История предательства

– Я передам базилевсу твои слова, отец мой, – склонился в поклоне Василий, и патриарх протянул ему крест для лобызания. Василий коснулся его губами, получая от Бога благодать посредством креста, а потом поцеловал руку священнику, выражая почтение к его сану.

На следующий день деспина Феофано была разлучена со своими детьми. Ее сослали в монастырь на острове Принкип, самый большой из Принцевых островов в Мраморном море, недалеко от столицы. Двух дочерей заперли в монастыре на окраине города, а два ее сына пока что оставались во дворце, но под охраной и в полной изоляции. Их дальнейшая судьба была не определена.

В тот же день был схвачен Лев Валант по прозвищу Педиасим, сообщник и собутыльник Цимисхия. Его обвинили в том, что он, и никто иной, собственноручно умертвил базилевса Никифора. Суд был скор, и кара последовала незамедлительно. Несчастного лишили имущества и вырвали язык. Обезображенного и окровавленного, его возили верхом на осле по всему городу. Глашатаи следовали впереди, громко выкрикивая совершенные им преступления, а из глазевшей толпы его осыпали бранью и нечистотами.

Его трагический путь закончился на площади Быка. Там Льву выжгли глаза. Затем специальными щипцами раздавили тестикулы, мужские яички. В завершение окровавленную и отупевшую от боли жертву поместили во чрево быка и разожгли под ней костер. Постепенно металл стал накаляться. К запаху дыма добавился запах горелого мяса. Некоторое время из раскаленного чрева раздавались вопли, усиленные металлическими трубами, которые напоминали рев быка. Затем все стихло. Зеваки, довольные зрелищем, расходились, обсуждая подробности казни цареубийцы.

Немало пришлось приложить сил паракимомену и дворцовым евнухам, чтобы вывести Вана из непрекращавшегося запоя. Палатины отливали его холодной водой и даже, остерегаясь крутого и взрывного характера, запирали на ночь в изолированной комнате. Их усилия были не напрасны. Вскоре базилевс появился перед сенаторами: до смерти бледный, с потухшими глазами, но все же трезвый. За ним всюду как тень следовал всесильный паракимомен.

Цимисхий своим указом отменил «томос» Никифора, ограничивавший права церковного синода, и вернул из ссылки епископов, сосланных базилевсом за отказ признать его нововведения.

Все требования патриарха были исполнены, и отец Полиевкт допустил Иоанна в святой храм Софии. Коронация состоялась 25 декабря 969 года. Помазание на царство сняло с Цимисхия смертный грех убийства, и тот вернулся в царские палаты, приветствуемый гвардией и народом. Когда он вступил на императорский престол, ему шел сорок пятый год.

Предательство – самый тяжкий грех для человека чести. Покончив с одной крайностью – пьянством, базилевс Цимисхий кинулся в другую – душевное самобичевание и безмерное расточительство. Он стал испытывать такое сочувствие и жалость к страданиям плоти, что, встречая больных, забывал о достоинстве Владыки вселенной и о гордости, рождаемой пурпурным одеянием.

Состояние Цимисхия было велико: оно слагалось из того, что он унаследовал от своих предков, а также из царских даров, которые переходили к нему в качестве щедрых трофеев во время войн. Одну часть своих владений Иоанн приказал распределить между окрестными и соседними земледельцами, а другую часть предназначил для больницы прокаженных, расположенной на другом берегу от Константинополя, с тем чтобы пристроить новые здания к прежним домам страдавших священной болезнью. Он часто навещал их, подходил к прокаженным, раздавал им золото и, хотя был человеком изнеженным и брезгливым, не гнушался врачевать, насколько это было возможно, их покрытые язвами и разрушенные недугом члены.

Распорядившись своим имуществом, он потихоньку стал транжирить и государственные средства. Фему Армениаки, что находилась на побережье между Пафлагонией и Халдией, он освободил от налога потому, что был оттуда родом. Потом стал подумывать об увеличении выплат чиновникам. Но тут уж вмешался паракимомен и на корню пресек разбазаривание государственных средств.

Горе. Невосполнимая потеря. Убийство обретенного брата и духовного супруга. Стена, за которой жизнь Анастасии была легкой и беззаботной, рухнула. В ее глазах померк свет. Она была как в тумане, когда ее, рыдавшую от горя, отрывали от обезглавленного тела Никифора. Ей было все равно, когда ее заперли в собственной опочивальне. Апатия свинцовым грузом сковала ее чувства. Краски жизни поблекли. Вновь и вновь перед ее мысленным взором проходили сцены былой жизни.

Пришла в себя она от холода. В каменном мешке без окон. На охапке гнилой соломы. Нагая. Со скованными цепью руками и ногами. Вместо служанок, предугадывавших каждое ее желание, – заплесневелые, сырые стены.

Это был тюремный подвал женского монастыря на острове Принкип. Каждый монастырь Византии стараниями базилевса Никифора был превращен в неприступную крепость. А каждая крепость должна была либо служить опорой государства на ее рубежах, либо быть местом содержания преступников, тех, кого нельзя было быстро умертвить на площади Быка по политическим соображениям.

Дверь каземата со скрипом отворилась. В камеру вошли три монахини.

– Я – мать Эеридайк, что означает «широкое правосудие», благочинная монастыря. В мои обязанности входит размещение гостей монастыря и паломников. А это, – монахиня указала на сопровождавших ее монахинь, – духовная мать Кимоун, которая слушает, и сестра Аполлония, разрушающая.

– А я севаста Феофано! Немедленно снимите с меня эти цепи и принесите одежду.

– Ты никто, и у тебя нет имени. Ты, никто, должна покаяться в совершенных грехах матери Кимоун. И это будет первым шагом на пути к обретению имени. Только тогда она испросит благословения у матери игуменьи, и тебе выдадут власяницу.

– Как вы смеете?! Сообщите о моем пребывании здесь главному постельничему дворца Михаилу или брату базилевса Льву Фоке.

– Оба названных тобою преступника арестованы и предстанут перед судом.

– Мои сыновья – цезари!

– Наш базилевс – Иоанн Куркуас. Он, преисполненный великодушия, пощадил тебя, преступницу, виновную в смерти базилевса Никифора. И он предоставил тебе возможность покаяться.

– Что?! Цимисхий – базилевс? Это ложь!

– Я знала, что ты будешь упорствовать в своих прегрешениях. Сестра Аполлония поможет тебе встать на путь покаяния. – С этими словами две монахини покинули каземат.

– Нет! Вернитесь! – крикнула им вслед Анастасия.

– Покайся в прегрешениях, тварь, – произнесла сестра Аполлония и, достав из-за пояса плеть, стала осыпать ударами обнаженное тело Анастасии.

Сколько минуло времени, Анастасия не знала. Солома гнила от испражнений. Вонь от нечистот перемешалась с запахом немытого тела и крови. В кромешной темноте нельзя было понять, день сейчас на дворе или ночь. Гремел замок отпираемой двери. Затем мрак озарялся тусклым фонарем. Входила сестра Аполлония и начинала экзекуцию. Ни крики боли, ни мольбы о милосердии не могли тронуть ее зачерствевшее сердце.

– Я согрешила! Каюсь! – кричала в отчаянии Анастасия.

– Покайся, грешница! – словно глухая, сквозь зубы произносила сестра Аполлония и продолжала избиение.

Утомившись, она оставляла Анастасию в полуобморочном состоянии. Поставив для заключенной чашку воды с зачерствевшим объедком лепешки, сестра Аполлония закрывала за собой дверь.

И снова на Анастасию наваливались давящая тишина и вонючий мрак. А еще озноб и холод, медленно высасывавший жизнь из ее изувеченного тела. Анастасия отчетливо поняла, что жить ей осталось совсем немного.

И вдруг как по волшебству все изменилось. Как обычно, загремел замок отпираемой двери. Но вошла не сестра Аполлония с плетью, а мать Эеридайк. И сопровождали ее несколько сестер. Они сняли с Анастасии цепи и вывели из каземата. Затем провели в моечную комнату и отмыли ее тело от засохшей крови и нечистот. Смазали лечебными мазями ее раны и одели во власяницу. Глаза ее отвыкли от яркого света, поэтому вывели ее из каземата в сумерках.