Хроники Авачинской бухты

Бананы оказались из братского Вьетнама, твердые, холодные, вязкие и не очень вкусные. Как детский гематоген.

– А еще чего-нибудь есть? – спросил Грибок продавщицу.

– Пирожки есть, с мясом. Двадцать копеек.

Мы взяли по два холодных пирожка. Тонкое тесто скрывало внутри себя твердую сердцевину, которая обещала более надежное насыщение. Я надкусил тесто, и в нос ударил дразнящий запах залежалой начинки – смеси лука, ливера, и может быть, мяса. Нашу трапезу прервал вернувшийся старлей, который пришел не один. За его спиной стоял старший мичман, напоминавший доброго моржа – такие густые и широкие были у него усы. Из-под низко надвинутой на лоб ушанки с огромной кокардой на меня смотрели маленькие, подвижные, как будто смеющиеся глаза. Мы отдали честь.

– Матрос Гаранин, – как-то слишком официально начал старший лейтенант. – Вы поступаете в распоряжение старшего мичмана Волосюка. – Матрос Грибков! – Тут я хихикнул, удивившись внешнему соответствию своего нового знакомого его фамилии.

– За мной шагом марш.

Мы только переглянулись, и наши пути, сойдясь неожиданно, разошлись навсегда.

– Студент, говоришь, – расспрашивал меня Волосюк, когда мы широким шагом приближались к Уазику, стоявшему на шоссе недалеко от здания аэропорта.

Я кивнул, оглядываясь на стоявшие слева громадины вулканов. Картина была впечатляющая, еще более величественная, чем казалась с борта самолета. Левее был самый высокий вулкан – Корякская сопка с тем же слегка съехавшим набекрень облачком, три с лишним километра высотой! Недалеко, почти сросшись с ним подножием, стояла Авачинская сопка, к правой стороне которой примостилась еще одна двугорбая гора, не доросшая немного до вулканов. До них, казалось, было рукой подать, но на мой вопрос о точном расстоянии, старший прапорщик с видом местного старожила значительно произнес:

– Двадцать пять километров, сынок!

На фоне зимнего ясного неба белые великаны стояли, как два брата, молчаливые, грозные и неотвратимые! Солнце поднялось еще выше, и тень от Авачинской сопки легла на белый склон Корякской сопки. Мы сели в Уазик, водитель которого не успел оторвать голову от руля.

– Все спишь, Пономарев! Давай, просыпайся, поехали домой!

Пономарев, зевнув, снял с ручника, и мы поехали по шоссе, покрытому толстой коркой укатанного до блеска снега. Городок Елизово, застроенный одно-двухэтажными домами барачного типа, был безлюден. Навстречу нам попалось только два грузовых фургона, когда мы выехали на трассу Елизово-Петропавловск Камчатский.

Волосюк закурил. Я сидел сзади, и ветер из приоткрытого стекла задувал мне за шиворот. Черный воротничок, похожий на детский слюнявчик, немного спасал от холода. Подшивать подворотнички нам пришлось научиться быстро – казалось бы, какие на флоте подворотнички – ан нет, и тут они тоже. И сапоги, и портянки – все это полагалось морякам на Севере, а по нормам обмундирования Камчатка считается Севером.

Волосюк стал расспрашивать меня о всей моей жизни, начиная со школы и кончая учебкой. Я охотно отвечал и рассказывал ему все до мелочей, о том, что ходил на дзюдо в школе, о том, что в институте чуть не был отчислен за спор с замдекана, о том, как на Русском острове ел сырое мясо. Старший мичман кивал, широко улыбался, растягивая свои усы, как гармонь, подталкивал Пономарева в плечо, так, что тот один раз заехал на обочину. Настроение мое было под стать погоде. Я растопил ладонью заиндевевшее льдом стекло Уазика, и в получившейся полынье вылавливал куски камчатского ландшафта. Ничего подобного я в жизни не видел – под ярко-голубым зимним небом волновалось белоснежное море сопок, залитое холодным низким солнцем. Слева, за лобовым стеклом, виднелся ансамбль вулканов, перед ними темнела узкая, но длинная полоса Петропавловска. Мы ехали южнее, огибая Авачинскую бухту с противоположной стороны. Заснеженные сопки, безоблачное небо, приятный дымок от мичманской сигареты, усердное урчание мотора сморили меня, и я заснул.

3

Разбудил меня треск ручника уже в поселке Рыбачий. Мы стояли на КПП.

Я вышел из машины, пока дежурный матрос с красной повязкой проверял мой военный билет. Морозный воздух, в котором летали кристаллики льда, щипал ноздри. Волосюк снова закурил, а я разглядывал ровную поверхность небольшого залива слева, другой берег которого бугрился невысокими сопками, на которых еле различались под снегом заросли стланика. Дежурный вернул документы, и дальше мы пошли пешком, а Пономарев развернулся и поехал в поселок. За нами скрипнула калитка. Волосюк неожиданно бодрым при его солидной фигуре шагом устремился вперед, я еле поспевал за ним, скользя по накатанной до блеска дороге.

Впереди показались первые постройки – двухэтажные беленые казармы с двускатными крышами. Мы прошли первое строение и вошли во второе. После яркой улицы я не сразу привык к полутьме помещения, мне показалось, что в нем просто занавешены все окна. В стене напротив светился дверной проем, к нему-то мы и направились. В роте никого не было, кроме дневального, который вытянулся и отдал честь мичману. Проходя мимо, Волосюк спросил его:

– Где Бережков?

– В баталерке, товарищ старший мичман!

– Добро, – ответил он.

Мы прошли в баталерку, освещенную яркой лампой под потолком. За столом, перелистывая испещренные плюсами и минусами страницы толстой общей тетради, сидел крепкий светловолосый старшина первой статьи с широким приветливым лицом.

– Ну, встречай старпома, Володя! – наигранно, с паузами, проговорил Волосюк и похлопал меня по плечу. – Вот он, знакомьтесь.

Старшина встал, протянул мне твердую и цепкую ладонь.

– Располагайся, – Бережков указал на свободную полку на стеллаже, забитом стопками вещей – бельем, робами, тельниками, кальсонами.

Пока я разбирал рундук, Волосюк шептался с баталером, поглядывая в мою сторону. Они говорили обо мне.

– Своди его на камбуз, потом пусть ложится отдохнуть. Завтра воскресенье, в понедельник покажешь ему Чайку. Ну, матрос, чувствуй себя как дома! Но…не забывай! – и оба они добродушно рассмеялись.

Когда мы шли на завтрак, старшина рассказал мне, что новое место моей службы – штабная команда, самое лучшее, что можно желать. Сам он отправлялся на дембель, и его задача – подготовить себе достойную замену. Желательно, в моем лице. Меня выбрали не случайно, как студента Московского вуза, с хорошей анкетой и рекомендациями от командира роты в школе баталеров. “Так вот кому я обязан!” – подумал я. Сайфутдинов, этот опытный тактик и тонкий стратег, везде искал возможности наладить связи. Я был всего лишь разменной монетой в его большой игре, название которой – военная карьера. Я был один из немногих студентов в его роте, к тому же, ”художник”. А это значит, мог пригодиться в штабе, как секретчик – специалист по работе с картами, например, и, работая в штабе, упоминать его, Сайфутдинова, в разговорах, в том числе и с высшим начальством.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».