Страница 13 из 13
– Отличная вещь – толедская выделка! – похвастался визитер. – Лезвие выковано из настоящей дамасской стали! Видите узор?.. Этот клинок мне подарил сам Ибрахим Сулеймани в одна тысяча четыреста… А-а, неважно! Смелее!..
Неведомый оружейник действительно оказался непревзойденным мастером. Едва лишь кончик стилета прикоснулся к коже, как на ней безо всякой боли выступила большая пурпурная капля. Ваятель обмакнул в «чернила» кончик одного из остро заточенных гусиных перьев и приготовился подписать документ.
– Позвольте! – обратил он наконец внимание на оговорку пришельца. – Как не торопите? Я же специально внес в договор пункт о том, что должен жить вечно!
– Зачем вам это? – скривился скупщик душ, словно раскусил кислое яблочко-дичок, к тому же червивое. – Поверьте мне: чересчур долгая жизнь никому еще не приносила счастья. А уж вечная… Лучше проживите остаток дней – а вам их, как я думаю, еще осталось немало – в наслаждениях и роскоши…
– К чему мне ваши роскошь и наслаждения? – перебил Юрген. – Все, что меня интересует, я изложил на этой бумаге. И попрошу буквального исполнения моих желаний!
– Ну хорошо, хорошо… Хотите вечную – будет вам вечная. Еще и надоесть успеет… Подписали?
Виллендорф подумал секунду, а потом решительно, одним росчерком, вывел свою сложную и красивую подпись…
Скульптор открыл глаза и огляделся.
Сквозь щели ставен пробивался дневной свет, а все тело занемело от неудобного сна в сидячем положении. В воздухе висело омерзительное химическое зловоние, и источник его лежал на самом виду: наполовину обгоревшая шведская спичка в изящной бронзовой пепельнице, служившей лишь украшением стола ваятеля, искренне ненавидевшего табак.
«Так и отравиться недолго… – подумал Виллендорф, поднимаясь на ноги и с мучительным стоном распрямляя занемевшие члены. – Такие вредные для здоровья изобретения следует использовать исключительно на открытом воздухе и предупреждать об этом специальной надписью на упаковке…»
Он поднял раму окна, пустив в комнату вместе со свежим утренним воздухом все сложные ароматы торговой улочки и разноголосицу пробуждающегося города, и прошелся по комнате, вспоминая подробности странного, на редкость связного и правдоподобного сна. Взгляд остановился на черном томе с перевернутой пентаграммой на обложке. Причину кошмара и искать не стоило: легкое отравление сгоревшим фосфором и ненадлежащее чтение на ночь.
«Все! – решительно сунул скульптор нечистую книгу на самый верх книжного шкафа, где пылилось всякое ненужное барахло: старые карандашные наброски, кипы давным-давно оплаченных счетов, почти сорокалетней давности газеты с заметками о „подающем надежды молодом скульпторе“… – Пора прекращать это дьяволоискательство! Досада досадой, но так недолго и умом тронуться… Живут же люди, не верящие ни в Бога, ни в его антагониста…»
Решив покончить с не самой лучшей страницей своей биографии раз и навсегда, Юрген выдвинул ящик стола, где на всякий случай хранился договор, и…
Вместо дорогого бювара на кипе разнообразных бумаг лежал знакомый стилет с крохотным пятнышком запекшейся крови на острие…
Из прострации скульптора вывел приглушенный голос фрау Марты, раздавшийся из-за запертой двери:
– Юрген, милый! Ты уже проснулся? К тебе сам господин бургомистр…
– Что нужно этому старому ослу? – сварливо буркнул Виллендорф.
– Говорит, что имеется срочный заказ…
– Что, черт вас побери, вы привезли?..
Высокий старик в роскошном цилиндре и богатой шубе не просто рассержен. Он разъярен, взбешен. Он просто мечет молнии.
«Проклятый старикашка, – торговец камнем герр Миерштрасс вынужден стоять перед неожиданным гостем едва ли не навытяжку, словно проштрафившийся солдат перед офицером или гимназист, разбивший окно. – Сто лет ведь в обед, а по-прежнему бодр и крепок. Мне бы так… Сколько лет я его знаю? Да, почитай, лет тридцать… Точно. В шестьдесят первом, аккурат к коронации короля Вильгельма и королевы Августы самолично появился. А до того только приказчиков посылал. Или как их там – учеников, что ли… Я тогда еще молодешенек был – кровь с молоком, стройный, как олень, от девчонок отбою не было, а он таким же почти, как сейчас… А теперь? Он все тот же, а у меня брюхо, как пивная бочка, легкие пошаливают, сердце да и прочий ливер… И к чему ему такая прорва камня? Дорогу отсюда до Берлина замостить можно теми булыжниками, что я ему сюда перетаскал из Швеции…»
– Что это такое? – сунул Виллендорф под нос коммерсанту угловатый обломок, словно хотел разбить тому лицо. – Что это за дрянь вы продали мне на прошлой неделе?
– Как что? – непроизвольно отшатнулся герр Миерштрасс, привычно напуская дураковатый вид – защитная реакция, которую он усвоил еще с тех пор, как был младшим приказчиком у скорого на руку папаши. И тяжелого тоже. Уж старому-то Миерштрассу и в голову бы не пришло удержать каменюку в дюйме от лица. – Камень как камень. Какой вы и заказывали.
– Я заказывал? Я заказывал не это, милейший. Совсем не это. Я заказывал гранит из каменоломни Бранте Клев. А это что?
– Это и есть гранит из каменоломни Бранте Клев, – соврал, не моргнув глазом, торгаш. – Самый что ни на есть.
– Вы лжете, герр Миерштрасс! – рявкнул старик. – Ты лжешь, плебей!
«Откуда старый дьявол узнал? – Торговец не подал виду, но был огорошен: шведы клялись-божились, что камень самый что ни на есть одинаковый и в Бранте Клеве, и в Густавхамне. – Никак из матросов кто проболтался, что на другой пристани грузились. Уволю всех, ей-ей уволю…»
Да, почитай, по всему побережью, что напротив Пруссии, камень одинаковый. Черный, будто уголь, хоть печку им топи. И никакой разницы в нем нет – что тот, что этот. Да и не стал бы старый Миерштрасс портить свою репутацию подлогом, если бы не истощилась каменоломня в Бранте Клеве. Таких вот булыжников да чуть побольше – пруд пруди, хоть по два трюма наполняй зараз, а большой глыбы не вырубишь, сколько ни старайся. Все – кончился добрый камень. Баста, как говорят макаронники.
Да только проклятому Виллендорфу булыжник не нужен. Ему в человеческий рост глыбищи подавай, а то и в два роста. Болванов, говорят, каменных тешет, а за болванами теми – очередь со всего белого света. Не только из Берлина, Дрездена или Мюнхена приезжают. Из самих Парижа и Лондона! Да что там Лондон! Из-за океана, бают, гонцов шлют. И что за радость в черных статуях? Вон, везде мраморные стоят, так хоть глаз радуют, а тут черные, как негры, которые валом валят из заморских колоний. Скоро уже плюнуть будет некуда из-за черно…
Махнул бы на странноватого заказчика старый торговец, но платит тот не чинясь. Сколько раз уже поднимал цену герр Миерштрасс, а тот даже не спорит. И сыновей поднял на те деньги коммерсант, и дочек за приличных людей выдал, и торговлишку расширил, и дом на Кенигштрассе отгрохал, – чего еще нужно? А деньги все текут и текут сквозь пальцы, словно вода. А откуда их взять? Не за известняк же для отделки фасадов, не за яшму и змеевик – из моды вышли. И тем более не за шведский гранит. Только старый чудак и выручает. Все бы ничего, если бы не проклятые шведы…
– Значит, так, – немного успокоился Виллендорф и даже снизошел до того, чтобы расправить рукой в перчатке уголок воротничка торговца. – Я погорячился, извините… Но тот камень, что вы обманом всучили моему посланцу, прошу забрать, чтобы не загромождал двор. И вернуть те деньги, которые вам уже выплачены. Сто талеров… черт, никак не привыкну, сто марок можете оставить себе в качестве компенсации за мою грубость, но остальные верните.
«Старый скряга, – подумал торгаш, подобострастно улыбаясь при этом. – Про то, что талеры давным-давно марками заменили, помнит, а про то, что талер три марки стоит, забыл…»
– И впредь попрошу возить мне то, что я заказываю. Иначе я легко найду себе другого поставщика.
Угодливо кланяясь, Миерштрасс проводил скульптора до кареты и долго махал ему вслед. А сам при этом злорадно думал:
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте