Страница 4 из 17
Берта Борисовна страстно любила сына, крупного специалиста по самолетостроению. От своих убеждений она ни на минуту не отказывалась (шел 1980 год), и единственное, что ее грызло, так это то, что ее и мужа эсеровское прошлое помешало сыну получить Государственную премию.
Володя, как и она, был этой встречей поражен. Страстная любовь Бабиной к сыну, но и одержимость идеей, само ее имя, ее низкий голос – все это во многом подарено эсерке Бальменовой во «Мне ли не пожалеть…».
Тут хочу сделать отступление и сказать несколько слов о журналах, где выходили романы и эссе Володи. Вслед за отцом он очень ценил журнальные публикации. Толстые литературные журналы и в советское, и в постсоветское время долго были нарасхват, печатали самое новое и интересное с большей скоростью, нежели это успевали делать книжные издательства. Журналы поступали во многие библиотеки, в том числе провинциальные, и там быстро образовывалась очередь из желающих прочитать актуальный текст. Лишь в последнее время падение тиражей и финансовые неувязки свели влияние толстых литературных журналов к минимуму.
Первый роман – «След в след» – был напечатан в журнале «Урал» (№ 6–8, 1991). Его отнес туда покойный ныне екатеринбургский писатель Александр Верников. Можно было опубликовать его и в Москве, но для этого требовалось изъять исторический кусок: как Володя его называл – «о царях-революционерах». Потом он и сам понял справедливость этого редакционного предложения и убрал фрагмент, но тогда стоял на своем твердо, потому что не знал, напишет ли что-нибудь еще. А «Урал» принял текст в том виде, в каком Володя хотел.
Второй роман, «Репетиции», вышел в журнале «Нева». После триумфальных чтений в Бостоне Володя стал давать его в Москве друзьям и немедленно получил прекрасный отзыв драматурга Александра Корина, бывшего питерца, дружившего с замечательным, увы, ныне покойным критиком и литературоведом Самуилом Ароновичем Лурье. В очередную поездку в Петербург Корин передал Лурье текст романа. От Лурье пришла восторженная рецензия, и роман был рекомендован для печати в журнале «Нева». Историю этой публикации повторять не стану – она блистательно изложена самим автором романа в упомянутом эссе «Как я писал роман „Репетиции“».
Третий роман, «До и во время», вышел в «Новом мире» (№ 3–4, 1993). Хорошо известно, во что вылились несогласия среди членов редколлегии по поводу Володиного романа. Лишь кое-что добавлю. Печатать или не печатать текст – эти сомнения глодали и Сергея Залыгина, бывшего тогда главным редактором журнала. Володе по нескольку раз в день звонила редактор отдела прозы Инна Петровна Борисова и сообщала: то «Володя, печатаем», то «Володя, не печатаем». Его уже потряхивало от всего происходящего. Наконец его официально пригласили в редакцию, где Сергей Залыгин на заседании редколлегии сказал: можно принимать или не принимать этот роман, но долг самого Залыгина перед русской литературой – текст Шарова опубликовать, потому что, видимо, по этому пути литература и пойдет в ближайшие годы.
В «Новом мире» уже была подобная «разборка», когда обсуждалась судьба «Зимы 53‐го года» Ф. Горенштейна, но она проходила не так публично, как в случае шаровского романа. Володя был потрясен, что выпускающие редакторы, заварившие всю эту кашу, ни разу не связались с ним, не задали ни одного вопроса, потому что тогда выдвинутые претензии по большей части были бы сняты. Во всяком случае, не возникали бы вопросы типа: почему апокрифический текст называется «Повесть о повешенном», когда всем известно, что Христа распяли; почему у Сталина высокий лоб, когда всем известно, что он был низкий. Ну и далее в таком же духе. Хотя друзья уговаривали Володю, что для него нет большой беды в этой истории, она только сделает ему имя (действительно, тогда появились огромные публикации по поводу романа, у Володи стали брать большие интервью), он пережил ее тяжело, говорил, что она «прошлась по нему катком».
А после этого уже все романы и эссе до книжных изданий выходили в журнале «Знамя». С ним связана дальнейшая жизнь Владимира Шарова – писателя. Собственно, и первый роман мог быть там напечатан, если бы Володя согласился снять исторический кусок – то есть отдав четвертый роман в этот журнал, Володя отчасти восстановил изначальный ход.
В «Знамени» не положено до публикации давать прямые оценки текстов. Роман принят – и вот она, похвала. Поэтому то, как поведет бровью Сергей Иванович или Наталья Борисовна, что именно скажут, подписывая договор, всегда было в высшей степени занимательно: я уже говорила, что Володя очень интересовался развернутыми оценками своих текстов. «Хорошо», «плохо», «гениально» – для него не существовало.
«Знамя» стало своего рода синекдохой в его творчестве. Это было и общее, и часть, и место публикации, и герой – здесь, например, происходит фрагмент действия романа «Возвращение в Египет». Володя очень ценил человеческое общение и профессионализм «знаменских» редакторов. Сначала он работал с Еленой Хомутовой, потом с Аленой Холмогоровой. А над журнальным вариантом «Возвращения» мы работали «в восемь рук»: помогал муж Алены, Михаил Холмогоров – сам великолепный писатель, потрясающе чуткий и ответственный редактор, что называется, настоящий русский интеллигент. Так Володя о нем и говорил.
Вспоминаю эту работу как счастье. Было это перед Володиной болезнью. Стояло душное лето. Мы приезжали к Холмогоровым на Поварскую. В их квартире, заставленной старинной мебелью и книжными полками, было так интересно разглядывать пожелтевшие фотографии на стенах. Мужчины в армейских мундирах и красивые женщины в длинных строгих платьях. Мать Миши с огромными сияющими глазами.
Работали несколько часов. Потом Алена вкусно кормила в маленькой кухне, а кошка Марыся безнаказанно совершала бесшумную инспекцию разложенной по всем столам рукописи, выбирала ту стопку, которая находилась на солнышке, и тихо на нее укладывалась. Потом снова работали, пили чай с принесенным нами тортом, и вечером, с чувством, что день прожит со смыслом, мы двигались к дому. Двигались долго, если у меня была удобная обувь: страстный пешеход, Володя всегда просил пройтись до ближайшей остановки метро, а потом – до следующей.
(Кстати, Миша был ровно на десять лет старше Володи, день в день, и мы всегда взаимно поздравляли друг друга с их днями рождений, а о болезни Володи мы узнали в момент похорон Миши – я поехала на кладбище, а Володя забирал анализы и должен был приехать на поминки, но получилось все по-иному: была у них какая-то невидимая связь.)
Алена была последним редактором, обсуждавшим с Володей правку и журнального фрагмента из «Царства Агамемнона», и самой книги. Ему уже стало трудно общаться, компьютер со включенным скайпом стоял от него чуть поодаль. Это был май 2018 года.
Вообще работал Володя – и писал, и правил – истово. Не умел отдыхать, останавливаться. Всегда боялся забыть то, что решил, или придумал, или понял; вскакивал ночью, когда работа шла, от руки записывал какие-то «наводки», но не печатал, чтобы окончательно себя не разбудить – после менингита в детстве у него всю жизнь была тяжелая бессонница.
Не понимал неоконченных дел, будь то писание романа, чтение книги или что угодно более утилитарное. Пока дело не сделано, отдыха быть не могло. Только для общения с друзьями иногда делалось исключение, сюда же входили бридж и футбол. Но стоило хоть на минуту остаться вне людей, мотор начинал бешено работать. Вместо утреннего приветствия он часто говорил: «А я понял то-то и то-то».
С 1994 года Володю взяло под крыло российско-швейцарское издательство «Наш дом – L’Âge d’Homme».
На одной из книжных ярмарок в середине 1990‐х мы познакомились с известным швейцарским издателем сербского происхождения Владимиром Димитриевичем, который очень скоро открыл отделение в Москве, где один за другим выпускались Володины романы. Издательство находилось в паре остановок от дома, на Тверской, Володе там всегда были рады, и он ездил туда часто просто поболтать и пообщаться. «Наш дом» выпустил все книги, включая родившуюся к концу девяностых «Старую девочку». Издания были в мягких обложках, но красиво, с душой оформленные: два первых покетбучные и два крупноформатные. Это были Володины первые книги.