Страница 6 из 20
Лагуну со всех сторон окружали известняковые утесы. На юге возвышались суровые склоны вулкана Монтань-Пеле, а на севере открывалась прекрасная панорама океанского пролива и далекого берега Сан-Доминго.
Кантэн часто сопровождал меня и развлекал беседой. Мы даже вместе обедали: распаковывали корзину, которую для меня собирали на кухне Шароле, и я щедро делилась с ним кусками запеченного лангуста, жареной ягнятиной и очищенными тропическими фруктами, которых здесь было полное изобилие.
Сейчас индеец сидел рядом со мной прямо на земле, скрестив ноги по-турецки. Мы болтали о том о сем, и, услышав об его желании выучиться на адвоката, я прониклась к нему уважением.
– В Париже легко можно получить образование, которое ты хочешь, – произнесла я, – там есть Сорбонна – старинный университет. Там есть коллеж Луи-ле-Гран и еще много всяких пансионов. Но для учебы нужны деньги. И я не знаю, принимают ли туда индейцев…
– Да. Моя кожа – самое большое препятствие.
– Не огорчайся. Я возьму тебя в Париж. Ведь я поеду туда, как только… ну, словом, как только все закончится.
До родов мне осталось не больше недели. Я слегка волновалась, но увещевания Маргариты значительно уменьшали это волнение. «Вы молоды и здоровы, мадемуазель, ну, а то, что вы очень молоденькая, так это ничего. Для ребенка это даже лучше. Вам привезут врача…» Хороший врач, которого рекомендовал мне отец, жил в военном гарнизоне, в крепости Фор-де-Франс, и мадемуазель Дюран еще вчера поехала туда, чтобы обо всем договориться.
– Вы так добры, мадам. Для меня вы просто светлый ангел.
Кантэн улыбнулся мне широкой улыбкой, сделавшей красивым его загорелое худощавое лицо.
– Я тоже довольна тобой. Благодаря тебе я хоть чуть-чуть буду знать английский…
Он действительно учил меня английскому и рассказывал мне о Мартинике удивительные вещи. Его предки были из племени кариба, того самого, что когда-то жило на этом острове и называло его Мадинина – «Цветущая». С тех пор, как сюда прибыл Колумб, в жизни кариба произошли большие изменения: большинство индейцев приняло христианство и отказалось от варварских обычаев людоедства, но были и те, что не покорились и долго еще демонстрировали европейцам свирепость своего нрава. По словам Кантэна, известняковая скала, возвышающаяся возле Сен-Пьера, по той причине называется Томбе-де-Караиб – Могила Кариба – что здесь покончил с собой последний вождь этого племени.
–– Он бросился со скалы вниз, на камни. Так поступали все кариба, которые не хотели признать власть белых.
–– А ты? Как получилось так, что отец Лавалетт уделял тебе столько внимания?
Память об этом священнике сохранялась на Мартинике повсюду. Кантэн упоминал его к месту и не к месту и относился к изгнанному иезуиту с почтительностью и сочувствием. Вот и сейчас, едва я упомянула это имя, на лице индейца мелькнуло страдание.
–– Он уделял внимание не только мне, но и всем моим соплеменникам. И не только он… Все его помощники в миссии Сен-Луи защищали нас, учили христианству, грамоте и музыке.
–– Что это за миссия, о которой ты все время говоришь?
–– Иезуитское поселение возле деревни Ле Прешер. Орден Иисуса строил там рай на земле, я так понимаю…
–– Рай на земле?
Он взглянул на меня крайне серьезно:
–– Да. Но ничего у монахов не вышло. И не могло выйти, потому что рай на земле невозможен. Это, должно быть, была дерзость против Бога.
В рассказе Кантэна я, впрочем, не усмотрела ничего дерзкого. Оказывается, в течение почти половины столетия миссия Сен-Луи выполняла на острове задачу по христианизации индейцев. Иезуиты отнюдь не превращали туземцев в рабов, как это обычно делали белые плантаторы, и не нарушали их привычного уклада жизни. Они обучили их выращивать на Мартинике сахар, какао, кофе, индиго, бананы – плантациям миссии не было видно ни конца, ни края. Индейцы-христиане вместе трудились на общественных полях, все плоды их труда поступали в хранилища, из которых каждый потом получал свою долю. На территории миссии был возведен красивый храм, действовали школа, аптека, больница, прядильня, где работали старые женщины… Но эта обитель справедливости и покоя была обречена на гибель, по словам Кантэна, в тот день, когда глава местных иезуитов, отец Лавалетт, решил нарушить замкнутость миссии и начать торговлю.
–– Выращенного было так много, что склады просто ломились от товаров. Отец Лавалетт взялся нагружать корабли и отправлять их во Францию. Поначалу все шло хорошо, но потом его опутали своими кознями какие-то ростовщики.
–– Ростовщики?
–– Да. Они стали часто наезжать сюда и предлагали ему деньги. Он взял заем и собирался вернуть долг, но в одно ужасное лето все корабли миссии были захвачены англичанами8. – Кантэн трудно глотнул. – Долги были ужасны. Отец Лавалетт оказался под судом. А потом… потом миссию разгромили. Земли поделили между собой, а всех, кто там жил, превратили в рабов.
То, что я узнала, произвело на меня удручающее впечатление. Я никогда глубоко не размышляла над вопросами веры, и Орден иезуитов занимал меня меньше всего. Но то, что поведал Кантэн, показалось мне возмутительным. Белые люди, христиане, выглядели в свете этого рассказа рвачами, одержимыми жаждой наживы. И я впервые слышала о том, что иезуиты, которых во Франции принято было предавать проклятиям, заслужили в Новом Свете столько добрых слов.
–– Но ведь Орден потом вообще изгнали из Франции, – произнесла я вопросительным тоном. – Неужели за какие-то долги отца Лавалетта?
Кантэн встрепенулся:
–– Да. Как ни странно, именно за это. Парижский парламент принял такое постановление, а король его подписал.
–– Но ведь это несправедливо, – сказала я. – За долги одного человека разрушить Орден? Это даже глупо.
Кантэн покачал головой:
–– Нет. Очевидно, не глупо.
–– Ты хочешь сказать, кому-то это нужно было?
–– Кому нужно? – горячо воскликнул Кантэн. – Да хотя бы тем ростовщикам, что опутали моего покровителя. Я убежден, что они сделали это нарочно. И остались в выигрыше, потому что прибрали к рукам все, что принадлежало в Новом Свете Ордену Иисуса.
Я вспомнила красавца, которого повстречала в Сен-Пьере. Рене Клавьер – кажется, так он представился? Он назвал себя простым торговцем, но выглядел увереннее, чем любой принц крови. Мне захотелось спросить у Кантэна, не знает ли он, что означает то украшение, которое я заметила у этого человека с тыльной стороны камзола, но потом передумала. Было уже три часа пополудни. Надо было возвращаться домой и выслушать новости от мадемуазель Дюран.
Новости, впрочем, она принесла неутешительные. Во-первых, во время своего путешествия она угодила в какую-то яму и вывихнула ногу; во-вторых, врач не обещал, что приедет, потому что ему на руки свалился влиятельный пациент: сам комендант форта слег в постель с внезапной болезнью почек.
–– Остается только одно средство, – сказала мадемуазель Дюран, – вы должны сами отправиться в Фор-де-Франс и остаться в крепости до родов. Вам подготовят хорошую комнату.
–– Но там же, наверное, ужасно беспокойно? Эти солдаты…
–– Вряд ли они побеспокоят вас. Форт велик, и для вас удастся найти тихое местечко. – Помолчав, она веско добавила: – Лучше всего ехать прямо сейчас. Дорога неблизкая. Сегодня мы доберемся до Сен-Пьера и там заночуем, а завтра проделаем вторую половину пути.
Я была растеряна. В мои планы не входило вот так сразу покинуть усадьбу Шароле. Да и Маргарита отсутствовала: как на грех, отправилась за покупками в Гран-Ривьер… и это я сама ее послала туда, потому что мне страх как захотелось рыбы.
–– Маргариты нет, – сказала я в раздумьях. – Да и кто повезет меня? Ничего ведь не готово.
–– Я умею управлять повозкой. А Маргарита прибудет туда сразу, как только сможет.
Поколебавшись немного, я согласилась с ней. Конечно, находиться столь долгое время в обществе мадемуазель Дюран не казалось мне заманчивым, но остаться накануне родов вообще без врачебной помощи страшило больше. Я наспех собрала самые необходимые вещи и полчаса спустя уже ехала в повозке по направлению к столице острова.
8
Речь идет о том времени, когда Франция и Англия находились в состоянии конфликта по поводу войны за независимость США. Франция выступала на стороне колоний, стремившихся к отделению от английской короны, и помогала американцам вооружением.