Рубедо

Генрих с рычанием бросил стилет в стену.

Лезвие пронеслось над головой герра Шульца — он даже не вздрогнул, — и сбило вазу. Ухнув о паркет, она разлетелась на цветы и фарфоровые осколки. И рукоять стилета, хрупнув, распалась надвое.

— Последуют ли какие распоряжения? — бесстрастный голос герра Шульца вернул Генриха к реальности. Перед глазами еще дрожала пелена гнева, но гнев — не решение проблемы.

— Разумеется, — ответил он. — Немедля прочесать город и его окрестности. Проверить кафедральный собор. Фамильный склеп моей семьи. Любые места, где может скрываться Дьюла!

— Полагаю, Отто Вебера тоже взять по арест? — аккуратно заметил герр Шульц.

— Незамедлительно! И в случае необходимости стреляйте на поражение! Заодно усилить карантины! Прочесать госпитали! О финансовом обеспечении доложить мне публично! Зачинщиков бунта допросить!

— Сделаем, ваше высочество, — герр Шульц поклонился, опять показав блестящую лысину, и отвечал-то он не по-военному, а как-то вкрадчиво-мягко. И шаги у него были неслышными как у кота. И Генрих думал: если этот человек не выйдет на след Дьюлы, никто не сможет.

Он ждал, пока уйдет посетитель, разглядывая опаленные бинты: волнение всегда вызывало вспышки, а в последнее время они стали происходить все чаще, и об этом Генрих не говорил никому, даже Натаниэлю. Он знал, что может усмирить огонь, и тоска по морфию все еще нет-нет, да саднила под ребрами, но Генрих закрыл за собой ту дверь. И возвращаться не собирался.

Потянув за край бинта, Генрих совершенно размотал правую руку и усилием воли с трудом загасил последние пляшущие искры. Если ламмервайн поможет городу, то что поможет самому Генриху? И нужна ли теперь эта помощь? Он столько еще не сделал, чтобы осветить жизнь своим подданным! И столько еще не сказал семье!

Нагнувшись над разбитой вазой, Генрих поднял стилет: рукоять разломилась прямо по крылу, разделив мотылька на две неравные части — они окончательно распались в руках Генриха. И вместе с ними на забинтованную левую ладонь упало что-то еще.

Маленькая продолговатая гильза с отвинчивающейся крышкой — Генрих сразу различил слегка проржавевшую резьбу, и, обернув крышку бинтом, с усилием, но аккуратно открыл ее.

Внутри оказалось свернутая рулоном бумага.

И, развернув ее, Генрих тяжело опустился на кушетку. Потому что понял, что столько лет хранила Маргарита.

Наследие ее отца.

Тайна ложи «Рубедо».

И вот, что было написано там:

Записи Александра Зорева

«…Возлюбленные дети мои! А также те, кто вскроет эту капсулу. Все, изложенное здесь, является чисто правдой. О том клянусь перед Богом, короной и семьей. Внемлите моей исповеди, а после делайте, что посчитаете правильным и справедливым.

Acherontia Аtropos — странный выбор для фамильного герба. Бражник, что приносит эпидемии и войны, и навлекает на Священную империю страшные испытания. То — символ смерти. Но также и символ жизни, и многих перерождений, как гусеница превращается в куколку, а после в бабочку.

Все мы рождаемся на этот свет и проходим чрез бесчисленные испытания. Грех наших несчастных предков сковывает наши тела как хитиновый покров, и мы живем на этом прекрасном свете словно гусеницы, озабоченные лишь пищей и кровом, не думая, что с нами случится потом.

И в том моя вина. Моя вина. Моя великая вина! Вкусив жизнь гусеницы, я позабыл, что должен стать бабочкой.

Герцог Остхоф. Граф Зорев. Граф Рогге. Граф Рехбер. Барон Крауц. Барон Штейгер. И десяток других, фамилии коих найдете ниже.

Все мы стали приближенными Генриха Первого. Его Черной свитой. На наших руках были язвы, а наши языки распухли и почернели — чума не щадит никого, даже королей. Откуда пришла она? Куда делась потом? Теперь это дошло до нынешних времен, возлюбленные дети, лишь в виде страшной сказки.

Земля стала отравлена и пуста.

И смрад стоял над землей.

И мы винили своего властителя, первого Эттингена, взошедшего на костер.

Но еще раньше его приговорила к гибели наша Черная свита.

Алхимия — вот ключ к пониманию Божественных тайн.

Откуда о том узнал Дьюла? Привез ли из Буды, откуда он вышел родом, или из темных Бхаратских джунглей, где он учился у местных жрецов, питающихся падалью и знающих язык демонов, или узнал от Дьявола, что нашептал ему страшное действо и обещал если не вечную, то очень долгую жизнь, потребовав взамен невинные души.

И в том моя вина. Моя вина. Моя великая вина!

Подавшись на увещевания, мы осудили на жертву своего короля. И, точно дикие звери, рвущие клыками плоть, мы взяли плоть человеческую. И превратили ее в прах. И смешали с виноградным спиртом. И дождались зарождения теней. И восславили рождение пламени. И дистиллировали продукт, получив горючую воду и Божественную кровь. И, вкусив ее, обрели бессмертие.

И в том моя вина. Моя вина. Моя великая вина!

Имена и фамилии в этом списке — суть каннибалы и убийцы, клятвопреступники и отступники.

Дистиллировав эликсир повторно, мы раздали его по две капли нуждающимся. И люди выздоровели. Но расплатой за выздоровление стала черная хворь, поселившаяся в каждом — в потомках многих и многих поколений.

И только мы — Черная свита, всесильная ложа „Рубедо“! — были все так же молоды и крепки, и черная хворь миновала наших детей, и детей наших детей, потому что в них тоже текла кровь убиенного Эттингена.

Мы сделали алхимию своей привилегией, запретив любые опыты, будь то научные или любительские изыскания. Мы сосредоточили в своих руках деньги и власть. Мы позволили взойти на трон сыну Генриха Первого и провозгласили его избранность, и избранность его рода, но правили за него и вместе с ним из-за кулис, невидимые пристальному взору, подобно паукам в паутине.

Мы жили, меняя обличия и представляясь собственными детьми. Мы подчинялись церкви и епископу. Когда же мир становился все более развитым, когда появлялись новые ученые умы, когда изобретались новые технические приспособления и новые лекарства, могущие положить конец нашему правлению, когда люди славили врачей, а не Бога, когда из повиновения выходил Эттингенский потомок, занимающий трон — ложа „Рубедо“ собиралась в катакомбах под Штурбенфиртелем, пронизывающим Авьен от самых окраин до фамильного склепа императоров. И знаете, что делали мы тогда, мои возлюбленные дети?

Узнав тайну жизни, мы познали и тайну смерти. А потому открывали ларец с черной хворью, и выпускали ее в мир. И та, что дремала в сердцах людей, просыпалась и собирала жатву. И только мы — мы! Мы одни! Могли обуздать ее. И епископ Дьюла открывал ларец с прахом сожженного Эттингена. И, превращая его в эликсир, впрыскивал в кровь очередного наследника.

Так в Авьене росли и укреплялись две противоборствующей силы — черная хворь и живой Божественный огонь. А мы — Черная свита, всесильная ложа „Рубедо“, — вкушали Божественную кровь и продлевали жизни.

В том моя вина. Моя вина. Моя великая вина!

Нет больше сил терпеть такую ношу. А с появлением Генриха Четвертого она еще тяжелее — ни невинному мальчику, ни вам, мои возлюбленные дети, ни всей Священной империи, всегда умирающей и всегда воскресающей вновь, я не желаю повторить такую судьбу.

Я не прекращал занятия алхимией, пытаясь повторить опыт епископа. Увы, рецепт вечной жизни известен лишь ему одному. Так, не достигнув больших успехов в спасении, я, может, преуспею в том, что рыцарь Черной свиты умеет лучше всего — принесу погибель всем, кто входит в ложу „Рубедо“.

Вот их имена.

Вот преступления против мира и человечества.

Вот моя исповедь.

Простите, возлюбленные мои дети, если в ваших сердцах есть место прощению столь великого грешника, как ваш отец.

Быть может, я, наконец, вместе с грузом грехов сброшу и свое бренное тело, чтобы воспарить бражником.