Когда расцветут гладиолусы

– Ты опять выглядишь, как моль. Тебя так никто не заметит.

Мама пожимала плечами, подкрашивала губы персиковой помадой и поправляла шарфик, который Ванька частенько одалживал для игр во фрегаты. Из них получались отличные паруса. Она продолжала ходить на работу в блузках, со странными названиями цветов: шалфей, теплый оливковый, лосось и лайм. Сверху – халат, плотный от крахмала, почти что упаковочный картон. А еще гладко зачесывала волосы, постоянно улыбалась и никогда не выходила из себя.

Бабушка, напротив, была совсем другой. Худой, морщинистой и очень строгой. Ее кожа напоминала винтажную бумагу, а волосы – пожарную машину. Она их постоянно подкрашивала хной и поднимала в высокую прическу. Пахла хлоркой, детским мылом и зубным порошком. Не мигая, смотрела своими прозрачными глазами, в которых практически полностью вымылись зрачки и пугала внука микробами и глистами. И он с грудничкового возраста уяснил, что такое билирубин, повышенная кислотность и дисбактериоз.

Дело в том, что бабушка считалась лучшим гастроэнтерологом в городе. И хотя уже вышла на пенсию – все равно продолжала работать на полставки и консультировать пациентов на дому. Ванька постоянно слышал, как она их отчитывала:

– Миленький, вы то, что вы едите. Опишите, что у вас лежит в холодильнике.

Человек, запинаясь, перечислял сосиски, соленые огурчики и рисовые хлопья, а бабушка слушала, хмурилась и надувалась как индюк. Бывало, по утрам, когда не было ранних приемов, она врывалась на кухню и проверяла качество завтраков. Безжалостно выбрасывала пухлые сырники прямо со сковородки:

– Зачем ребенку это жаренное тесто? Ну и что, что ему уже пять лет? Пусть есть обезжиренный творог, заправленный натуральным йогуртом.

И Ванька послушно давился кислятиной и шептал маме на ухо: «Ну ничего, скоро бабушка уедет в санаторий. Вот тогда мы заживем по-настоящему».

Они жили очень правильно, словно по учебнику гигиены и валеологии. Вставали по будильнику и приседали, не отрывая пятки от пола. Постоянно проветривали и делали влажную уборку. Ели витаминные смеси из сухофруктов и все мыли по многу раз. Картошку, морковь и хрен, сперва, замачивали в теплой воде, а потом терли щеткой. Апельсины и грейпфруты – ошпаривали кипятком. Яблоки и бананы – только с детским мылом. На обед – рыбные и грибные супчики. Гречневую и тыквенную каши. И никаких лимонадов, колы и пирожных с заварным кремом. Ничего из того, в чем есть сахар, нитрит натрия и кофеин. Ванька каждый раз переминался с ноги на ногу перед напитком «Байкал», облизывался, а потом, утверждал, как взрослый: «Ничего мам. Мне совсем и не хочется. А вдруг будет дисбактериоз? Что тогда делать? Придется глотать кишку».

– Вань не кишку, а делать гастроскопию.

Он пожимал плечами:

– Какая разница. Смысл то один.

По соседству с ними жили жила большая еврейская семья, в которой все читали Тору, играли на пианино и праздновали Песах. У них всегда было шумно, и постоянно выбегали дети с трубочками из мацы, начиненными абрикосами. Слева проживал мужчина среднего возраста. Его звали Андрей, и он ни с кем не дружил. Занимался спортом, ездил на блестящей машине и таскал раздутый кожаный портфель. Даже вахтерши его побаивались и называли только по имени отчеству. Изредка они пересекались в лифте. Ванька улыбался ему во весь рот, а мама тушевалась и отворачивались, делая вид, что читает рекламные объявления. И тогда Андрей присаживался на корточки и общался только с ним. Называл на грузинский манер «Вано», и вел мужские разговоры:

– Ну что, старик? В детский сад?

Мальчишка вздыхал и протягивал руку для приветствия:

– Ага. Мне осталось потерпеть всего два года.

– И что там? Кормят манной кашей и яйцом с кабачковой икрой?

Ванька подтягивал спадающие джинсы и серьезно отвечал:

– Ага. А ты откуда знаешь?

Марта подпрыгивала, словно перед прыжком в воду, поднимала воротник и делала замечание:

– Не «ты», а «вы». Ванечка, я же тебя учила, как обращаться к старшим.

Андрей ей подмигивал, типа к чему все эти церемонии и условности, и пожимал Ваньке руку. Он давно за ней наблюдал. Молодые люди пересекались то в аптеке, то в банке, то в магазине, который находился в подвале их дома. Магазин был бестолковым и неуютным. В нем продукты лежали «кучей», и рыбный отдел заканчивался прямо в стиральных порошках. Андрей изредка в него забегал, когда заканчивалась соль и сталкивался с Мартой. Она постоянно краснела и отводила глаза. Прятала за спину свой кефир, овальные булки «Малятко» и пакетик с ушными палочками. Бывало, они встречались у мусорных баков, у входа в игровой центр или на маленьком местном рынке. Марта покупала шпинат, а он – микс-салат. И каждый раз возникала неловкость. И каждый ее тело парализовало, будто под воздействием электрошокера.

Если в лифте ехала бабушка, то она всегда встревала в разговор и неизменно делала замечания недовольным скрипучим голосом:

– Молодой человек, какой он вам «старик» и «Вано». Он же еще ребенок. Мальчик.

Андрей кидал на Ваньку и Марту сочувствующий взгляд и делал вид, что ничего не слышал:

– Сегодня вечером, в 19:00, футбол. Забегай посмотреть.

Ванька кивал, заранее понимая, что никуда его не пустят, а мама продолжала нервничать, суетиться и вести себя как маленькая девочка.

Ванька всегда мечтал о собаке. И только о лабрадоре. В сотый раз смотрел «Марли и я» и комментировал с горящими, немного безумными глазами:

– Посмотри, какой он веселенький. Какой хохотун. Если бы ты знала, как мне хочется такую собаку. Я его назову Байкал. Мы будем дружить. Спать в одной постели. Есть из одной миски, и разговаривать на все темы.

Мама вздыхала и объясняла:

– Ты же знаешь нашу бабушку. Она будет категорически против.

Шло время. Ванька подрос на семь сантиметров и перешел в подготовительную группу. Научился кататься на роликовых коньках, полюбил пирог «Растрепка» и увлекся играми в шпионов. К 23 февраля сделал аппликацию: машину из конфетных фантиков и долго караулил соседа у двери. Стоял на стуле в коридоре и смотрел в глазок, а бабушка его прогоняла, пугая сквозняками, ячменями и гайморитом. Мама почему-то долго отсиживалась в ванной, а когда вышла – пахла новым клубничным лосьоном. Потом появился Андрей и Ванька заорал: «Вот он, пришел. Немедленно откройте дверь». Мама засуетилась, зачем-то пригладила обувной щеткой волосы и свалила на пол телефон. Тот три раза звякнул, будто сказал букву «с» из азбуки Морзе и раскололся на несколько частей. Андрей улыбнулся, презентовал Ваньке джип на пульте, а телефон забрал починить. Мама неубедительно отнекивалась и путала слова.

Потом наступила весна, и снег превратился рисовую кашу. Ваньку переодели в новую курточку и красную шапку. В тот день он вернулся заплаканным, потому что в садике его задразнили петухом. Бабушка хмыкнула, сказала, что дети просто ему завидуют и сосредоточилась на приготовлении фасолевого паштета. Мама ходила сама не своя, постоянно вздрагивала, прислушивалась к звукам лифта и обещала уже завтра купить ему шапку синюю. Бабушка смотрела на нее с жалостью:

– Вот дуреха. Твоему сыну скоро в школу, а ты все туда же. Думаешь, я ничего не вижу? Думаешь, я уже выжила из ума? Ты о ребенке подумай. Я тебе посвятила всю жизнь без остатка, потому что знала: ни один мужчина не полюбит тебя как родную. А ты…

Марта закрывала уши, хватала Ваньку, целовала его до жалобного: «Ну мам, хватит. У меня уже уши горят», – и включала его любимые «Фиксики».

А потом бабушка уехала в санаторий. Она каждый год ездила дышать горным воздухом, пить минеральные и термальные воды и поправлять свое железное здоровье. По утрам звонила, и переспрашивала, чем Ванька завтракал и сходил ли он в туалет. Вечером – в подробностях восхищалась городом Виноградов, Черной горой и речкой Тисой. Когда брал трубку Ванька – рассказывала о руинах замка Канков у подножия Черной горы, о рыцарях и злодеях. Марта в это время сидела в кресле, пила красный чай и читала «Грозовой перевал». Рассматривала экран телефона. Щипала себя за щеки и за мочки ушей. В субботу оставила Ваньку с соседкой и уехала на птичий рынок. Вернулась не одна, а со щенком.