Альбедо

— Супруга.

— Однако! — присвистнул Генрих, и юная особа, опустив густые ресницы, залилась румянцем. — Сколько ей лет?

— Семнадцать исполнилось, ваше высочество.

Висок кольнуло болью. Почудилось: щеки старика округлились, бакенбарды стали гуще, взгляд злее, и вместо незнакомца глянул на нее покойный муж.

— Что за сочная куколка, не так ли? — проскрипел он, выдыхая могильный смрад. — Что за удовольствие греть старые кости об это белое тело. Что за восторг брать ее чистоту, ее свежесть, и пятнать своим старческим уродством. Знакомо ли тебе?

— Свадьбу сыграли в ваш отъезд, — тем временем продолжил граф, и Марго, очнувшись от наваждения, сцепила пальцы в замок. — Благословите?

— Бог благословит, — ответил Генрих и выронил стянутую перчатку. — Простите, я так неловок. Вы могли бы подать ее, граф?

Скользнув испуганным взглядом по изуродованной ладони Спасителя, с несвойственной старику прытью граф Рогге подхватил с паркета оброненную вещь и протянул кронпринцу. Марго тоже опустила взгляд, но смотрела не на обожженные пальцы Генриха — она смотрела на рубиновый перстень графа. Знакомый перстень, будто виденный ранее.

— Благодарю, — тем временем ответил Генрих и сжал протянутую ладонь.

Глаза графа Рогге превратились в оловянные блюдца. Дернувшись, он попытался высвободиться, но вскоре обмяк и только выцедил сквозь зубы короткое: с-сс…

— Я давно хотел узнать, — с приклеенной улыбкой заговорил Генрих, не разжимая пальцев, — как вам, министру Авьенского эвиденцбюро, по вкусу моя реформа в сухопутных войсках?

— Ваш-ше вы-ы… — засипел Рогге, тряся нижней челюстью, и нервно раздувая ноздри — в воздухе отчетливо потянуло паленым, и юная графиня в страхе закрылась ладонями.

— Вы в полной мере оценили новые ружья, заказанные по галларскому образцу? — продолжил Генрих. — На совете кабинета министров мы сообща составляли задание для инженеров. Уверен, вы отлично разбираетесь в калибрах и не смогли бы перепутать их.

— Ваше высочество! Я не понимаю… — граф теперь скулил. Ладонь, зажатая в тисках Спасителя, вздувалась волдырями, и как бы ни было противно — Марго не могла отвести взгляд. Запах паленой плоти разъедал ноздри, а голос Генриха звучал все сбивчивее:

— Но если вы одобрили реформу и прекрасно разбираетесь в калибровке ружей, то как в расчеты вкралась ошибка? Скажите, граф! Я хочу найти виновных! Вы слышите?!

— Да, ваше высочество! — простонал граф, корчась от боли. — Да…

Краем глаза Марго увидела, как охнула и осела на пол, лишившись чувств, юная графиня. Генрих разжал захват, и граф, подвывая, сунул руку подмышку.

— Удивительно, — кривя губы, заметил Генрих, натягивая перчатку на свои обожженные, истекающие сукровицей пальцы. — Вы продержались дольше, чем я предполагал. Сколько вам лет, граф?

— Девяносто четыре, ваше высочество, — из последних сил прохрипел Рогге.

— А выглядите на пятьдесят, — сухо произнес Генрих и, повернувшись к баронессе, неожиданно схватил ее пальцы своими, затянутыми в лайковую кожу — Марго вскрикнула от неожиданности, но боль не пришла, хотя от перчатки еще исходил жар.

— Ты обещала мне танец, помнишь? — спросил Генрих, заглядывая в ее лицо с какой-то ненасытной жадностью. — Когда-то давно, на авьенских улицах, — и, смягчившись, добавил: — Не бойся, тебе я не причиню вреда.

«Уже причинил, — хотела возразить Марго. — И ты сам, и вся династия Эттингенов».

Но в бальной зале грянула увертюра, к обморочной графине и обожженному старику бежали на помощь лакеи, а гости принялись поспешно покидать салоны.

— Один вальс, Маргарита, — нетерпеливо повторил Генрих.

— А если я не справлюсь? — рискнула спросить она. — Будет скандал…

— Скандал? — повторил кронпринц, улыбаясь. — Превосходно! Пришла пора взбаламутить наше стоялое болото!

Это было сродни сомнамбулизму: идти в волнующей близости от кронпринца, рука в руке, через толпу графов и герцогинь, министров и генералов, под прицелом тысяч пылающих глаз — изумленных, насмешливых, брезгливых, осуждающих, злых, — ощущать их, точно ожоги, и почти не боясь быть обожженной Спасителем. Толпа волновалась, как море, и, расступаясь, открывала путь к возвышению: две ступеньки, устланные алой дорожкой, вели к четырем бархатным креслам, в центре которых восседала императорская чета.

Сдерживая волнение, Марго довольно нелепо опустилась в реверансе, и услышала, как Генрих произнес:

— Ваши величества! Разрешите представить вам баронессу Маргариту фон Штейгер.

Марго рискнула поднять глаза и сразу же встретилась с ошеломленным взглядом кронпринцессы — та занимала кресло по левую руку от императора, правое же подле императрицы пустовало. Слегка привстав, Ревекка округлила рот, но кайзер подхватил ее под локоть и сдержанно произнес:

— Мое почтение, фрау.

Принцесса плюхнулась обратно, и ее лицо обиженно заалело. Марго отвела виноватый взгляд.

— Вы очень привлекательны, баронесса, — мелодично вывела императрица. Ее голос — сродни хрустальным подвескам на люстрах, а глаза — тревожные и темные, как зимняя ночь. Теперь, находясь от правителей Священной империи столь близко, Марго поразилась, как Генрих походит на мать — чертами лица, порывистыми манерами, всей статью, — и как отличается от грузного, обрюзгшего с возрастом, монументально-спокойного отца. С таким спокойствием Карл Фридрих подписывал указы о помиловании, и с тем же — казнил неугодных вроде Александра Зорева или старика-графа. Да и может ли огонь быть иным? За спиной монархов, свирепо приоткрыв заостренный клюв, пылала вечно голодная Холь-птица.

Марго задержала дыхание, когда Генрих развернул ее к себе — лицом к лицу, так близко, что ощущалось его терпкое от вина дыхание. В зрачках Спасителя пылали две крохотные свечи.

— Главный Авьенский вальс я должен исполнять либо с супругой, либо с матерью, — проговорил он, едва размыкая губы. — Но сегодня я станцую с тобой. Позволишь?

— Я обещала, ваше величество, — отозвалась Марго.

И тотчас вступил оркестр. Бальная зала дернулась и поплыла, заскользил под ногами натертый паркет. Марго охнула, цепляясь за кронпринца в попытке удержать убегающую реальность, и Генрих, привлекая ее к себе, шепнул на ухо:

— Считай, Маргит. Как в тот вечер, помнишь?

Она помнила и считала, а мимо летели лица: негодующее — Ревекки, каменное — кайзера, злое — императрицы. Марго зажмурилась, пытаясь отгородиться от мира и чувствовать лишь нагретую кожу перчатки в своей руке, но к спине липли чужие взгляды, за музыкой и шелестом юбок слышались осуждающие шепотки. Завтра весь свет будет судачить о неприличном инциденте, произошедшем с графом Рогге. О вдовствующей баронессе с сомнительной репутацией, которая на главном балу потеснила законную супругу Спасителя. Сама Ревекка — униженная и красная, с глазами, полными слез, — будет проклинать втершуюся в доверие славийку, которой принцесса так легкомысленно доверила главную тайну, и которая у всех на виду увела ее мужа. И что, если соглядатаи епископа проверят бокал с остатками «яда» и обнаружат в нем совершенно другое зелье? И если оно не навредит принцессе, то навредит самой Марго. Как Дьюла поступит с ней?

Озарение настигло вспышкой. Сбившись с такта, Марго запуталась в собственном подоле и неуклюже осела в руках Генриха. За его спиной пролетела танцующая пара: глаза незнакомой аристократки вспыхнули злым торжеством.

«Доплясалась? — оживился барон. — Помни, маленькая свинка, ты только игрушка в руках избалованного наследника. Он сломает тебя, как того несчастного старика, и выбросит за ненадобностью».

— Простите, ваше высочество, — с дрожью в голосе произнесла Марго. — Я так неловка… я опозорила вас… я…

Поднявшись на ватные ноги, одернула платье.

Перед глазами еще качался туман: в нем, разбрасывая огненные искры, вращались подсвечники и люстры; танцующие пары замедляли шаг, а кто-то и вовсе остановился, во все глаза пялясь на баронессу.