Страница 4 из 9
Понимая, что одному с заказом Шпиона не управиться, метрдотель подозвал на помощь Оленьку, и теперь они оба бегали трусцой, поднося дополнительные закуски и напитки. Но, как ни странно, пока Шпион был занят переговорами с официантами, на Соню Гардину как зачарованный начал глядеть и Вечный Дед. Кто его знает, что он такое в ней углядел. Может быть, в Сонечке действительно имеется нечто необычное, и чужаки это подмечают, может, местные слишком привыкли к тому, что она почти каждый вечер после спектакля сидит здесь и на столике перед ней – водочка, кофе и сигареты. Может быть, что местные на самом деле привыкли. А Шпион и Вечный Дед глядят на Соню во все глаза. В зале находятся и другие женщины, но эти двое смотрят только на Соню. Может быть, потому, что Соня сидит одна, может быть, потому, что это так романтично: солист ансамбля исполняет «Две свечи» Шуфутинского, песня звучит в ресторане провинциального русского городка, за столиком у окна, за которым стемнел теплый майский вечер, сидит одинокая, красиво печальная девушка, и ее профиль обрамляет легкий дымок сигарет. Красиво и печально. Может быть, из-за этого оба странных гостя городка пришли в такой восторг. Может быть, из-за этого Шпион не выдерживает, оставляет сумки и фотоаппараты на свободном стуле и идет пригласить одинокую, печальную девушку на танец.
Звучат «Две свечи» в исполнении ансамбля провинциального городка, но знатоки ведь утверждают, что Женька поет в точности как Шуфутинский… Шпион встает, пробирается между тремя-четырьмя танцующими парами, застывает в поклоне у столика Сони и вежливо, галантно, очень интеллигентно и слегка обольстительно спрашивает: «Разрешите вас пригласить?» А Соня, сначала внимательно взглянув на Шпиона, столь же непринужденно и, может быть, еще обольстительнее отвечает: «Извините, здесь я не танцую».
Конечно, только чужак мог подойти и пригласить Соню на танец, местные все знали, что она в этом ресторане никогда не танцевала, и не сомневались, что здесь она никогда не станет танцевать. Почему так, даже Соня сама вряд ли смогла бы объяснить, потому что танцевать Соне нравилось и она танцевала хорошо. Она сама придумала, поставила и предложила Саше Кольцову танец Нины Заречной для спектакля «Чайка». Кольцов ее идею принял, и публика после этого танца Сони – Нины каждый раз рукоплещет.
Было необычно, что кто-то так упорно старается уговорить Соню пойти потанцевать здесь, в ресторане, хотя люди ведь танцуют в ресторанах, ансамбль ведь для того и играет. Но это не для Сони. Для Сони предназначены только грустные песни, которые поют Женька и ее бывшая однокурсница из театральной студии – Марина. Здесь Соня только слушает песни.
Как и в каждом городе, в этом городе тоже имеются свои особые парни со своим особым прошлым и настоящим, и эти парни пользуются влиянием. И неважно, маленький город или большой, с этими парнями часто вынуждена считаться даже милиция. Во всех городах слово этих парней имеет вес. Им редко противоречат. Эти парни живут по своим законам, и многим приходится с их законами считаться. А это неписаный закон – чужак уж точно не будет диктовать здесь свои условия. Какими бы ни были эти парни, они все-таки знали историю Сони. И историю Нины – тоже. Да, некоторые из них знали историю Нины, смотрели ее. Так что, если Соня желает сидеть за столиком в одиночестве, пусть так и будет. В конце концов, они уважают ресторан своего городка, его музыкантов и постоянных посетителей. Один из парней подошел к столику Сони и ухватил Шпиона за плечо. Тот парень вовсе не выглядел внушительным, но внушительными, очевидно, оказались хватка и то, что он Шпиону сказал. При звуках все той же песни «Две свечи» Шпион пробрался обратно к своему столику, налил из графинчика полный фужер водки и выпил. Сидел, опустив голову, на Вечного Деда не глядел. А Вечный Дед, наверное, отпускал в его адрес не вполне приятные тексты – во всяком случае, судя по тому, что он, все еще при звуках песни Шуфутинского «Две свечи», быстро собрал сумки и фотоаппараты и покинул ресторан.
После «Двух свечей» Шуфутинского пауза длилась не более минуты, вновь загремела «Славянка». На этот раз на пороге стояли собака и накрашенная девица, которую режиссер прозвал Потаскухой.
Режиссер Саша Кольцов в душе все-таки остался простым русским парнем. Как большинство талантов, он пришел в Московскую высшую театральную школу из глубокой провинции, поэтому и дал такое упрощенное прозвище незнакомой девице, которая, возможно, является самим воплощением невинности и только слегка переборщила с косметикой. Но так уж случилось, придуманные режиссером имена для этой группы незнакомцев вошли в народ. Потаскуха и собака, которая единственная осталась безымянной, а поэтому и в дальнейшем будет называться Собакой, стояли в дверях, при звуках «Славянки» позволяли себя рассматривать и сами осматривались. Возможно, они только что столкнулись с убегающим Шпионом. Возможно, что так, но теперь начнется история Потаскухи и Собаки, и она будет не менее увлекательной, чем история со Шпионом. Заинтриговало уже то, что Собака была пьяна и с красными пятнами вина на белой рубашке. Да, могучий заказчик оркестра, столика и угощений ко всему педантично заказанному великолепию явился навеселе. Потаскуха была вынуждена его поддерживать. Морда и глаза пьяного Пса породы чау-чау выглядели очень смешно и амизантно, особенно эта вверх поднятая морда. Кто его знает, где и как Собака успела нажраться, наверняка встретилась, снюхалась с местными пьянчугами: собаками, кошками, птицами или людьми. Мало ли в городках России живых существ, которые охотно и гостеприимно выпьют с незнакомцем, если к тому же у него в кошельке много денег и он вежливо готов всех угостить.
Как раньше к Вечному Деду и Шпиону, так теперь к Потаскухе и Собаке подскочил метрдотель и хотел отвести их к столику. Но Собака и сама знала, где их столик, ведь сама выбрала место, с которого хорошо просматриваются весь зал, сцена и дверь. Потаскуха пыталась направить Собаку к столику, где сидел насупленный Вечный Дед, а та упиралась, хотела еще покрасоваться. Ей ведь казалось, что она только слегка опьянела и вполне способна контролировать ситуацию, к тому же ей хотелось, чтобы еще немножко позвучал марш «Прощание славянки». Ведь, когда они усядутся за столик, это посвящение больше звучать не будет.
Было видно, что Вечный Дед рассердился не на шутку. Дед в чем-то угрюмо упрекал Потаскуху. Собаке не разрешал прикоснуться ни к одной из бутылок, даже к пиву, бил Собаку по лапам и, жестикулируя, продолжал что-то объяснять Потаскухе. Но снова, как и прежде, когда к столику подходил официант, Дед сразу отворачивался, предоставляя разговаривать Потаскухе. Значит, Вечный Дед все-таки был иностранцем, непонятно только, из какой страны и на каком языке они общаются, расслышать ничего нельзя, все время звучит песня за песней. Так Собака днем велела и обещала хорошо заплатить. «Мюзик нон-стоп», – так Собака сегодня после обеда сказала Женьке, и музыканты, руководствуясь своим большим опытом и оценив полученный аванс, поняли, что эта компания серьезная и стоит исполнять ее желания.
Прошло минут двадцать, за время которых Дед позволял Собаке только есть, пить минералку и курить. Собака заметно очухалась. Курила она только «Кэмел». Итак, собака, прозванная в этом городе Собакой, пришла в себя и теперь хотела послушать стихи Есенина под музыку. Собака не сомневалась, что музыканты сейчас удовлетворят ее прихоть, ведь нет в России такого кабацкого музыканта, кто бы не знал хоть несколько песен на слова Есенина, и есть в России много таких кабаков, где для тебя песни Есенина будут играть всю ночь, только давай плати.
Собака встала, помахала лапой Женьке. Собаке этот парень понравился с первого взгляда, ведь сразу видно, что набродился по кабацкой жизни до самых глубин, до мути. Но и Собака была не какой-нибудь, у нее особенные требования к Есенину, она желала слушать Есенина только в песнях Пономарёва. Назвав Женьке имя Пономарёва и увидев, что Женька, этот кабацкий лев, ее понял, Собака пришла в восторг, Собака радостно сунула Женьке в руку банкноты, которые до тех пор держала зажатыми в лапе, и как конферансье крикнула на весь зал: «Есенин и Пономарёв!»