Страница 10 из 25
На восточном и северо-восточном направлениях, в районе действий 6-й армии в первых числах октября началась интенсивная подготовка к наступлению. Неподалёку от обширной заводской зоны, Мамаева кургана и Красной слободы, немецким командованием был избран плацдарм, удобный для развёртывания наступления, и артиллерийская подготовка началась.
Небывалое количество артиллерии, тяжёлой бронетехники было стянуто к указанному месту. Сотни тысяч разнокалиберных снарядов в течение недели месили пространство, занятое тремя линиями советских окопов.
В первый же день. Как только начался интенсивный обстрел, наши покинули первую линию окопов, во избежание массовых жертв, оставив наблюдателей. Через несколько дней, по приказу командования оставили и вторую линию, перейдя на третью. Наконец огненный ураган утих. Паузу временного затишья использовали с толком: по темноте подразделения вернулись на исходные позиции, была сделана некоторая перегруппировка войск, вновь окопались, наладили прерванную телефонную связь. Теперь ждали наступление немцев. Состояние у всех было на взводе. На передовой, на самом острие, нервы у большинства ни к чёрту: р-раз и осечка, р-раз и взрыв. Поэтому в траншеях, оглохшие, по трёпанные, нахохлившиеся батальоны, хранили молчание, напряжённо ждали наступления немцев и приказов своих полевых командиров.
Твою мать…Ожидание смерти, страшнее, чем сама смерть! Как не крути…
К 12 октября отдельные передовые части 6-й армии, автоматчики, на разных участках фронта, предприняли пробную атаку. Наступали «французским» способом – волнами. Одиннадцать волн выплеснули немецкие траншеи. Колыхаясь, редея, закипая у безобразных комьев смявшейся колючей проволоки, накатывались серые волны людского прибоя. А со стороны защитников, оттуда, из-за обугленных кирпичных руин и земляных сгорбленных увалов, рвало, трясло, взмётывало и полыхало густым беспрерывным гулом, трескучим пожаром выстрелов и пулемётных очередей.
– Вуууууу…Гууууу…Гах! Гак! Бу-бууум-м!
Временами прорывался лопавшийся залп отдельной батареи и снова полз, подступал, полонил много верстовую округу развалин, катился эхом по свинцовым застругам Волги:
– Вууууу…Гууууу…Бух! Бу-ух! Бо-о-ом!..
– Ррррррааа-рррааа-та-та-та-та! – безумно строчили красноармейские пулемёты. Ухали ведьмами крупнокалиберные полковые миномёты.
На пространстве в пять вёрст в поперечнике на перепаханной снарядами-бомбами изуродованной земле, вихрем рвались рыже-чёрные столбы разрывов, и волны наступающих дробились-вскипали, брызгали рассыпались от воронок и все ползли, ползли…
Всё чаще месили-толчили землю чёрные вспышки разрывов, гуще поливал наступавших косой, резучий визг шрапнели. Жестче хлестал приникавший к земле пулемётный огонь. Били, не подпуская к проволочным заграждениям. И не подпустили! Из одиннадцати волн докатились четыре последних, а от изуродованных проволочных заграждений, поднявших к небу опалённые укрепы на скрученной проволоке, словно разбившись о них, – стекали обратно рубиновыми ручьями…
И вот теперь ждали новой атаки озлевшего немца, после которой, по всей линии обороны готовилась ответная контратака. Успех её был под большим вопросом. Уж очень сильно закрепился враг в заводских корпусах, превратив их в неприступные цитадели. Цедя сквозь зубы горьковатый дым «Беломора», вглядываясь в линзы оптического прибора, он, как беркут добычу, высматривал опорные заставы противника, расположенные вне непосредственного поля зрения…и приходил к неутешительным выводам. На память сам собой приходил тот злополучный день, тот роковой шквал огня, когда их 100-я дивизия, усиленная танками и самоходками резерва, взвихряла пыль по горячему суглинку, в районе Щигры и Волочанска…Тогда, сотрясая землю, сверкая сталью, наступала грозная советская броня…Шли в атаку по кромке ада! Сквозь дым и огонь, сквозь ливень свинца. Враг был выбит, плацдарм взят, но како-ой ценой!..То была Пиррова¹ победа. Вся долина и взгорье, став красными от крови, – чернели трупами наших солдат. Два полка, здоровых сильных бойцов полегли там…Две тысячи солдат потеряла тогда дивизия…
Горячи в памяти были и недавние потери ударного сводного батальона подполковника Соболева, контратака которого захлебнулась собственной кровью у заводских корпусов «Баррикады» и «Красного Октября»…
Нынешний расклад, без ликвидации, «осиных гнёзд» фашистов в промышленных терминалах, не сулил ничего – кроме новых огромных потерь. Ни для кого не секрет: позиции их 472-го полка, в который помимо личного состава комбата Танкаева входили стрелковые батальоны майора Воронова и подполковника Соболева, – находились на острие наступления XΙV танкового корпуса генерал-лейтенанта Хубе, в контингент которого
¹ Пиррова победа (от имени эпирского царя Пирра, одержавшего над римлянами в 3 в. до н.э. победу, стоившую ему чудовищных жертв) – сомнительная победа, не оправдывающая понесённых за неё потерь.
входил и элитный танковый батальон тяжёлых танков, под командованием его давнего «приятеля» – штандартенфюрера СС Железного Отто.
…Продолжая трудить глаза, плавно двигая перископом, он увидел в районе промзоны большое бельмо взрыва, раскалённую медузу ртутного пара, кудлатый кочан ядовитого дыма…сквозь который призрачно проявилось бледное, как лунный кладбищенский свет лицо фон Дитца, похожее на зловещую посмертную маску. Магомед внутренне содрогнулся – маска холодно улыбнулась ему, будто сказала: «Жду тебя. До скорой встречи в аду». От неё веяло колдовской силой Зла, надменной, уверенной, непоколебимой.
Комбат оторвался от перископа, провёл ладонями по лицу, будто смахнул с него холодную, липкую паутину дурного сна.
Прочь шайтан! Он верил в свою удачу. Верил в не оставлявшую его, хранящую силу, с самого детства проводившую по самому краю, когда под ногами начинали сыпаться камни, и он, семилетний, колебался на шаткой кромке, за которой обрушивалась синяя клубящаяся туманами бездна мерцающей змейкой реки.
…Когда немецкие пулемёты и автоматы под Москвой в 41-м выкашивали-выбивали вокруг боевых товарищей, и они, кропя своей кровью пористый наст, умирая, ползли в лес, а их пробивали сердечниками, и пуля сочно ударила в сосну меж его судорожного растопыренных пальцев, обожгла раскалённой корой.
…когда в пылавшем Воронеже, они прыгая по трупам, заняли первый, второй, а затем и третий этаж особняка в котором находилась комендатура гитлеровской фельджандармерии.
…когда он оказался в цепких руках особиста Хавив, когда на его горле практически захлестнулась петля злого рока, Всевышний дал ему шанс бежать…Провёл невредимым по огненной тропе, куда вслед ему, уже на пустое место, пикирующий штурмовик ударил гвоздящей строкой свинца, а бомбовый разнёс в клочья преследующий его виллис.
…и теперь эта хранящая сила, молитва матери и отца, открывшие под сердцем родничок прохладного сладкого чувства подсказывала ему что он должен выстоять в поединке с судьбой.
– Это что-то с чем-то…Закружила, запружила война…с весны не вылазили из окопов. Немец прёт, как заведённый…– Стоявший чуть поодаль политрук Кучменёв, растёр ладонью бледный хрящ розоватого уха. – Что комдив, Михаил Танкаевич?
– Приказал героев-бойцов награждать прямо на поле боя. Гаварыт: «Вот вам в этом дэле моя рука, мои награды и моя генеральская чэст.» А ты, комиссар, что скажеш по этому?
Алексей поморщил лоб, поглядывая то назад, на раёк связистов в наушниках, то на крутой, твёрдый, как камень, подбородок Танкаева.
– Ничего. Я лучше помолчу.
– Э-э, помолчу? Или промолчу? – майор приподнял бровь.
– А чего тут языком горох толочь? Ежу понятно. Значитца придётся погибнуть смертью храбрых.
– Война, политрук, как по другому?… «Чэрез не могу – смаги», – комбат повторил слова генерала. Крепко затянулся папиросой, окутался дымом и добавил: – Такой удэл в Сталинграде у каждого.
– То-то и оно…Не расстреляют, так один хер, гусеницами раздавят, как кроваву соплю.
– И это гаварыт…старший политрук? Коммунист? – Каторый сам выкорчёвывает штыком и гранатой врагов народа? Карает свинцом прэдатэлей, саботажников, паникёров?!