Страница 1 из 16
Глава 1. Мужские решения
Мужчина, способный на поступки, обречён быть любимым.
Коко Шанель
Мой муж Артём никогда ещё не видел меня настолько раздавленной. Испугавшись, он переступил через свою обиду и спросил:
– Что случилось, он умер что ли?
– Нет, – отвечаю, – он «жив, здоров и даже довольно упитан». Артём, я устала. Я устала так, как не уставала ещё ни разу в жизни. Пожалуйста, не спрашивай меня ни о чём ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие дни. Я всё расскажу, но позже… как только приду в себя.
Мою душу после всей этой истории можно сравнить с тряпкой, с которой долго и очень весело играли щенки – всё ещё существующая, но до неузнаваемости изорванная и грязная. Однако моя душа живуча, как кошка, и я знаю, что она восстановится, залижет раны.
В первый месяц ещё очень тяжело: перед глазами то и дело всплывает больничная кровать, болезнь, слабость, смерть, которая дышит мне прямо в лицо, а я упорно не принимаю её и гоню. Я не сдалась, но никто и никогда не поймёт, чего мне это стоило. Об унижении, которым завершилась моя миссия, стараюсь вообще не думать – будто это и не происходило вовсе. Жизнь давным-давно научила меня не вспоминать о вещах, способных глубоко ранить – так надёжнее, безопаснее для целостности моего «Я», это мой способ защиты от всего плохого.
Спустя месяц становится легче: жизнь входит в своё русло, нагружает работой, втягивает в привычную повседневность. И только по вечерам, читая дочери книжку на ночь, я совсем не понимаю прочитанных слов, потому что мысли мои в эти моменты далеко – в огромном стеклянном доме на противоположном конце планеты.
Через три месяца я уже вновь полноценный гражданин общества – активный и ментально целостный. Ничто не забыто, но болезненные события отдалились уже достаточно, чтобы не ранить, накрылись вуалью времени и рисунком той жизни, которую я проживаю теперь. И я по-настоящему теперь ценю Артёма – понимающего, прощающего, понятного, простого, надёжного. В нашем доме тепло и уют, в нашем доме мир и покой.
Mecca Kalani – Feel me
Это случилось в марте, в полный солнечного света, но при этом холодный и мокрый вечер.
Подъезжая к дому, я вижу припаркованный на противоположной стороне дороги чёрный Порше. Сердце мгновенно пронизывает укол, а это плохой знак, очень плохой. Ничего хорошего не случается в моей жизни, когда я его ощущаю – он всегда предупреждает меня, готовит.
Выхожу из машины, оглядываюсь на стоящий неподалёку Порше. Ветер терзает мой шёлковый шарф, набрасывая его и волосы мне на глаза, мешая видеть. Днём лил дождь, и прояснилось только сейчас, ближе к семи вечера: небо всё ещё затянуто серо-сиреневыми облаками, но над горизонтом их нет, и заходящее солнце слепит мои глаза оранжевым светом.
Я слышу, как открывается автомобильная дверь и… время словно останавливается, погрузив мир в оглушающую тишину. Всё, что я слышу – это гулкие удары собственного сердца, потому что, хоть и не могу видеть, всем своим существом чувствую и ощущаю ЕГО.
Не сразу, но беру себя в руки: отбрасываю с лица шарф и прищуриваюсь, чтобы убедиться в своей правоте – одетый в чёрную кожаную куртку Алекс стоит в своей обычной позе, прислонившись спиной к двери машины, и ждёт, что подойду.
А я не хочу подходить. Я не желаю даже знать его.
Достаю дочку из автомобильного кресла, и она сразу бежит в дом, затем забираю пакеты с продуктами из багажника, закрываю машину и, не оглядываясь, направляюсь домой.
Я ещё не знаю, что дома у меня больше нет.
В тот момент, когда тепло до боли знакомых пальцев касается моего запястья, моё «нечто» уже не колет меня изнутри, а буквально разрывает на части:
– Не стоит туда идти… – слышу его негромкий голос.
Разворачиваюсь и теперь, наконец, вижу то, что так боялась увидеть: за эти месяцы он вернулся, снова стал собой и каким-то непостижимым уму образом ещё более красивым. Болезнь оставила в его глазах отпечаток особой мудрости, ещё большей проникновенности, глубоких, недоступных остальным людям знаний, истин, которые заставляют смотреть на жизнь иначе и видеть в ней то, что скрыто от других.
Алекс некоторое время молчит, ждёт, пока посмотрю в глаза, а я не могу оторваться от его виска и едва нависающей над ухом пряди волос, завитой в чёрное блестящее полукольцо – всё-таки отросли.
– Я рассказал ему, – тихо произносит.
Моё сердце отделяется от связывающих его со мной вен и артерий, срывается вниз и ударяется о мокрый песок под моими ногами:
– Что рассказал? – спрашиваю шёпотом, чтобы Бог нас не услышал.
– Всё.
– Что «всё»? – и вот теперь мой голос, пронзительный, словно нож мясника, разрезает мартовский воздух.
Я не вижу ни идеальных черт его красивого лица, ни силы, вернувшейся в его тело, ни завораживающей игры ветра в прядях его волос. Я вижу только тёмные карие глаза и в них – ожесточённость и решительность. Его голос негромок, но безапелляционно принимает самые главные решения за меня:
– Как мы были вместе два года, как встречались, как ты любила меня, как ты была со мной. Я сказал ему, что забираю тебя. Навсегда!
Это уже слишком. Я хочу быть умной женщиной и стараюсь читать полезную литературу, например, ту, которая учит, как управлять гневом, сдерживать его вовремя. И я практикуюсь, постоянно тренируюсь, и у меня уже очень здорово получается! Так здорово, что я прямо горжусь собой!
Но не в этот раз.
Размахиваюсь, и моя рука со всей тяжестью боли, страхов и переживаний, связанных с его болезнью, со всей ненавистью за унижение, со всем сожалением о моей, только что разрушенной семье, главное семье – моей любимой, моём тыле, моей тихой гавани, которая укрывала меня от всех бед, которая единственная радовала меня в последнее время… со всей этой тяжестью моя рука оказывается на его лице.
Алекс сгибается, закрыв лицо ладонями, а когда убирает их, я вижу кровь – она вытекает из его носа, сочится из разбитых губ. Он пытается вытирать её, но кровотечение слишком сильное.
После всего, что я видела, после того, каким я его видела, мне сложно дышать, меня будто схватили за горло и с силой сжимают, душат. Теперь уже я закрываю своё лицо руками, земля уходит из-под ног, и мне совершенно не на что опереться: семьи нет, Алекса после этого тоже не будет, ведь он так ненавидит насилие! Для него ничего хуже насилия нет!
Его руки в крови… она капает с запястий и впитывается в грязный мокрый песок, а я, словно в трансе, не могу оторвать от этой картины глаза. И именно в это мгновение внезапно осознаю, что готова опрокинуть мир за каплю этой крови. За то, чтобы удержать её в его живом теле.
Ватными руками стягиваю с шеи шёлковый шарф и протягиваю ему, а он спрашивает:
– За что? За эти три месяца или за твою семью?
И я, глядя ему в глаза, отвечаю:
– И за то, и за другое…
– Кто-то должен был разрубить этот чёртов узел! – жёстко, металлически объясняет и сплёвывает кровь. Она у него и во рту, и на губах, подбородке, шее – везде.
Я в ужасе от того, как сильно разбила ему лицо. Как будто это не я, а моя рука сама по себе оторвалась от меня со своей карой. А он продолжает:
– Мне нужны были эти три месяца, чтобы развестись. Ханна подготовилась уже очень хорошо: тех фоток, которые она наклепала, хватило бы для любого суда, чтобы оставить меня ни с чем. Ты стала бы жить со мной в шалаше?
Я молчу, потому что у меня шок: всё это время он разводился? А позвонить, написать, объяснить всё не мог? Выяснять это нет ни сил, ни желания, и единственное, что мне важно знать:
– А ты думаешь, нет?
Я забираю из его рук шарф и мягко прижимаю к его губам. Промокнув, начинаю осторожно стирать кровь, и она, словно знает, что со мной бесполезно спорить: подчиняется, перестаёт сочиться.
Всё то время, пока мои руки приводят в порядок его лицо, устраняя то, что сами натворили, Алекс смотрит на меня своим пронзительным взглядом и думает, наверное, какая же я дура. А я думаю о том, что всё повторяется: я сломала его, я же и собрала заново. Пустила ему кровь и сама же её остановила. В мою тяжёлую от случившегося голову впервые проникает мысль о существовании некоторой моей власти над этим человеком, однако понимание, как правильно её использовать, придёт ещё очень нескоро.