Рубедо

Странно, что они еще не повредили книги. Возможно, их отпугивал резкий химический запах, пропитавший лабораторию?

Марго принялась рассеянно перекладывать книги с места на место. Помимо них она обнаружила охапку свечей, истлевшие блокноты, огрызки карандаша, пару простых деревянных шкатулок, деревяшку толщиной в руку — верно, для помешивания углей.

Так или иначе, Марго пролистала еще несколько книг — рисунки в них повторялись, а текст оказывался написанным то на латыни, то на каком-то неизвестном языке. Мельком пробежалась по славийской вязи, отложила в сторону и взялась за следующую. Но тут же в голове прозвенел тревожный звоночек. Вернувшись к книге — в простой обложке, без заголовка и рисунков, — она открыла на знакомом ей почерке и жадно впилась в буквы:

«Для приготовления кровь собирается в нагретую бутыль, которая взвешивается на весах. К ней добавляется удвоенное количество алкагеста, бутыль закрывается и помещается в умеренно теплое место примерно на две недели, после чего красная жидкость отделяется от осадка и…»

Далее текст густо перечеркивал карандаш.

Марго облизала губы и ближе пододвинула лампу: буквы четко проступили в оранжевом озере света, и сомнения развеялись, когда она прочла дальше:

«…однако нужно проверить все еще раз. Я уже дважды потерпел неудачу, работая как с мертвой материей, так и с сохраненной путем высушивания. Второй вариант оказался предпочтительнее и давал более устойчивые результаты. Однако я должен попробовать материю живую, тогда…»

Снова зачеркнуто.

И на следующей странице:

«…Глупцы! Глупцы! Глупцы! Разве можно искусственно ускорить процесс Великого Делания, когда мы обращаемся к Живому и Дышащему, еще не окрепшему, но уже несущему в себе Искру? Огонь выше всех элементов и действует во всех них, так дайте ему созреть!»

Следующие страницы вырваны, последняя запись гласила:

«…Я почти у цели.

Красная пыль.

Июль. Авьен.

А.З.»

И подпись — все такая же крупная, с завитками.

Марго прижала тетрадь к груди. От волнения было трудно дышать, на языке оседал кислый привкус. Показалось, что все, окружающее ее — старый особняк, финансовые бумаги, завещание на особняк, рассказ епископа, потайная комната, колбы и книги, — складываются фрагментами мозаики.

Отец действительно жил в Авьене. Он действительно изучал алхимию и был знаком с фон Штейгером. Более того — вместе они ставили опыты в подземной лаборатории. Интересно, знал о том Дьюла? Если нет, то узнал позже. А вместе с ним узнал и император, именно поэтому искал его по всей Империи, именно поэтому предал огню. А барон нашел ее, Маргариту, и, пытаясь сохранить тайну, передал ей в наследство старый особняк. Возможно, здесь все еще хранится что-то…

«… пыль», — сквозняком шепнул в уши барон.

Некое вещество, которое безуспешно пытался создать и доктор Уэнрайт, и о котором знал и Генрих, и ложа Рубедо.

Марго окинула взглядом помещение: теперь оно походило не на комнату, а на крохотную пещеру — с тем же сводчатым потолком, с трубой, выходящей от печи наружу и, видимо, соединяющейся с обычным дымоходом… знала ли об этом Фрида, изо дня в день хлопоча на кухне? Марго хотелось рассмеяться, настолько нелепой представилась ей картина.

Жизнь тайная, прикрытая рутиной. Что может быть проще?

И запах паленой плоти — Материи Живой, — уходящий в дымоход, смешивался с ароматом жареной утки.

«Кто ее вкусит — обретет бессмертие…»

Марго отставила лампу, нечаянно задев деревяшку для помешивания углей. Та повернулась, нацелив на баронессу обломок пальца — на нем блеснул золотой перстень.

Вскрикнув, Марго отпрянула и сбросила мерзость со стола. Не деревяшка — мумифицированная человеческая рука. На перстне, намертво вросшем в плоть, темнели узнаваемые очертания Холь-птицы.

К горлу подкатил кислый ком.

Отвернувшись, Марго зажмурилась и постаралась дышать носом, усмиряя рвотные позывы. В ушах шумело, в голове стоял звон. Пальцы дрожали, машинально разглаживая бумажку:

«Мощи Св. Генриха II. Р. левая. Два минус».

Тошнота подкатила вторично, когда Марго поняла, что на высохшей руке не хватает двух пальцев.

«…материя, сохраненная путем высушивания… — беспрестанно стучало в висках. — Кто ее вкусит… вкусит…»

Неслышно, но осязаемо — до мурашек! — засмеялся барон.

«Как можно использовать эликсир, не вкусив его? — шепнул он. — Как можно исцелиться, не превратив Живую плоть Спасителя в золу и пыль?»

— Иди к черту! — закричала Марго. Схватила скрюченными пальцами шкатулку, размахнулась — побить бы к чертям все эти причудливые склянки, и колбы, и штативы! Но передумала, заметив надпись красным карандашом: Incineratio[24].

Немного выцветшая, но по-прежнему бросающаяся в глаза. Красная — как кровь или огонь.

Как пыль, оказавшаяся внутри.

Она взвилась алым облачком, лишь стоило Марго открыть крышку, упала на рукава, защекотала ноздри. Баронесса не удержалась и чихнула. И в то же время где-то в недрах особняка разнесся полный боли и ужаса вопль:

— Рита! Рита-а, Ри-та-а!!

Шкатулка выпала. Пыль взвилась клубами — Марго успела заслониться рукавом, — но чихнула снова, а после еще раз. И еще!

Огонек в лампе всколыхнулся и, дрогнув, погас.

Марго заметалась, холодея от накатившего страха. Ударилась бедром об угол стола — ерунда! — локтем задела хрупкие штативы, и инстинктивно закрылась от брызнувших осколков. А снаружи не смолкал Родион:

— Помоги, Рита! А-аа!

Она бросилась наугад, спотыкаясь и слепо ощупывая ладонями стены.

Вот дверь — слава Богам, не успела закрыть!

Вот ступени: одна, вторая, десятая, двадцать четвертая…

Спуск давался куда проще подъема!

Вот впереди забрезжила серая полоска света.

Марго ввалилась в кабинет — взлохмаченная, грязная, испуганная.

— Родион! — закричала и, оттолкнув удивленную Фриду, кинулась по лестнице, перепрыгивая ступеньки. — О, Господи! Родион!!

Он сидел на постели — голый, мокрый насквозь, дрожащий, как в лихорадке. Поднял на сестру влажные от слез глаза.

— Меня убили, Рита, — срывающимся голосом проговорил Родион. — Выстрелили сюда… — и прислонил трясущуюся ладонь к груди. — Так больно!

Марго обняла его, прижала лохматую голову к плечу, и он зарыдал — как давным-давно, в оставленном детстве, и она гладила брата по волосам, шепча на ухо:

— Шш, все хорошо. Это просто сон… просто дурной сон! Дай посмотреть?

Голая кожа груди была гладкой и чистой, только на плече — там, куда однажды легла ладонь Спасителя — еще виднелись красноватые рубцы. Но это ерунда! И с этим можно жить!

— Боже, я так испугалась! — выдохнула Марго и, снова прижав Родиона, пачкая его в грязи и пыли, сама разрыдалась от облегчения. — Это все похмелье… вот угораздило же тебя! Дай мне обещание больше никогда! Никогда не ходить в то отвратительное место, и не встречаться с отвратительными людьми!

— Да, Рита, — шмыгая носом, но уже успокаиваясь, кивал головой Родион. — Но и ты… и ты обещай никогда не встречаться с принцем!

— Да, мой мальчик. Да… — она погладила его по волосам. — Ох, я совсем тебя перепачкала!

Улыбнувшись, оттерла красноватую кашицу с его поврежденного плеча. Оттерла — и застыла.

— Что там? — встревожился Родион, выкручивая шею, чтобы рассмотреть то, на что смотрит Марго. — Я ничего не вижу…

— Я тоже, — обескураженно сказала она и, сглотнув, окончательно очистила спину Родиона от налипшей пыли. — Твои ожоги… их больше нет!

Где-то на Авьенских улицах.

Кристоф по привычке повернул на Шмерценгассе, но Генрих крикнул:

— Не туда!

И велел двигаться к окраинам.

24

Инсенирация — сожжение, преобразование тела в золу.