Страница 12 из 15
– Откуда я знаю, где этот вожатый? – недовольно отвечает кондуктор, не поднимая глаз от книги. – Наверное, в парикмахерскую пошел. Туда ехали – он очередь занял.
– Как – в парикмахерскую? А мы?
– А вы стойте, да! Не на солнце ведь, – ответила кондуктор.
Мальчишки, которые ехали в трамвае, вышли из вагона и уселись вдоль тротуара, как воробьи.
В вагоне стало просторно и тихо. Люди переговаривались:
– Вчера у нас рис давали. По июньским карточкам.
– У вас хороший магазин. А я прикреплена к гастроному на Кривой. Ужас, а не магазин!
– Сколько времени прошло, как обещали открыть второй фронт…
– Капиталисты, да! Им что? Наживаются на войне… А булку у вас дают для детей?
Я тоже вышел из вагона. В хвост нашему трамваю уже пристроилось четыре состава. Вот и пятый на подходе…
– Сыграем в «орел-решку»? – предложил белобрысый паренек. Он выговаривает слова мягко, с незнакомым акцентом. Наверное, беженец.
– Не хочу, – ответил я. – А тебя зовут не Григорьев Саша?
– Нет. Я Кирилл… А может, сыграем? На раз!
Я не успел подумать – из дверей парикмахерской выбежал веселый человечек в толстых очках.
– Садись, садись… Поехали! – прокричал он на ходу. – Станция Березай – кому надо вылезай!
Мальчишки торопливо попрыгали в вагоны. Едва я успел вскочить, как трамвай тронулся.
– Безобразие! – вдруг завозмущались в вагоне. – Вы находитесь на работе! Такой здоровый лоботряс! А мой на фронте…
Вожатый опять остановил трамвай – теперь, чтобы ответить:
– Послушай, мамаша. Я каждый день по девятнадцать часов работаю. Всего пять часов сплю, да. Когда мне бриться? Или когда рабочие домой едут с работы? Или когда всякие спекулянты? Соображаешь? А на фронт меня не взяли – минус шесть зрение имею… Чего и тебе желаю, если на то пошло…
Вожатый гордо еще раз оглядел пассажиров, чтобы кому угодно ответить.
– Ладно, поехали, ладно, – зашумели в вагоне.
– А я что говорю? Разве я говорю «не поехали»? – выяснял вожатый, не двигаясь с места.
Тут начали звонить все трамваи, что плелись за нами. Раньше они почему-то не звонили.
Наш вожатый вылез до половины из окна и закричал: «Сейчас, сейчас, да!» – вместо того чтобы сразу ехать…
…И все же мы добрались до вокзала. Было три часа. В четыре мне надо было быть в столовой при школе, где детям фронтовиков дают обеды. А в пять – на уколы.
Рита все понимала. Конечно, если бы не гребешок, то можно было успеть съездить на промысел. Вот если завтра, к примеру? А пока она попросила:
– Расскажи, что там интересного, на промысле.
Мы возвращаемся на бульвар. И опять я отодвигаюсь от Риты чуть ли не на всю ширину тротуара. Это очень неудобно, когда рассказываешь.
– Представь себе черную жирную землю. И много качалок. Они выкачивают нефть из земли. И трубы, много труб. По ним нефть течет в огромные, как горы, резервуары. И запах – приторный, горьковато-сладкий, что ли…
Рита молчит. Я так и не могу понять – слушает она меня или нет.
О чем она думает?
Мы подходим к дому тети.
– В котором часу он кричит? – спрашивает Рита.– Тот. С минарета.
– Муэдзин? В пять утра, – отвечаю я.
– Когда нас бомбили в Борисоглебске, одна женщина сошла с ума. Я видела. Она выбежала из теплушки и стала кричать, что Бог – негодяй, раз он допускает все это… Она так кричала, что заглушала самолеты. Так мне казалось. Потом ее убило осколком… Послушай, как бы мне встать в пять утра? Наверное, это действительно красиво, когда поет муэдзин. Таинственно, да?
Я кивал головой и вспоминал, как по утрам звучит голос старика с минарета древней мечети Таза-Пир… Через длинные паузы.
Как убили моего дядю
Моего дядю убили так.
На Керченском полуострове есть деревня Осовино. Множество раз деревня переходила из рук в руки. Бои шли жестокие – немцы рвались на Кавказ. И редко выпадали минуты, когда примолкали в степи охающие взрывы, не разносили свое «тиуканье» пули. Люди привыкли к голосам войны, и паузы тишины казались им необычными и грозными.
И вот однажды, 11 января 1944 года, тишину всколыхнул одинокий взрыв, как вздох задремавшей войны. Этот взрыв оповестил, что сейчас погиб лейтенант Евгений Заславский, мой дядя Женя. Двадцати девяти лет…
В эту минуту захотелось ему напиться воды, умыться, возможно, и побриться. Колодец был метрах в двухстах от землянки. Сперва он хотел попросить старшину, но тот дремал. Дядя взял котелок и небольшими быстрыми пробежками, по всем правилам, как его учили, направился к колодцу. По открытой местности полз, где была возможность – пригибался, где была возможность – бежал. Так учили, чтобы он остался живым. Дядя это хорошо усвоил, даже сам учил солдат…
А когда до колодца оставалось несколько метров, лейтенант Евгений Заславский зацепился за маленький проводок. Так написал бабушке старшина…
Вот как погиб мой дядя.
11 января 1944 года у нас было два урока. Учительница по истории заболела. И это было, как всегда, кстати. Во всяком случае, в соседнем классе болели сразу две учительницы, и ребята дошли до такого состояния, что совершенно не приходили в школу – с утра они отправлялись на бульвар играть в футбол.
Итак, в это великолепное утро от свежеполитого асфальта школьного двора еще пахло каникулами. Впереди целый час беготни за шапкой, заменяющей футбольный мяч, и выкрикивания изумительных слов: «Пенальти! Корнер! Офсайд!» – и еще одного, из-за которого стоило жить на этом свете и которое относилось непосредственно ко мне: «голкипер».
Я расположился между двумя булыжниками, обозначившими мои владения, в повернутой козырьком назад чужой кепке. И хотя сражение происходило у ворот противника, я изображал спортивную бдительность – то и дело демонстрировал потрясающие прыжки, хищно хватая руками воздух и вновь свирепо замирая…
А там, вдали, бои за шапку становились все азартнее. Шапка прыгать не хотела. Она лениво, не отрываясь от асфальта, отлетала на несколько метров и терпеливо ждала следующего удара.
Галдеж стоял неимоверный. Иногда он разом стихал на несколько секунд, так получалось, что все вдруг замолкали. Совпадение. Тогда я слышал, как кто-то торопливо выкрикивал из распахнутой форточки: «Я из лесу вышел, был сильный мороз…»
Но в следующее мгновение галдеж вспыхивал с новой силой, будто в костер плеснули керосину. Я увидел, что футболисты приближаются к моим воротам. Наконец-то…
Весь напрягся в ожидании удара и скосил глаза, примериваясь в воротах. Но что это? Одного булыжника не было! Справа есть, а слева нет! Хорошенькие ворота без одного столба! И я тут же завопил: «Не считается, не считается!»
Нападающие остановились. Что такое? Где ворота? Какая собака утащила ворота?!
Я оглядывался. Вокруг стояли несколько ребят из второй смены и прямо-таки падали от смеха. Разве узнаешь, кто из них украл булыжник… Положение спас рыжий первоклассник. Он подбежал и на место пропавшего булыжника бросил свой портфель. Ему не терпелось увидеть мой потрясающий прыжок.
Атака возобновилась. Я сорвал кепку, бросил рядом, чтобы не мешала, и совсем согнулся от напряжения. Еще секунда, еще… Я уже видел, как мой лучший друг Борис занес ногу, чтобы «смертельным» ударом пробить мяч. Все знали, что правая нога у Бориса «смертельная». Вот я сейчас им покажу, что значит настоящий голкипер, а не просто там вратарь. Ну! Бей!..
И вдруг какой-то вытыкала из второй смены подбежал и стукнул по портфелю. В самый критический момент. Все равно что удар в спину. Я замахал руками и закричал… На этот раз меня никто не услышал, такой был азарт. Борис совершил свой знаменитый удар, и шапка, лениво шурша, прошла точно через то место, где секунду назад лежал портфель. Я пытался было объяснить, что произошло. А вытыкала бросился бежать, то и дело падая от смеха на асфальт… По справедливости гола не было: «мяч» попал в «штангу», но Борис думал иначе.