Страница 10 из 15
– Смотри, здесь пачка писем! Я и не знала, что у тебя такая богатая корреспонденция.
Ала рассыпала пачку на коленях, и стала рассматривать обратные адреса.
– Это от мамы, А это…
– Алка, не надо!
Вадим подошел к ней, и поцеловав в щёку, ласково стал собирать с колен письма. Алка ухватилась за них:
– Нет, надо! Читал же ты все мои письма – я ничего не говорила. И я хочу всё знать!
– Не надо, Алка! – повторил Вадим.
– Ты боишься? Ты что – то от меня скрываешь? Вадим!!!
– Ну что ж, читай! Если тебе интересно, но только не из Польши.
Алка упрямо сжала губы, и прижала письма к груди, а внутри шевельнулось червячком тревожное предчувствие.
– Ну, что ж! Если ты так хочешь…
Алка скинула шлёпанцы, и, забравшись на диван с ногами, раскрыла один из трёх больших конвертов с чёрным штампом наискосок – «МЕЖДУНАРОДНОЕ».
На колени выпала фотография – молодая женщина с мальчиком на коленях. Алка удивлённо приподняла брови. Прочла на обороте: – «Дорогому папочке, Вадиму, от его сына Андрейки и его матери – Анны». Алка подняла удивлённые глаза на Вадима.
– Сын?!
– Да, Алка! Я выйду, покурю. – И вышел из комнаты, оставив Алку одну.
Алка ещё не поняла, что случилось, но какой-то щемящий страх охватил её всю. Алка, порывисто комкая конверт, выхватила из него письмо, и читала, захлёбываясь, выхватывая слова, первыми бросающиеся в глаза, читала, и ничего не понимала. Потом, взяв себя в руки, прочла письмо, затем – второе и третье.
Анна писала, что получила последнее письмо Вадима почти полгода назад, и до сих пор о нём ничего не знает. Андрейка растёт. Сейчас у него болит ручка. Он очень похож на Вадима – такой же курносый нос, голубые глаза и светлые волосы. Анна писала, что ей хочется вернуться на Родину, но не к кому. Если бы написал ей что-нибудь Вадим… Но писем от него всё нет и нет. Муж попрекает её Андрейкой, и тем, что она не полячка. Жить тяжело. Один Андрейка радует сердце. И ещё Анна писала, что Вадим не сможет забыть её никогда в жизни, даже, если он этого захочет, потому что она его любит и у неё от него сын.
Алка смотрела на фотокарточку, и ненавидела эту женщину и этого маленького невинного человечка, так похожего на Вадима и так внезапно, бес спроса, вторгнувшегося в её жизнь. Алка встала, прошлась по комнате. Щёки горели, жесткий комок застрял в горле.
Как же Вадим смог не сказать ей? Он обманул её. Алка подошла к постели, присела на край её. Голова клонилась всё ниже и ниже, и, наконец, ткнулась в подушку, пятная её горькими слезами.
Алка слышала, как в комнату вошел Вадим, подошел, остановился около кровати, помолчал. Потом нерешительно пододвинул стул, и, сев рядом с Алкой, начал говорить.
Алка лежала всё также, уткнувшись в подушку, и слушала, не перебивая, молча, перестав всхлипывать, вся сжавшись, замерев, похожая на свёрнутый клубочек горя.
А Вадим всё говорил, и говорил. Алке казалось, что слова падают на неё откуда-то из темноты серыми камнями. Потом ей начало казаться, что она видит всё, что рассказывает Вадим, ясно – ясно. А голос Вадима, не останавливающийся, а просто какой-то глухой, походит на голос диктора, сопровождающего немую картину.
– Это было три года назад. Мы с тобой, Алка, ещё не были знакомы. Я ехал из дома, после отпуска. В Киеве должен был делать пересадку, а до Киева – двое суток. Ехал в мягком…
Вадим рассказывает, и Алка видит поезд, проносящийся мимо побелённых украинских мазанок и цветущих садов. Видит Алка и Вадима – он сидит один в купе, задумчиво глядя в окно. Вот на одной остановке в вагон входит молодая женщина. Что-то в ней есть такое, что заставляет Вадима сразу же обратить на неё внимание. Тоненькая, и, в то же время – не худая. Волосы светлые, прямые, на концах подкручены вниз, и, поэтому кажется, что они обнимают плечи ровной круглой волной, а надо лбом – взбиты высоко вверх. Тонкие губы, чуть продолговатые глаза с тёмными ресницами, и тоненькими прямыми бровями.
Алка видит её такой, какой видела недавно её на фотографии, всматривается внимательно, и старается увидеть то, что увидел в ней Вадим.
Эта женщина напоминает ей чем-то лакированные немецкие открытки, на которых изображены головки женщин – и все они чем-то похожи одна на другую, и у всех такие же волосы, такая же причёска, похожи и глаза, и удлинённые лица, и улыбки. Алке Анна не кажется красивой, но всё-таки что-то есть в ней привлекательное. И одета она со вкусом.
Вадим помогает ей уложить чемоданы. Она улыбается, и говорит – «Дзенькую, пане! – спасибо». Говорит она, перемешивая русские слова с украинскими и польскими. Сначала она смеётся, потом начинает смотреть в окно, и вдруг – плачет. Вадим растерялся. Он пытается успокоить её, сажает рядом, берёт её руки в свои. Она пробует улыбнуться, и начинает рассказывать о себе.
Во время войны, когда ей было 15 лет, их, молодых девчат, согнали в город, посадили в вагоны, и повезли на работу в Германию. Их довезли только до Польши. Часть русских женщин послали на работу в богатые польские усадьбы. В Анну влюбился один поляк, и, добившись разрешения, взял её жить к себе.
Кончилась война. Анна продолжала жить в Польше. У неё рос сын. Муж не бросил её, но уже и не любил. Она ни в чём не нуждалась, но чувствовала себя несчастливой, особенно потому, что её тянуло домой на родину.
И вот Анна решила съездить домой. Но, ни дома, ни родных она не нашла. Сейчас она возвращается в Польшу. Анна рассказывала, и постепенно успокаивалась. И вот уже из глаз её, сквозь невысохшие слёзы, искорками брызнул смех. Вадим наклонился к ней, поправил прядку волос, сбежавшую на лоб. Она доверчиво прижалась к его плечу.
В вагон набегали через окно сумерки. Вагон всё так же мерно постукивал на стыках колёсами, тихо покачиваясь из стороны в сторону. Из репродуктора медленно лился вальс. Вадим и Анна сидели обнявшись, тесно прижавшись друг к другу. В купе, кроме них – других пассажиров не было. В дверь постучал проводник, предлагая чай. Вадим попросил принести из ресторана ужин. Анна пила вино не отказываясь, небольшими глотками, но много. Потом закурила польскую сигарету.
Вадим, склонившись к ней, говорил, что первый раз видит такую красивую женщину, жалел её и её тяжёлую жизнь. Анна смеялась, потом плакала, и опять смеялась, и говорила на ломаном путаном языке, называя Вадима паном.
Говорила, что очень ему благодарна за то, что он сочувствует ей, что она запомнит его на всю жизнь, как соотечественника, с которым её свела судьба так близко, после долгой разлуки с Родиной. Она обвила его шею белыми руками и шептала ласковые слова по-польски и по-русски. Она и в самом деле любила его. Он был для неё сейчас всем – потерянными родными, Родиной, с которой её предстояло опять расстаться, человеком, который пожалел её, соотечественником – и всё это вылилось в горячее, пьянящее чувство близости, желания любить, ощущать. Анна целовала Вадима, крепко прильнув к нему всем своим телом. Он ответил ей тем же…
До Киева они ехали вместе двое суток. И ещё два дня гуляли по цветущей столице Украины, а потом разъехались в разные стороны, каждый по своей дороге: она – в Брест, а потом – в Польшу, а он в Москву…
Они не встречались больше в жизни, но переписывались. Анна писала, что у неё от него родился сын, совсем такой же, как Вадим. Она любит его больше первого. Он для неё – всё: и воспоминания и любовь к Вадиму, и единственное счастье в жизни.
Алке вспомнились строчки из писем: – «Жить тяжело. Один Андрейка радует сердце». И ещё: – «Ты, Вадим, не сможешь забыть меня никогда в жизни, даже, если захочешь, потому что я люблю тебя, и у нас есть сын».
И Алке вдруг показалось, что разбито Алкино счастье, и Алкина любовь. Трещинкой, прочной трещинкой пролегла на всю жизнь между нею Вадимом любовь Анны и маленький Андрейка. Да, никогда Вадим не забудет, не сможет забыть это… А как же Алка? Алка была уверена, что Вадим заполнен одной только ею, Алкой, так же, как и она им… Ведь, она не может жить без него, она любит его, а он такой… такой… Алка не находит слов, и, задыхаясь от горечи страдания, впивается зубами в подушку. Вадим сидит молча, потом тихонечко дотрагивается до Алки рукой. Алка вздрагивает, и, прерывающимся голосом шепчет: