Страница 3 из 6
Садимся в кафе возле Голубой Мечети. Кажется, здесь суетно, не слишком чисто, неприветливые официанты, под ногами фантики и коты. Приносят турецкий кофе с баклавой. Один глоток – и вокруг гармония. Люди, которые умеют делать такой вкусный кофе, имеют право не улыбаться. Коты под твоим столом радостно жуют орешки с баклавы. За соседним столом ест мороженое женщина в черной чадре, а рядом подруга в топе и желтой мини-юбке. Такой разный город с божественным кофе.
***
Городские лешие кружили нас два часа. Точно знаешь, что за поворотом минареты Айя-Софии, но их там нет! За следующим, конечно, нет тоже. И ты понимаешь: невозможно так затеряться на участке меньше километра. Но за каждым углом тебя ждет неожиданность. Когда солнце стало заходить, Стамбул намекнул: быть одинокими и самостоятельными в этом городе – неудачный выбор. Первый же спрошенный стамбулец за пять минут вывел нас на место, которое мы искали два часа.
Когда я читала Сафарли, то не верила, что незнакомый человек может сесть рядом и заговорить сразу о том, как он устал, о том, во что он верит или о том, как ему одиноко. Но я убедилась: это правда. Стамбульцы не тратят времени на суету, на формальности, а сразу переходят к самому главному. Знаком ли им страх не успеть чего-то важного? Не знаю, потому что все важное, настоящее происходит в каждый момент их жизни.
***
Стамбул – город реальности. Здесь не доверяют виртуальному миру, не ищут путь по google-картам. Спросишь дорогу – пойдут с тобой, убедятся, что ты на месте.
Здесь важно знать соседей, важно держать за руку, важно видеть своими глазами, слышать своими ушами.
Стены Голубой Мечети серые и шершавые, нагретые солнцем. Бублики-симиты мягкие, пахнут тестом и кунжутом. Вечерний воздух тяжелый, немного влажный, и в нем особенно гулко звучат шаги поздних прохожих. Это то, что я знаю о Стамбуле.
***
Когда на осенний Стамбул опускается темнота, все становится желтым и выпуклым: изгибы брусчатых улиц, узкие переулки, трещины на стенах домов. Местные коты шныряют по улицам желтой тенью. Казалось бы, никого нет. Но проходит запоздавший человек – вслед оживают окна, сдвигаются занавески…
Местами на остывших каменных порогах сидят стайки детей и уставшие большие мамаши, где-то играет музыка, кто-то танцует. Женщина прямо из окна бранится на проходящего мимо старика. Здесь ты никогда не одинок.
В Стамбуле невозможно одиночество. Здесь плачут, расставаясь с близкими на пару дней, плачут на вокзалах, автостанциях, в аэропортах. Здесь люди так сильно любят друг друга, что им не нужно других смыслов происходящего.
Ночью сквозь сон слышу, как в мечетях поют – зовут на ночную молитву. Уставшая, полная солнца, поворачиваюсь на другой бок и засыпаю. Просыпаюсь под утро от того, что впервые за много лет смеюсь во сне.
***
В октябре на городских озерах природа просто космос. Мы как-то раз пришли к озеру с мамой в середине недели, вокруг тишь да гладь. Ни единого человека вокруг. Идиллия. Пастораль. Слышно как листья с деревьев падают. Мы спустились на мостки. Поверхность воды, неподвижную, стылую, вдруг прорезали множество прямых линий, будто сотни маленьких самолетов оставили след своих трасс.
Оказалось, что со всех концов озера к нам плывут утки, торопятся из всех утячих сил. Некоторые даже пытались перейти на бреющий полет, чтобы обогнать остальных. В этот момент мы были единственной их целью. Утки были настроены решительно. Пришлось откупиться батоном (ну ладно, мы специально для них его принесли). Если бы батона не было – возможно, они вышли бы на берег и стали проверять наши карманы на предмет «есть чо?». Кидаем крошки в воду – а воды уже и не видно, утки кишмя кишат, ныряют за утонувшим хлебом орут друг на друга, дерутся, с бранью гоняются за особо удачливыми, словом, ведут себя неприлично. Когда мы уходили с мостков, вслед еще долго слышали кряканье с элементами ненормативной лексики.
Мне так понравился этот контактный зоопарк, что я решила вытащить мужа и показать зоопарк ему. Мы набрали хлеба и пришли к тому же самому озеру. Это был последний день длинных выходных. На мостках стояло десять человек с пакетами батонов. Обожравшиеся уточки качались на поверхности воды, будто их игрушечные копии в детской ванне. Они не могли смотреть на хлеб, слышать про хлеб, думать про хлеб, а настырные люди пытались их накормить («может, они просто не замечают?»). Одного жирного селезня прямо по голове стукнул целый сухарь, селезень лениво пытался увернуться.
В этот день уток было заметно меньше. Добрый муж предположил, что от перекорма часть уток потонула. В глазах птиц отчетливо читалось отвращение к жизни в целом.
«Гуси-гуси! – закричал какой-то малыш с берега. – Гуси-гуси, га-га-га! Есть хотите?»
«Нет-нет-нет!!!», дружно ответили «гуси».
***
Болгарские чайки – это вам не гуси, не лебеди, не утки.
Нет, вы не поняли. Их чайки – это не наша мелочь, это полноценные такие звери размером с комнатную собачку, только наглее. Едят булки и шоколад, ну и огурцы, орешки, камешки – в общем, все, что плохо лежит или что плохо держит рука туриста. Поговаривают, что они могут унести с собой дамскую сумочку, и уж потом разбираться, что в ней съедобного. В общем, местная мафия. Мимо с кукурузой не ходи.
Ведут перьещипательные бои день и ночь. При появлении добычи сразу делятся на три группы. Первые хватают крупные куски еды и скрываются в ближайших кустах навсегда. Вторые начинают колошматить друг друга в попытках забрать себе крохи. Третьи же просто прыгают вокруг, хлопают крыльями, орут, возмущаются – создают шумовой фон. Все как у людей, ей-богу.
Чайка – обязательная часть болгарского пейзажа. Мои фотографии: я, дерево, чайка; я, морской берег, чайка; я, римские развалины, чайка. Без этих товарищей не обходится ни одно событие. Даже ночью, выходя на балкон, я видела ту же картину: парочка немцев, идущих с вечеринки, бескрайние звезды… и чайка. Они вообще когда-нибудь спят?! Немцы-то днем спят, а я сейчас не о них.
***
Но не подумайте плохого, чайки – птицы гордые. Найдут на пляже какую-нибудь хрень и гордятся весь день.
Правила такие: найти, отбить у других претендентов, зажать в клюве и красиво гулять вдоль берега. Гулять рядом со своими, чтобы все видели, но не слишком близко, а то наскочат и отберут. И да, главное – не поддаться соблазну, не отпустить какой-нибудь комментарий во всеобщий гвалт, иначе будет как в басне про ворону и сыр. Крепятся и молчат.
Вчера одна такая особа ходила по пляжу, держа в клюве браслетик из ночного клуба. Браслетик был зеленый, красивый, на него покушались все чайки, поэтому она была особенно довольна. Выглядело это так, будто она готовится к отвязной вечеринке. Вот не зря я пишу про немцев и чаек в одних текстах, чем-то они все-таки похожи.
***
В ноябре не пишется.
В черно-желтом ноябре просто ходишь по улице, рассматривая темные силуэты веток на фоне жемчужного неба. В черно-белом ноябре смотришь из окна с удивлением, как снег летит под фонарем, все как в первый раз.
Тексты живут внутри, но не торопятся наружу. Греются, толпятся, путаются, занимают очередь на выход. И в какой-то момент просто берешь и начинаешь записывать. Строки ломаются под рукой как первый лед на ноябрьских лужах, а ты все пишешь и пишешь, весь в осколках слов. Они кружат вокруг в первой зимней пурге, и никак не можешь собрать их и сложить воедино.
И весь он такой, этот ноябрь.
***
Дни тянутся долго и задумчиво. Между стылым рассветом и ледяным закатом проходит, кажется, целая вечность.
У больших городов (чуть не написала «больных городов», но и это было бы верно) особенные отношения со временем.
На учебе в Санкт-Петербурге нам рассказывали теорию про два типа отношений со временем – восточный тип и западный.
Человек восточного типа считает так: «время стоит, движемся – мы». Он верит в то, что все происходит неспроста, и полагается на случай. Расписание – не для него. Если он будет ехать на важную встречу и по дороге встретит старого друга, он не выйдет на своей остановке, а продолжит беседу. Потому что случившееся для него важнее запланированного.