Рубедо

И почти что вскрикнула, когда воздух взрезала резкая трель полицейского свистка.

— Дьявол! — выругался Генрих, вскидывая лицо.

Голова еще кружилась, в глазах мельтешили огни, но Марго смогла различить быстро идущую фигуру в конце улицы.

— Патрульный! — в досаде воскликнула она, стискивая ладонь Генриха и даже не замечая, насколько она горяча. — Бежим!

Они бросились по улице, ныряя в тень арок и проходных двориков. Вослед что-то кричали, свистели до рези в ушах.

Подобрав юбки, Марго неслась вперед, ничуть не отставая от Генриха, по-прежнему цепляясь за него и ощущая в груди все разрастающийся восторг — как в детстве, когда воспитатель застукал ее за поцелуем с мальчиком из соседнего интерната. И так же было страшно и весело, и так же томительно сладко…

— Сюда! — Генрих потянул ее вбок, и сам нырнул в освещенный проулок.

Марго последовала за ним.

Вот знакомая вывеска винного погребка «Хойриген». Вот вынырнувший из-за крыш шпиль собора Святого Петера, а там щетинится черная поросль национального парка.

Засвистели снова, и Марго не сразу сообразила, что это свистнул Генрих, подзывая экипаж.

— Залезайте же! Скорей!

Подсадил ее и впрыгнул сам в тесную полутьму кареты.

— Боже мой! Я не бегал так… со времен ученичества! — отдуваясь, заметил он, падая рядом с Марго и все еще сжимая ее ладонь.

— А я — с той поры, как мы прятались от ваших шпиков.

— Как мог забыть? — воскликнул Генрих. — Я и теперь вообразил, будто за мной следят!

— А это просто патрульный гонял нас, как парочку влюбленных студентов! — подхватила Марго, и оба расхохотались.

Потом Генрих снова поцеловал ее — раскрасневшуюся, взмокшую, возбужденную бегством и…

Близостью.

Да, теперь Марго понимала совершенно ясно.

Это было заложено в ее инстинктах, на подсознательном, глубинном уровне, и она не могла и не хотела противиться своей природе.

Поэтому отозвалась, подалась навстречу, сама обвивая его шею, сходя с ума от истомы, когда его ладони — еще несмело, боясь навредить, — ласкали поверх платья, и даже сквозь ткань, казалось, оставляли на коже ожоги.

— Едемте… ко мне, — шептала Марго, подставляя под жадные поцелуи и щеки, и шею, и плечи, сама лаская его, расстегивая пиджак и заводя ладони под ткань — прикосновение к распаленной коже отдавалось болезненным сердцебиением.

— Нет, нет! За вашим домом… следят, — хрипло говорил Генрих. — Это все равно как… встречаться на Перетсплатце… слишком заметно… едемте в Бург!

— Во дворец…?

Окончание слова потонуло в треске корсетной шнуровки, и Марго отозвалась тихим стоном.

— Ротбург… может быть самым укромным местом, — сквозь пульсацию и жар доносились обрывистые слова, поцелуи жалили оголившуюся грудь. — Там много… тайных ходов… и немало потайных дверей. Томаш проведет… надежной дорогой.

— Мне все равно, — дрожа, отвечала Марго. — Только, прошу, быстрей! Я не хочу… не должна потерять… ни капли этой ночи!

Их тени, трепещущие и неприметные, скользнули за маленькую железную дверь.

Коридоры вились, сменяясь пустыми салонами. Статуи следили бездушными глазами. В углах перешептывались призраки ушедших королей.

Какое ей дело до мертвецов?

Марго жила! И торопилась выпить до дна подаренную ей ночь.

Они ввалились в комнату, изнемогая от желания, целуясь до сладостной дрожи. Упав спиной на кушетку, Марго выскользнула из платья, как из кокона, и сначала почувствовала себя уязвимой и голой, а потом — свободной и настоящей. И, наконец, с восторгом раскрылась перед Генрихом, впуская его в себя…

…словно шагнула за край и, наконец, обрела крылья.

Больше никакой пропасти. Ни страха, ни стыда. Пусть вечно длится пьяная и сладкая ночь. Пусть бьются и умирают мотыльки. Уж так заложено в их глупой природе — упрямо стремиться к огню.

И достигать цели.

Ротбург, приватный салон кронпринца.

Марго проснулась, как просыпаются от похмелья, мучимые жаждой и стыдом. Сквозь портьеры проглядывало пепельно-серое утро, по комнате гуляли сквозняки. Поджимая зябнущие ноги, она тихо прошла к столу, плеснула в стакан воды и осушила жадно и торопливо.

Тишина угнетала.

Угнетали каменные стены, прячущиеся за красным шелком, громоздкая и вычурная мебель, картины в тяжелых рамах и бабочки, бабочки, бабочки…

Аккуратно спрятанные под стекло, пронумерованные и подписанные — жизнь, законсервированная на пике своего расцвета.

Марго не покидало ощущение, будто она одна из них.

«Поздно, дорогая, — шепнул покойный барон. — Ты стала очередным экземпляром в чужой коллекции».

Она не ответила, но принялась одеваться: тихо-тихо, стараясь не разбудить его высочество и даже не смотреть в его сторону.

Он все равно попросит ее уйти, как всех, кого приводил сюда или с кем веселился в салоне на Шмерценгассе, так зачем оттягивать неизбежное? Пожар отбушевал и оставил после себя лишь пепел.

Марго закусила губу и наткнулась взглядом на голый оскал черепа. От неожиданности перехватило дыхание, и тут же за спиной послышался тихий голос:

— Несчастный Йозеф напугал вас?

Она обернулась, подхватив взметнувшиеся юбки. Кронпринц стоял у кушетки, небрежно запахивая халат. Темные полы порхнули и обвили его, заключив в кокон. Марго сглотнула комок и переспросила:

— Йозеф?

— Эта голова, — он указал на череп.

— Вы знали его?

— Нет. Я не знаю ни его настоящего имени, ни кому он принадлежал. Но мне нравится думать, что это был такой же несчастный, как и все мы, — пройдя к столу, кронпринц коснулся полированной кости, провел пальцем, затянутым лайкой, вдоль безгубого рта. — Смотрите, он умер молодым. Судя по зубам, ему было едва ли больше тридцати. Мне нравится думать, что у него была пустая жизнь, утомительные обязанности, скверная жена и, возможно, он тоже мучился мигренями. А теперь ничего этого нет… Разве не утешительно?

Он улыбнулся, но сейчас же посерьезнел и пригвоздил Марго пугающе тяжелым взглядом.

— Вы собирались сбежать, не так ли?

Пепел, осевший на дне ее сердца, вдруг подхватило сквозняком и бросило к горлу. Она поперхнулась, накрыла ладонью рот.

— Ваше вы… сочество, — голос глухой, хриплый, не ее. — Простите, но…

— Почему вы хотите уйти? — отрывисто осведомился он. — Сбежать, как сбегают все? Вы боитесь меня?

— Нет! — воскликнула Марго.

— Жалеете о ночи со мной?

— Нет, ваше высочество! Дело не в том!

Марго оперлась ладонями о гладкую поверхность стола. Напряженные мышцы гудели, губы еще помнили поцелуи — восторженно-пьяные и шальные. Так трудно уйти, когда хочешь остаться. Так трудно остаться, когда принуждают к этому.

— Я не хочу быть обузой вам, — заговорила она, избегая встречаться с ним взглядом. — Я благодарна за все… за то, что произошло… что вы сделали для меня. Я буду помнить эту встречу, и благодарить судьбу за возможность быть… к вам так близко. Я лишь хотела просить вас о возможности уйти самой, прежде чем вы сами прикажете…

— Не прикажу. Я хочу, чтоб вы остались, Маргит.

И снова этот отрывистый тон, и хмурая складка между бровями. Стоял, с силой сжимая череп — еще немного, и треснет полированная кость.

— Ваше высочество, не думаю, что должна…

— Можете просить взамен, что угодно!

— Просить?

Бросило в дрожь. Стены плыли, сливались в пестрый ручей, в котором теперь барахталась Марго. Воздуха не хватало, не хватало сил справиться с течением, и взгляд Спасителя казался холодным и злым, как взгляд фон Штейгера.

— Каждый, кто попадает ко мне, хочет чего-то, — продолжил кронпринц. Зрачки — точечные, словно булавочные головки, — кололи лицо. — Одни денег, другие — награды, третьи — места, четвертые — помилования.

— Ваше высочество, пожалуйста, не надо!

Она все еще пыталась остановить этот поток, все еще пыталась спастись. Но легкие кололо от нехватки воздуха, тело звенело натянутой струной. Еще немного и…