прервал кайзер. — Вы собираетесь благословлять обед?

— Как пожелаете, — сдержанно ответил Генрих и, соединив ладони, забормотал «Pater noster», прибавив в конце: — Пусть благодать прольется на всю династию Эттингенов. Авьен будет стоять вечно…

И гости подхватили:

— Amen!

Лишь после этого слуги принялись подавать блюда.

Обедали в неловком молчании.

Кузен Людвиг тут же налег на тушеную говядину, тогда как Равийские короли едва ковыряли картофельный салат под горчичным соусом, а матушка и вовсе не притронулась к своему салату из латука и цикория, и только время от времени цедила воду.

— Матушке нездоровится! — громким шепотом поделилась Эржбет, глядя на Генриха большими, по-турульски темными глазами. — Их величества не спали всю ночь!

— Милая, веди себя пристойно! — нервно одернула императрица, и девочка тут же опустила взгляд в тарелку. Генрих сразу решил, что обязательно подарит сестре того симпатичного шоколадного пони: Эржбет, как и ее мать, любила лошадей.

— Смею заметить, было отчего, — подал голос Людвиг, промокая салфеткой блестящие от жира усы. — Выставлять интрижку напоказ? Кузен, на этот раз вы перешли все допустимые приличия!

Ревекка вздрогнула и отвернула несчастное лицо: Генрих видел, как заалели ее выставленные из-под прически уши. Было отчего: муж танцевал с любовницей, а после сбежал вслед за ней — действительно, какой удар по репутации!

— Вы говорите о приличиях, — произнес кайзер, медленно помешивая бульон с мелко нарезанными блинчиками. — А надо бы о совести.

— Ваше величество как всегда прозорливы, — натянуто улыбнулся Генрих, не глядя больше ни на супругу, ни на кузена, ни на отца, а только на винные блики в бокале — они расцветали, будто фантастические цветы, и обжигали губы, как поцелуи Маргариты. — Предлагаю обсудить вопрос совести на ближайшем заседании кабинета. Уверен, министру Авьенского эвиденцбюро найдется, что ответить.

— Граф Рогге слег после вашей выходки, — донесся ровный голос кайзера.

— Признаюсь: я поторопился, — ответил Генрих. — Он мог бы пролить свет на неудачу с перевооружением.

— Но, кузен! — снова вмешался Людвиг, улыбаясь безмятежно и раздражающе.

— Вам лишь нужно было заказать меньший диаметр: восьмимиллиметровые винтовки прекрасно показали себя на испытаниях! Настоятельно советую вам, дядюшка, — доверительно склонился к кайзеру Людвиг, и Генриха передернуло от столь фамильярного обращения, — перенять мой реформаторский опыт. Я уже передал чертежи вашему секретарю.

— Благодарю, — сдержанно ответил император. — Ваш опыт неоценим, как и любая поддержка Вэймарского королевства.

— Как?! — Генрих вновь поднялся. Пламя свечей дрогнуло, отблески огня скользнули по натюрмортам, выжелтили лица гостей. — Я не первый год говорю о необходимости военных реформ!

— Сядьте, сударь, — сморщился кайзер. И, вторя ему, матушка поджала губы.

— А мои чертежи? Я много советовался с галларскими инженерами, прежде чем…

— Коко, я просить! — донесся слева умоляющий шепот Ревекки. Ее губы тряслись, пальцы скручивали салфетку.

— Ваши расчеты оказались ошибочны, — сдержанно произнес отец.

— Они точны! — запальчиво возразил Генрих, игнорируя побелевшее лицо супруги, переглядывание сестер и неодобрительную гримасу вэймарского кузена. — Это признание как нельзя лучше доказывает мою правоту!

— Сядьте! — голос кайзера заледенел.

Генрих упрямо вздернул подбородок:

— Ни за что! Пока вы, кузен, не изволите признаться, что воспользовались моими разработками!