Страница 2 из 3
Первую партию Фрекинсон продул в чистую, вторая же развернулась в упорное холерическое сопротивление. Разыгравшееся на шахматном поле сражение не мешало мне как следует рассмотреть моего визави. Первое что бросалось в глаза, это его неестественная бледность - бледность мертвеца или вампира: кожа была даже не бледной, а скорее прозрачной, такой оттенок можно было приобрести только долго и тщательно избегая действия солнечных лучей. Лицо у Фрекинсона было овальным нордическим, такими же скандинавскими были его узкие бескровные губы, которыми он бессознательно шевелил, задумавшись над очередным ходом. Но мне это лицо напоминало более индейский тип, чем тип европейский и норманнский. Неприятными у Эрга были его глаза: выпуклые, водянистые, холодные. Он ими редко мигал, но когда мигал, делал это как-то чересчур явственно, не по-человечески продолжительно и откровенно.
Говорить он не любил и поэтому доверительного междусобойчика у нас не получилось. Мне даже почудилось, что Фрекинсон избегает всяких длинных фраз, словно те представляют большую трудность для его малоискушённой девственной гортани. Голос его был немного глуховатым, осипшим, как бывает у людей спросонок, после целой ночи молчания. На мой вопрос о роде своей деятельности, Эрг неопределённо ответил, что живёт бесценными дарами прошлого (тогда я ещё не понимал, что он говорит буквально).
Ещё одна странность не могла ускользнуть от моего воспалённого внимания. Каждый раз когда Фрекинсону нужно было куда-то переместиться, например, в другую часть комнаты, он делал какие-то странные неуверенные манёвры, словно боясь неожиданно наткнуться на мебель, и поэтому выбирая маршруты не самые короткие и логические, но самые безопасные и проверенные. Из чего я сделал вывод, что у Фрекинсона очень плохое зрение, что позже, при нашем расставании, косвенно подтвердилось. Уже находясь на улице и вторично пожимая друг другу руку, я предложил Фрекинсону подвести его домой на своём автомобиле. На что он сначала задумался, как бы пробуя эту мысль на зуб, но потом как-то сумбурно и очень поспешно отказался, ответив, что живёт недалеко, буквально в квартале отсюда, после чего двинулся вдаль по хорошо освещённой улице, натыкаясь о прекрасно видимые в свете фонарей урны для мусора.
Вернувшись домой, я обнаружил в почтовом ящике письмо из Кадиса. Педро мне писал, что взять интервью у Ихтияра (так звали нашего кадиского чудака) у него так и не получилось, поскольку тот куда-то бесследно пропал. По адресу, который разузнал Педро, а это был старый особняк в изогнутом мавританском стиле, стоящий у самого моря, никто более не проживал. Если, конечно, там вообще кто-то проживал, ибо кроме замшевых камней асимметричной формы и полуистлевших разбитых сундуков в доме совершенно ничего не было - никаких бытовых признаков жизни. Если там и жил Ихтияр, то он скорее всего был призраком настоящего Ихтияра. Все кто знали пропавшего ничего толком не могли о нём рассказать. Только один пожилой рыбак вспомнил, как Ихтияр обмолвился ему о своей губительной заокеанской Родине и о её пыльной загубленной столице - Буэнос-Айрес. Всякие поиски этого странного человека не принесли никаких результатов - Ихтияр, словно сквозь землю провалился. От своих знакомых в Буэнос-Айресе Педро узнал, что никакой Ихтияр ди Кампо в столице Аргентины никогда не проживал, и что имя это, по всей видимости, выдумка и уловка.
"История очень интересная - сообщал в конце письма Педро - и очень запутанная. Чтобы распутать этот морской узел мистификации, а в том, что это мистификация я нисколько не сомневаюсь, нужно обладать достаточным количеством денежных знаков и терпением. Но ни того, ни другого, как ты понимаешь, у меня нет. Хочу надеяться, что тебе, мой друг, повезёт больше, и ты выведешь на чистую воду этого бессовестного сукина сына, столь подло разыгравшего твоего покорного слугу. С уважением, Педро Хореос."
Но самое главное содержалось не в письме, а в фотокарточке, которая находилась между страниц исписанной бумаги. Я внимательно взглянул на снимок. Скошенный подбородок, смоляные цыганские волосы, глаза навыкате, тонкие обескровленные губы - сомнений не было: Ихтияр ди Кампо и Эрг Фрекинсон были одним и тем же лицом. За одиннадцать лет оно почти не изменилось: только глаза округлились и ещё бледней стала подземная кожа.
Я отложил фотокарточку, набил трубку сельджукским табаком и задумался. Бедный Педро, если бы он только знал, что разгадка данного хитросплетения находится совсем рядом со мной и, что мне достаточно только протянуть руку, чтобы развязать этот плотный флибустьерский узел. Я отхлебнул немного ирландского виски, и, наконец, решился. Выехав из дому, я скоро очутился на той самой хорошо освещённой улице, где мы с Фрекинсоном расстались. Я ещё проехал несколько кварталов вниз, инстинктивно выбирая направление в сторону моря и заглушил машину - дальше начинался полутёмный вампирский переулок. Пройдя метров двести, я оказался у витой железной ограды. За оградой угадывался пустырь и хрестоматийно шумело Балтийское море. Перебравшись через ограждение, я сильно рисковал, ибо на приватной территории могли оказаться недружелюбные сторожевые псы - шведы не любят названных гостей. Небо было почти безоблачным, со всех сторон щюрились бесчисленные звёзды, в свете которых фантастически громоздился загородный особняк. Особняк был куском абсолютной тьмы, только в одном месте, из окошка полуподвального помещения пробивался тусклый электрический свет.
Я опасливо направился к входу, в глубине души почему-то уверенный, что он не заперт. Дубовые входные двери были чуть-чуть приоткрыты и я, подбадривая себя, по-шпионски вошёл внутрь. Если бы меня сейчас видел Лорински. Он бы удивился, наблюдая меня в роли жуликоватого Джеймса Бонда. Хотя, что можно было ожидать от старинных, затёртых миром чудаков, которые бессознательно или вполне осознанно сводили свою нудную жизнь к такому вот подобию чёрно-белых шпионских фильмов.
Внутри особняка меня обдало сыростью и одиночеством. Даже в темноте я почувствовал, что дом в совершенно запущенном состоянии. Меня почему-то не покидало ощущение, что сюда давно не заходил ни один человек. Нашарив на стенке выключатель, я храбро зажёг электрическую люстру. Открывшееся передо мной пространство помещения показалось мне огромным. Наверное не в последнюю очередь потому, что в комнате практически полностью отсутствовала мебель. На полу не было ни одно ковра, только голая половая доска с кое-где облущенной антикварной краской. Стены тоже были пустыми, но не кирпичными, а покрытыми блестящим зеленоватым материалом, на ощупь твёрдым холодным и очень гладким. Как ни странно в стенах не было ни одного оконного проёма, хотя когда я подходил к особняку окна снаружи отчётливо просматривались и на первом и на втором этаже. Я не сразу понял, что стены от потолка и до самого низа были отделаны обыкновенным толстым стеклом. Но более всего казалась странной, находящаяся в центре помещения большая белая эмалированная ванна. От ванны шли ещё совсем свежие мокрые следы, кто-то оставил их направляясь к ступенькам ведущим в подвал. Я направился по мокрым следам, в которых трудно было заподозрить отпечатки человеческих ног. Следы были узкими в пятках и широким в пальцах, как будто их оставляла гигантская прямоходящая лягушка.