Книга алхимика
(Роман)

— Ну и какой от этого прок? — ядовито осведомился Огаррио. — Мне нужны заложники! Заложники!

Томас разразился безудержными рыданиями.

Атмосфера на площади накалилась. Если прежде горожане покорно сидели на земле, то теперь мужчины орали и размахивали кулаками, а женщины либо кричали, либо плакали. Огаррио находился в самом центре площади. Рядом трое его бойцов пытались скрутить какого-то разозленного здоровяка. Председатель городского совета стоял на коленях, по его толстым щекам градом катились слезы.

Чтобы унять гвалт, сержант пальнул три раза в воздух. Испуганные голуби оглушительно захлопали крыльями. Сорвавшись с ветвей вязов, они принялись безумно кружить над головами людей.

— Двадцать женщин. Десять мужчин! — заорал Огаррио. — Вот и все. Я большего не прошу. Им не причинят никакого вреда. Я забираю их с собой, чтобы подстраховаться. Чтобы вы вели себя здесь как надо. Когда мы через несколько дней уйдем, заложники вернутся по домам. Граждане, не сопротивляйтесь! Или вы хотите публичных экзекуций? Если что, я начну с председателя вашего городского совета.

Толпа угрюмо уставилась на сержанта. Слышались всхлипывания женщин. У кого-то ребенок заходился плачем.

— Так-то лучше, — удовлетворенно кивнул Огаррио. — Кто станет заложником — мне плевать. Можем сами выбрать. А коли хотите, пусть пойдут добровольцы. Решать вам.

На площади воцарилась тишина. Наконец из толпы вышла старуха в черном вдовьем наряде. Молодой человек, стоявший рядом, пытался ее удержать, но старуха лишь отмахнулась от него. Бесерра с почтением взял ее под руку и помог присесть на ступени у фонтана.

— Спасибо, — кивнул командир, — один заложник у нас есть.

От толпы отделился седоусый старик в берете. Он с гордым видом подошел к старухе у фонтана, сел рядом с ней, устремив куда-то вдаль спокойный взгляд. Старуха взяла его за руку. За ними последовал молодой человек в пастушьей безрукавке. Несколько женщин на площади заголосили. Затем к фонтану, беспечно вскинув голову, вышла рыжеволосая красотка лет тридцати с ярко накрашенными губами. По толпе прошел ропот. Повисла пауза. Огаррио нетерпеливо ходил из стороны в сторону. Через минуту-другую к заложникам присоединилась дама средних лет со своей дочерью. Через четверть часа у фонтана сидел двадцать один человек.

— Что, больше нет желающих? — выкрикнул Огаррио, после чего повернулся к Бесерре: — Нам нужно еще девять женщин. Желательно помоложе. Некоторым монахиням было лет двадцать или около того.

— Но, сержант, у большинства из тех, кто у нас остался, есть дети, — промолвил Бесерра.

— Так пусть возьмут своих сраных детей с собой, — прорычал сержант.

Последовали новые вопли, ругань и плач, но Огаррио добился своего. Бойцы выдернули из толпы хорошенькую молоденькую женщину, отшвырнув ударами прикладов пытавшегося оказать сопротивление мужа. Жестокость солдат произвела необходимый эффект ушата холодной воды. Еще восемь женщин — и с ними шестеро детей — присоединились к пленникам без всякого сопротивления.

— Спасибо, граждане! — крикнул Огаррио. — Как я уже сказал, вам нечего опасаться. Заложникам не причинят никакого вреда. Ну а пока мои бойцы пройдутся по вашим домам: нам требуется провизия, и вы нам ее дадите. Мы оставим вам достаточно, исходя из ваших нужд, после чего больше вас не потревожим.

Немного времени спустя Пинсон с внуком уже поднимались по крутым ступенькам, ведущим к цитадели. Впереди них шагали тридцать несчастных заложников. Огаррио кивнул на них и произнес, обращаясь к Пинсону:

— Им нужен лидер, и они будут искать его в вашем лице. Когда-то вы слыли серьезной шишкой в здешних местах. Ну что ж, настало время показать, чему вы научились, став политиком. Когда попрут фашисты и завяжется бой, люди будут напуганы.

— Когда вы обратились к народу, там, на площади, потребовав добровольцев, вы не сочли нужным упомянуть, что на город в ближайшее время нападут, — сухо заметил Пинсон.

— А зачем зря сеять лишнюю панику? — пожал плечами сержант. — Они и так скоро всё сами узнают.

— Вы ведете себя недостойно, — покачал головой профессор. — Вы забыли о долге. Эти люди… Они же не являются вашими классовыми врагами. Они такие же крестьяне, как и вы. Они ни в чем не повинны.

— Сеньор, ни в чем не повинных людей не существует. Вот смотрите, когда им было удобно, они называли себя анархистами. Тот жирный алькальде пытался убедить меня в том, что он коммунист. Да стоит нам отвернуться, и они тут же поднимут фашистское знамя. Скажете, нет? Я вообще считаю, что всякий и каждый является врагом, пока не докажет обратное. Что же касается моего долга… Мой долг — вернуть своих солдат домой. Я вам уже об этом говорил. Других долгов у меня нет.

— Вы же прекрасно понимаете, что ваш план не сработает, — попробовал переубедить его Пинсон. — Вы напрасно ставите на карту человеческие жизни. Фашисты никогда не пойдут с вами на переговоры. Если бы у вас были в заложниках монахини и священники… Ну и… Если бы у генерала, преследующего вас, были бы сердце и совесть, хотя о таких я не слышал… Одним словом, при всех этих условиях у вас имелся бы шанс. Теоретически. Но ни монахинь, ни священников у вас больше нет, а крестьян ваши враги презирают. Ими запросто пожертвуют.

— С чего вы взяли, что у меня больше нет монахинь и священников? — воинственно произнес Огаррио.

Он остановил шедшего рядом с ним Мартинеса, который с трудом переставлял ноги, согнувшись под тяжестью увесистого мешка. Достав из ножен кинжал, сержант надрезал грубую ткань, сунул в дыру руку и вытащил коричневую сутану. Покопавшись еще, он вытянул какую-то заляпанную кровью белую тряпицу.

— Как вы думаете, что это такое? — осведомился сержант, сунув ее под нос Пинсону.

Пинсон с первого же взгляда узнал монашеский чепец.

— Я изменил наказание Мартинесу за убийство Леви, — пояснил Огаррио. — Я приказал ему раздеть мертвецов.

— Вы безумец, — содрогнувшись, прошептал Пинсон. — Вы само воплощение зла.

— Ошибаетесь, — произнес сержант, чье лицо внезапно сделалось грустным. — Это не я злой. Просто жизнь такая. А я… Я просто солдат. Воюю, как умею. Служу партии и стране как могу.

Далее они шли в молчании. Поднявшись на вершину, Пинсон сощурился — столь ослепительно-белоснежными показались ему бастионы. Отряд прошел через средневековые ворота и оказался на окруженной зданиями покатой площади. Слева находились сложенные из красного кирпича парапеты форта Филиппа II. А впереди, нависая над всем, словно великан над карликами, вздымался собор Святого Иакова. Его украшенный статуями фасад сиял на фоне бескрайнего синего неба подобно брильянту.

Солдаты уже успели развести бурную деятельность. Заложники стояли, сбившись в кучку, а трое солдат сдвигали огромный засов на храмовой двери, украшенной резными изображениями святых. Другие солдаты тащили в форт припасы, а дозорные поднимались наверх по истертым ступеням парапетов.

— Простите, сеньор, но я не вижу смысла продолжать наш спор, — произнес Огаррио. — Мы пришли.

Пинсона ужасала мысль о том, что они с внуком стали заложниками, но при этом профессор был рад, что теперь Томас оказался в компании других детей. Фелипе, приставленный к ребятне, оказался настоящим кладезем самых разнообразных игр. Салки в одной из боковых часовен, классики в глубине нефа, веселые детские вопли и смех привносили некое подобие обыденности и нормальности в то сюрреалистическое положение, в котором оказались заложники.

Удивляло и другое. Как это ни странно, но все очень быстро смирились с произошедшим. Когда солдаты загнали их в мрачный собор и захлопнули двери, никто и не подумал удариться в панику. Горожане разделились. Каждый выбрал себе скамью или альков — свое отдельное укромное местечко, расстелив там одеяла, изъятые у других местных жителей по приказу Огаррио. От внимания профессора не ускользнуло и то, что в обществе заложников сразу же сложилось некое подобие социальной иерархии. На роль лидеров выдвинулись три человека: величественная пожилая дама, первой вызвавшаяся стать заложником; седоусый старик с добродушным лицом, вышедший к фонтану вторым, и молодой человек в пастушьей безрукавке, ставший третьим по счету добровольцем. Все остальные будто бы невольно тянулись к ним. Старик взял на себя роль организатора. По его инициативе в одном из боковых приделов устроили кухню, а за колоннами — туалет. Он же позаботился о том, чтобы женщины с маленькими детьми разместились поудобнее и ни в чем не нуждались. Молодой человек в пастушьей безрукавке был угрюм и держался особняком, хотя все, кто проходил мимо, приветствовали его вежливым кивком. Однако наибольшее почтение люди выражали старухе. По одному, по два они подходили к ней и садились подле нее, словно само ее присутствие вселяло в них бодрость духа.