Людкина любовь

Глава третья

Людка долго не думала, куда идти и что делать, ноги сами принесли её на железнодорожную станцию.

– У вас есть билеты до Крыма? – с опаской получить отказа, спросила она, наклонившись к окошку.

– А чего ж им не быть? Апрель на дворе. Какой дурак сейчас туда попрётся? Шо хочешь можешь выбирать. Хочь купе, хочь эсвэ. Чё забыла там, красавица? Вода ещё ледяная, да и кабелей нэма, – кассирша оглушительно заржала.

– Дайте мне один плацкартный на боковой полке.

– Ты б ещё возле туалета заказала. Даже не знаю, найдётся такое или нет. Обратный брать будешь?

– Нет.

– Восемь пятьдесят с тебя.

Люда достала из кошелька десятку, и сунула её в окошко.

– Сдачи не надо.

– Смотри не простудись, – ответила кассирша, не отводя глаз от червонца, а потом привстав, долго смотрела вслед уходящей девушке. – Счастливая же ты, сучка…

Людка никогда не была на море и мечтала о нём больше, чем другие девчонки мечтали о принце на белом коне. Она считала их наивными дурами, понимая, что даже если гипотетический принц и прискачет, то скорее всего конь его будет по самое брюхо в грязи и собственном дерьме, а долгожданный принц, с трудом выбравшись из железных доспехов, отравит всё окружающее пространство ядовитым запахом отходов человеческой жизнедеятельности, и будет похож на первого американского астронавта – вроде бы герой, до космоса почти долетел, но вернулся то обратно в обоссанном скафандре.

Вот и решила Людка мечтать о чём-то реальном и красивом, но годы шли, а море так и оставалось для неё недосягаемым, сказочно красивым местом, куда попадают лишь счастливые люди. Поэтому она и считала себя несчастной, а своих родителей никчемными неудачниками, не приспособленными к жизни. Что из того, что мать целыми днями стояла раком, надраивая грязной тряпкой полы; с утра в каком-то НИИ, потом в поликлинике, после обеда в подъезде генеральского дома, а ближе к вечеру в комнатушке участкового, которая гордо называлась "Районным отделением милиции". Во всех вышеперечисленных местах она была невидимой тенью, после которой оставался лишь мокрый пол и кислый запах истлевшей тряпки… Везде, кроме отделения милиции. Сюда она приходила уже вымотанная и не способная сопротивляться, чем два-три раза в неделю и пользовался симпатичный участковый. В эти вечера он позволял не мыть пол, а сразу укладывал её грудью на свой стол, заваленный бумагами, задирал юбку и стащив до колен бабские трусы, прижимался своей небритой мордой к голой заднице, а потом расстёгивал ширинку, и глядя на сидящих на подоконнике голубей, делал своё дело. И никакого тебе душа, никаких прелюдий и задушевных бесед при свечах, не говоря уже о поцелуях и нежных ласках.

– Что-то ты сегодня долго, – ласково пробормотала Людкина мама, явно довольная происходящим. Она затолкала трусы в карман, носовым платком стёрла остатки грязной любви со своих ног, и одёрнув юбку, встала.

– А куда, Лида, торопиться, – томно произнёс милиционер, застёгивая брюки, – важно насладиться дарованным тебе свыше. Ты же получила удовольствие?

– Получила, Серёженька… Получила, – почти соврала она.

Ей, как женщине, подзабывшей, что такое настоящая любовь, было, конечно же, приятно это еженедельное внимание, но не могла Лидия понять и уж тем более привыкнуть к странностям этого порядочного с виду мента…

Этот "служебный роман" продлился почти десять лет, до тех пор, пока не вышел на свободу местный гопник, севший когда-то благодаря умелым действиям молоденького лейтенанта, только назначенного на должность участкового. Вернувшись с зоны, он даже не зашёл домой, проведать умирающую мать, а сразу направился в районное отделение милиции, и приветливо поздоровавшись с лейтенантом, который его вообще не узнал, всадил тому заточку прямо в сердце, вытер лезвие и сплюнув сквозь зубы на немытый пол, вышел на улицу, постоял немного, и усевшись на ступеньки, закурил.

– Ты пока не ходи туда, – не поднимая головы, произнёс он, схватив за подол проходящую мимо Лидию.

– Мне убираться нужно, – возмутилась она и попыталась вырваться.

– Завтра уберёшься, коза драная, а сейчас вали домой, – он встал, и так посмотрел ей в глаза, что у той всё сжалось внутри от страха.

Лишь на следующий день Лидия узнала от соседей, что прошлым вечером был зверски убит их участковый. Она не понимала, что ей теперь делать, ведь тот, кто её остановил у входа в отделение, явно всё знал или даже был причастен к убийству, уж больно походил он на уголовника. Она навсегда запомнила его взгляд, который словно иглами пронзил её глаза. Можно было, конечно, заявить в милицию, но тогда точно вскрылись бы подробности её тайных отношений, но это было сущей мелочью по сравнению с тем, что сделал бы тот страшный человек с ней и её семьёй.

Лидия решила ничего никому не говорить, и прежде, чем отказаться от мизерной милицейской ставки уборщицы, чтобы больше не бередить душу, она дождалась пока уйдёт домой новый участковый и открыла своим ключом его комнатку. Здесь пока ничего не изменилось, даже на столе стояла фотография в рамочке, где улыбающийся во весь рот её Серёжа обнимал свою жену, парнишку лет пятнадцати и маленькую дочку. Аккуратно отковырнув гвоздик с тыльной стороны, Лида вытащила фотографию и положила её в сумку. С этого дня жизнь перестала быть прежней, и сколько бы не добивался, как бы не уговаривал её муж – он всегда получал отказ. Поначалу чем-то мотивированный; то голова болит, то на работе сильно устала, то настали те дни, когда нельзя… Но потом ей надоело придумывать поводы и всякий раз изворачиваться, Лида просто говорила возбуждённому мужу нет, и укутавшись в одеяло, отворачивалась. Муж ещё какое-то время ныл, ругался, пугал разводом, но в конце концов смирился и даже привык к такому положению дел. До него, наконец, дошло, что теперь не нужно напрягаться, готовиться, думать о том, как провести вечер с женой перед "этим делом", достаточно было зайти в ванную комнату, включить воду и как в юности, всласть подрочить.

Ничего этого Людка не знала. Она жила за занавеской, которая отсекала её от скучного мира родителей и тихонько мечтала о море. Именно эта мечта и привела её в изостудию районного ДК, где в первый же день, получив из рук преподавательницы краски и кисточки, нарисовала морской прибой.

– Да у тебя талант, красавица, – хрипловатым голосом произнесла эта сухопарая дама, не вынимая изо рта сигарету.

– Где-то училась?

– Нет.

– Тогда будем считать, что мне повезло. Будет хоть кем гордиться на старости лет. А то так всю жизнь учишь, учишь этих… долбней, а они как были, так и остались долбнями. Никакой фантазии, никакой техники, думают чёрт знает о чём, вместо того, чтобы творить. Устала я. Ты же не бросишь рисовать?

– Нет, – ответила Люда, и раздув ноздри, втянула в себя клубящийся над ней ароматный дым.

– А что вы такое вкусное курите?

– "Золотое руно"… С ментолом, – ответила преподавательница, подошла к открытому окну и глубоко затянувшись, с нравоучительными нотками в голосе, продолжила, – но тебе рано ещё об этом думать, девочка моя.

А Людка всё равно любовалась как красиво у той всё получалось – длинные пальцы элегантно сжимали сигарету почти у самого фильтра, рука же всё время была приподнята и находилось возле лица, при каждом выдохе дама, она прищуривалась и с каким-то лукавством смотрела на детишек, стоящих за мольбертами. Именно такой и нарисовала на выпускном экзамене свою преподавательницу её лучшая ученица.

– Я оставлю этот портрет себе на память, если не возражаешь. Его всё равно показывать никому нельзя. Из-за него меня уволят отсюда с волчьим билетом, – распорядилась учительница, свернув лист в трубочку. – Милая моя, ты уже подумала, где продолжишь учиться?

– Хочу попробовать на архитектурный, – ответила Люда – Что скажете?

– Отличный выбор. У меня есть на факультете знакомая, преподаёт рисунок и живопись. Думаю, поможет…