Страница 3 из 21
Прежде чем их прочитать, Шу на миг прижала записку к сердцу. Просто… ну… ей никто раньше не дарил стихов. А потом медленно, наслаждаясь каждым словом, прочитала:
– Бастерхази! – закончила она, отшвыривая прочь записку вместе с розами, и утерла злые, невесть откуда взявшиеся слезы.
– Что опять натворил этот мерзавец? – спросила влетевшая в кабинет Бален и обняла Шу.
– Он… он… – Шу не могла говорить, ее душили слезы.
– Он обидел тебя? Угрожал?..
– Он… стихи…
– Стихи? Шу, с тобой все хорошо? – Бален заглянула ей в глаза. – Какие еще стихи?
– Написал мне стихи… и розы… – Сказать что-то еще Шу не смогла, горло перехватило.
– Да пошел он, – зло прошипела Баль и, отпихнув ногой опрокинутую корзину роз, отвела Шу к дивану, усадила. – Этот негодяй не стоит твоих слез. Поверь мне, мы справимся…
«С чем справимся?» – хотела спросить Шу, но голос по-прежнему не слушался.
Она сама не понимала, почему рыдает. Ведь ее больше не тошнит, и она больше не вспоминает отвратительные рассказы Саламандры. Ей почти все равно. Почти совсем все равно! Просто…
Просто все это так несправедливо! Почему ее первый поцелуй – с Бастерхази? Ее первые стихи – от Бастерхази? Даже ее первый любовник – Бастерхази… Ширхабом нюханный обманщик! Притворяется милым и заботливым, очаровывает и соблазняет, лжет в глаза, а потом… Что он приготовил для Шу? Клетку? Рабский ошейник? Или ей предназначено стать еще одним Эйты, безвольной куклой в руках черного колдуна? О да, ее сердце будет биться, ее губы – улыбаться и нежно шептать его имя. Но будет это она или еще одно мастерски сделанное умертвие? Или еще хуже, ей придется каждый день жалеть, что она жива, и продолжать улыбаться, не в силах даже умереть по своей воле?
Как же мама была права, когда предупреждала не верить темному шеру! А она, глупая девчонка, соблазнилась на красоту и силу…
И никогда, никогда больше эта до сумасшествия прекрасная тьма не коснется ее, не поглотит, не разольется по венам бурлящим потоком радости. Потому что стоит вспомнить его прикосновения – и она ощущает себя изнасилованной. Как говорила Саламандра? Темные могут сделать так, что жертве это понравится. Что жертва сама будет желать еще страха, боли и унижения, ненавидеть себя – но приходить снова и снова, пока не сойдет с ума.
Как сходит с ума она. Ведь она же понимает, что темный шер – лжец, манипулятор, насильник и убийца. Но не хочет в это верить. Ее затопляет жалость к несчастному юноше, которого в пятнадцать лет отдали в рабство и которого некому было защитить. Ведь он же не виноват, что стал таким… чудовищем…
Проклятье.
– Убери это, – хрипло попросила Шу, едва поток слез утих. – И скажи мне, от кого те, красные. Если от него же – выброси.
Белые розы вместе с корзинкой и запиской отправились в камин.
А Бален осторожно, словно в листьях могла прятаться ядовитая змея, заглянула в корзину алых роз и вынула вторую записку.
– От Дюбрайна, – сказала она, взглянув на две короткие строчки, и протянула записку Шу.
Алую розу Шу вынула из корзинки сама, задумчиво провела пальцем по краю плотного, покрытого каплями росы лепестка. Она пахла иначе – свежестью и нежностью с легкой ноткой горечи. Наверное, потому что Шу внезапно задалась вопросом: а где провел эту ночь Дайм? Что помешало ему прийти не только в ее сон, но и в ее постель? Явно не уважение к этикету и протоколу.
В записке ответа на вопрос она не нашла, зато нашла кое-что другое. Наверное, даже лучшее.
«Увидимся на прогулке. Люблю тебя. Дайм».
Что ж, прогулка так прогулка. А пока неплохо было бы навестить отца и узнать, что там поделывает августейший жених. Главное, не попасться ему на глаза.
Глава 2
О свободе, мечтах и реалиях
2-й день каштанового цвета, Риль Суарис
Рональд шер Бастерхази
Посыльного от кронпринца Роне воспринял как божеское благословение. Потому что последнюю четверть часа чувствовал себя тигром в клетке, причем не просто тигром, а укушенным под хвост.
О, если бы Саламандра не была надежно упокоена, с каким наслаждением бы Роне поднял ее и убил! Голыми руками, медленно и мучительно!
Проклятая интриганка, чтоб ей возродиться навозным жуком, сумела провести великолепную партию. Всего полчаса беседы с Шуалейдой, а какой результат! Чтоб ей, чтоб ее!..
И что теперь делать? Все его старания – насмарку! Аномалия не просто перестала ему доверять, ее теперь тошнит от одного его вида. Еще бы не тошнило. Роне и самого тошнило, когда он вспоминал первые годы обучения у Паука. Но он-то давно это все забыл, ему даже удалось убедить себя, что тот беспомощный, униженный мальчишка сдох вместе с последним из пяти «старших товарищей». И что Роне Бастерхази на самом деле родился ровно в тот день, когда ему дали вторую категорию и должность полпреда. А все, что было раньше, не более чем кошмарный сон. Очень полезный кошмарный сон, потому что из банки с паучатами он вышел закаленным, умелым и сильным колдуном. Без нервов. Без сердца. Без совести и сомнений. Зато с четкой и понятной целью: свобода, любой ценой – свобода!
Свобода, вкус которой он уже успел почувствовать на губах. Вкус солнечного света и грозы. Дайм и Шуалейда, два ключа к его свободе и счастью.
И почему он не убил Саламандру четырнадцать лет назад? Знал же, что она не простит уведенной из-под носа должности полпреда. Знал, но решил разобраться с этим потом, чтобы ни на мгновение дольше необходимого не оставаться в Метрополии, в пределах досягаемости Паука.
Безмозглый моллюск! Мягкотелый, тупой неудачник! Дубина! Единственный раз в жизни повел себя, как «нормальный человек», а не темный шер, и получил все, что полагается за милосердие. Идиот. Боги, какой же идиот… И что теперь делать? Полноценное единение возможно только при полном, безоговорочном доверии и тесной эмоциональной связи. С Дюбрайном у них наверняка все получится, но Шуалейда! Шуалейда…
Розы и стихи не сработали. А ведь в них Роне вложил все свое мастерство, все свое отчаянное стремление к свободе, можно сказать – кровь своего сердца. И ни-че-го! Да, Шуалейда не почувствовала воздействия, но его же по сути и не получилось! Вместо того чтобы успокоиться и снова открыться, она отвергла его! Несмотря на все то, что Роне сделал для нее.
Может быть, именно в этом ошибка? Он действует противно собственной природе, не как должно темному шеру. Паук бы на его месте не стал церемониться с девчонкой, скрутил бы ее в бараний рог, заставил влюбиться и отдать ему Линзу вместе с собственной жизнью. А Роне… Роне, словно какой-то светлый слизняк, пишет ей стихи, дарит фиалки, ведет душевные разговоры и учит выживать в дворцовом серпентарии. Ну не глупость ли?
Словно в подтверждение его мыслей, на каминной полке блеснул серебряный скорпион, подарочек от Паука. Колбы, которыми Роне его накрывал, неведомым образом падали и бились, как и любые тряпки, книги и даже ступка крепчайшего вулканического стекла. И куда бы Роне эту дрянь ни клал – дрянь неизменно возвращалась на каминную полку. Не иначе для лучшего обзора. Не зря же именно это место так любил Тюф.
Который, кстати, старался держаться от скорпиона подальше. Лучше – вообще в другой комнате.
Посыльный постучал в дверь башни Рассвета ровно в тот момент, когда Роне размышлял, а не отнести ли скорпиона в башню Заката и не подарить ли мертвой королеве Зефриде. Пусть она ненавидит Роне, но Паука она ненавидит еще сильнее. Вдруг да раздавит дрянь насмерть!
– Вашей темности следует незамедлительно явиться в покои его императорского высочества, – твердо и бестрепетно глядя в глаза взбешенному Роне, заявил лейб-гвардеец кронпринца.