Страница 12 из 12
Наконец, если некоторые либералы не без раздражения, пожалуй, отвергнут это рассуждение и скажут, что не может быть полной аналогии между отношениями народа к правительству там, где избран был единый неответственный властитель, чтобы царствовать навсегда, и теми же отношениями там, где существует ответственный институт, подчиненный время от времени переизбранию, – тогда я дам на это мой последний ответ, который удивит многих. Я скажу, что многочисленные ограничительные акты не могут быть оправданы тем, что они исходят от избранного народом института, так как власть подобного института, так же как и власть монарха, не может считаться неограниченной. Как истинный либерализм в былые времена боролся против монарха, который хотел пользоваться неограниченной властью, точно так же и в наше время истинный либерализм будет бороться против парламента, который захочет захватить в свои руки подобную же власть.
Во всяком случае, как в последнее время, так и раньше, истинный либерализм всегда выражал в своих действиях стремление к теории ограниченной парламентской власти. Все эти отмены ограничений, относящихся к верованиям и религиозным обрядам, к обменам и передвижениям, к рабочим ассоциациям и к свободе передвижения рабочих, были молчаливыми выражениями желания ограничения. Точно так же забвение, которому преданы были древние законы против роскоши, законы, запрещавшие те или другие увеселения, законы, предписывавшие этот или иной способ культуры, и другие законы того же рода показывают, что государство не должно было вмешиваться в эти вопросы. Точно так же и меры, принятые либеральной партией последнего поколения для устранения препятствий, встречаемых личной деятельностью в различных ее проявлениях, были выражением той идеи, что в этом направлении и сфера правительственной деятельности должна быть уменьшена. Признавая попытку ограничения правительственной деятельности, приготовлялись ограничить ее в теории. Одна из самых ходячих политических истин есть та, что в ходе социальной эволюции обычай предшествует закону и что раз обычай утвердился, он становится законом, получая официальную санкцию и определенную форму. Итак, очевидно, что либерализм, устанавливая ограничение в прошедшие времена, подготавливал путь к принципу ограничения.
Если от этих общих рассуждений я обращусь к специально занимающему нас вопросу, то я снова повторю мой ответ, а именно: что свобода, которой пользуется гражданин, должна измеряться не сущностью правительственного механизма, при котором он живет – будет ли это правительство представительным или нет, но меньшим сравнительно числом наложенных на него ограничений, и что действия этого механизма, созданного при участии или без участия граждан, не имеют либерального характера, если увеличивают стеснения за пределы необходимого числа, чтобы препятствовать всякому прямому или косвенному нанесению вреда, то есть необходимого числа для защиты свободы всякого против посягательства других: эти стеснения можно следовательно назвать отрицательно принудительными, а не положительно принудительными.
По всей вероятности либерал, а еще более его разновидность – радикал, который более чем кто-либо другой в последнее время воображает, по-видимому, что если цель, к которой он стремится, хороша, то он имеет право проявлять над людьми все насилие, на какое он способен, будут протестовать. Зная, что цель его есть общественное благо, которое должно быть достигнуто тем или другим путем, и думая, что торием, напротив, руководит интерес касты и желание сохранить власть касты, радикал будет утверждать, что в высшей степени нелепо помещать его в одну и ту же категорию, и отвергнет аргументацию, доказывающую, что он действительно принадлежит к ней.
Может быть, при помощи аналогии он лучше поймет ее справедливость. Если бы где-нибудь на Востоке, где личное правительство есть единственная форма управления, он услышал из уст одного из жителей рассказ о борьбе, благодаря которой они низложили порочного жестокого деспота и поставили на его место другого, деяния которого выказывают его заботу об их благосостоянии, и если бы после того, как они выразили бы радость по поводу этой перемены, он сказал бы им, что они не изменили сущности своего правительства, он весьма удивил бы их этим, и, вероятно, ему трудно было бы объяснить им, что замена злого деспота добрым не мешает их правительству быть деспотическим. Точно то же можно сказать и о правильно понятом торизме. Когда торизм есть синоним принуждения со стороны государства по отношению к свободе личности, торизм остается торизмом, независимо от того, распространяет ли он это стеснение из корыстных или из бескорыстных мотивов. Как несомненно то, что деспот остается деспотом независимо от того, будут ли мотивы проявления его произвола хороши или дурны, точно так же несомненно и то, что торий остается торием, преследует ли он корыстные или бескорыстные цели, заставляя правительство ограничивать свободу гражданина сверх степени, необходимой для охранения свободы других граждан. Корыстный торий так же, как и бескорыстный, принадлежит к виду ториев, хотя и представляет собой новую разновидность этого рода. И оба они представляют собой резкий контраст либералу, каким он был в те времена, когда либералы действительно заслуживали этого названия. Определение либерала было таково: «Человек, требующий наибольшей отмены стеснительных мер, в особенности в политических учреждениях».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.