Страница 3 из 12
Может, потому приснились кошмары, что недавно писал статью о малых народах Севера? Он сделал вывод, что аборигенов смертельно подкашивает вторжение в их необжитые бескрайние просторы скупщиков меха: в ход идет спирт как лучший обменный товар. Среди северян появились алкоголики, чего никогда не было. В этой связи он привел пример из американской практики спаивания индейцев в резервациях, которые упорно поддерживают свои родовые обычаи и слабо поддаются влиянию цивилизации. Только единицы уходят в города, вступают в смешанные браки, становятся равными с остальными. Резервация же обречена на вымирание.
Дался же ему этот проклятый сон. Словом, позавтракал без аппетита и уехал не в лучшем настроении в свой тассовский корпункт.
Глава первая
В преддверии хаоса
Крупный индустриальный центр, раскинувшийся по обоим берегам великой реки, довольно однообразно застроенный многоэтажными зданиями, жил и работал, невзирая на щедрое солнце летом и щедрые морозы зимой. На его улицах и в домах селились как радость, так и горе, счастье и печали, в нем рождались младенцы и шли похоронные процессии. Но каждая особь восхищалась собой, что она есть на свете, и была подсознательно счастлива тем, что живет. И это главное. А вот содержательно ли, уныло и бедно – вопрос не праздный, не всегда от человека зависимый. Больше от обстоятельств, окружающих его. Однако возражение на этот счет готово: чаще в мирное время судьба зависит не от обстоятельств, а от характера самого человека.
Верочка Карпухина, стройная и высокая старшеклассница с полными губами, с зеленоватыми кошачьими глазами, давно стала приглядываться к этим обстоятельствам, выбирая для себя подходящие. Этой зимой она носила яркую куртку с лисьим роскошным воротником и частенько вынуждена была заходить в гастроном, вечно переполненный покупателями, чтобы пополнить запасы в холодильнике. Она сама определила для себя эту обязанность, так как мама и папа работают в металлургическом цехе, уже не молоды, изрядно устают за длинную смену. Мама – машинист мостового крана, папа – горновой. Кто ж им приготовит ужин или обед? Благо в заводской столовой всегда можно поесть под завязку. Так и было в прошлом году, нынче обеды стали скудеть. Она же теперь человек взрослый и может позаботиться о своих родных и любимых. Единственное, что ей не нравилось, – это стоять в длинных, нудных очередях, где чего только не наслушаешься. Она старалась пропускать мимо ушей досужие разговоры, порой даже злилась. Ей не верилось, что бабью, жадному до покупок, негде купить хорошую одежду, особенно обувь, цветной телевизор, хороший холодильник, автоматическую стиральную машинку, не говоря уж о кухонном комбайне или микроволновой печи. Папа года три назад привез с завода цветной телек, в кухне стоит огромный «ЗИЛ» с двумя морозильными камерами. До чертиков надоело слушать нытье, хоть уши затыкай.
Сегодня день выдался прохладный, но погожий. Гастроном залит червонными солнечными пятнами оконных перекрестьев, щурит иным глаза, другим лижет затылки под пышными прическами, схваченными пуховыми косынками или укрытыми беличьими, а то и норковыми беретами. Ярче от солнечных блинов высвечиваются витрины на задней стенке, в основном с набором банок с консервами. Бесконечные хлопки дверей тонут в нестройном говоре очереди. Плавает едкий табачный дым, хотя в магазине курить запрещено, но он занесен мужиками, что дососали сигареты на улице, а выдыхали последнюю порцию в помещении, от чего Верочка кривила нос, засовывая его в лисий мех, пахнущий духами, лишь бы не дышать перегарным мужичьим запахом. Из-за прилавка летят визгливые едва ли не матюги в адрес курильщиков.
– Да не курим мы, – весело огрызались мужики, нахрапом лезущие за водкой, – это из нас уличный дым струится. Отпусти, быстрее уйдем.
– Я отпущу, – грозно обещает продавец, – если очередь разрешит. Вон вас сколько приперлось!
Но очередь зло огрызается, и мужики топчутся на месте, суют очередникам деньги на бутылку без сдачи.
Прижатая покупателями к стеклянной витрине, Верочка поневоле – с ее отличным слухом – слышит все разговоры. Сегодня нечто интересное рассказывает сзади стоящая с высокой прической, грудастая миловидная дама.
– Ты знаешь, Поля, моя соседка по площадке ездила в Германию. Гости после длинной дороги запылились, под душ их, а бельишко и все походное сестра тут же заложила в машинку, засыпала порошка, включила и повела родных чаем угощать – не в кухню, как у нас обычно, а в столовую.
«Да какой же чай, сестра, стирка идет?» – всполошилась гостья.
«Машина умная, запрограммирована, сама все сделает, – отвечает хозяйка, – и выстирает, и прополощет, и выжмет. Я только на веранде разбросаю, час – и надевай вещи».
– А у нас разве отойдешь от машинки? Я бы тоже такую купила, денег не пожалела. Да где возьмешь? – задиристым тоном отвечала Полине ее товарка по очереди.
– Есть такие у начальства большого, у райкомовских чаще, – вмешалась в разговор впереди стоящая женщина, – а нам – кукиш.
– Так Горбачев и говорит, мол, пора нам о своих людях позаботиться, обеспечить всем необходимым для нормальной жизни, быт женщине облегчить, чтоб не волохала она и на предприятии, и дома как ломовая лошадь, иначе грош цена такому социализму.
– Его бы устами мед пить, а как добиться-то? Мой брат на военном заводе танки да пушки выпускает. А нет чтобы мясорубки добротные да ту же стиральную автоматическую машинку. Стыдоба: в очередь на телевизор записываемся, а холодильники передовикам продают по талонам профкома, зато ракеты в космос швыряем одну за другой!
– Что-то вы, бабы, раскудахтались больно, осмелели, как бы завтра на партсобрании на разборку не угодили, – одернула продавец.
– Обойдутся без разборки, Горбачев хоть эту волю дал, выскажешь накипевшее – глядишь, легче на душе. Газеты нет-нет да правду о взяточниках напишут, о ворах в погонах, о зажимщиках критики. Хватит молчать, Мишу нашего поддерживать всем миром надо. Нам, бабам, на своих партийцев наседать пора, сколько можно так жить?
Очереди в гастрономах длинные, надоедливые, люди, больше женщины, крикливые и нетерпеливые, уставшие, с увесистыми сумками, в которые входит до десятка килограммов разного продукта. Коль отстоял очередь, так уж набрать провизии на неделю, если позволяет кошелек да пустой домашний холодильник. Мужики так и лезут за поллитровкой без очереди.
– Не пускать алкашей, пусть в очередь становятся.
– У меня, женщины, поминки. Сына из Афгана в цинковом гробу привезли, может, пропустите? Муж хлопочет о похоронах, я вот, горемычная, за водкой и закуской пошла. Не могу стоять от тяжкого горя, словно жилы огнем перехвачены.
Смолк бабий говор, тихо стало, муху слышно. В магазине потускнело от набежавшего рваного облака. Десятки лиц уставились на статную симпатичную даму с опухшими от слез глазами, одетую в черное платье, подвязанную черной косынкой – символом смерти. Рядом с ней лет пятнадцати девушка тоже в черном, с зареванными глазами, с сумкой в руках. Горе привело их в гастроном, что на проспекте Ленина. Больно резануло тупым ножом по груди каждую мать. Сердце страхом зашлось у тех, чьи сыновья на выходе из школ, у кого уже призваны в армию, словно кистень бандитский в ночь темную занесен над виском, словно дуло вороненое перед глазами каждодневно маячит. Погоди, мать, отец, не впадай в отчаяние, поживи с надеждою на счастье до удара гранатомета моджахедского, до известия горького, а тогда уж и заливай горюшко слезами вперемешку с «московскою».
– Проходи, мать, бери, поминай сынка, – расступилась очередь.
В эту минуту как раз подошла очередь Верочки. Она посторонилась, пропустила убитую горем женщину. Девушку тошнило от спертого воздуха, запахов одежды, дешевой парфюмерии, впрыснутой в различные женские прически, от пота плотно стоящих тел и дыхания курильщиков, от разговоров про житейские проблемы. Может быть, все это так и есть в жизни, и разговоры важные, но ей пока не хотелось вникать во все тяжкое, у нее своя забота, о чем – никто не догадывается…