Страница 8 из 9
– Как ты посмел поднять руку на сержанта, салага, да еще на «старика»? – раздался чей-то звериный вой. И Борька получил свинцовую затрещину, свалился со стула и тут же почувствовал несколько горячих пинков в живот. Борька задохнулся от боли и спазма дыхания. Но в казарме возник переполох молодого пополнения, которого было подавляющее большинство, и Борьку оставили в покое.
– Быть тебе, салажонок, вечным дневальным, – услышал напоследок Борька шипящий змеиный голос сержанта Бассараба. Его искривленная злобой рожа мелькнула перед глазами молодого солдата и исчезла.
Борька поднялся во весь свой немалый рост с наплывающим на глаз волдырем, криво усмехнулся оторопевшему парикмахеру и тем перепуганным происшествием молодым солдатам, которые толпились у входа в комнату, а из нее вываливались «деды».
– Это мы еще посмотрим, – вдогонку не очень громко сказал Борька, скорее всего, ради престижа.
– Лучше бы тебе покориться сержанту, – трусливо предостерег парикмахер.
– Если будет издеваться, я его зарежу, я ему не маменькин сынок, как ты. Тоже прошел кое-какую школу.
Досада и разочарование крапивой жгли Борькину душу, казалось, он осязал волдыри от этой ядовитой владычицы пустырей, по которым в детстве налазился, нажегся ею до слез. Ему как-то не верилось, что бывший детдомовец не смог найти общего языка со старослужащими, а всему виной его дурацкая внешность. От кого она ему досталась, от матери или отца? Кого он должен клясть заочно, мать, оставившую его в роддоме, или отца, обманувшего девчонку? Он не знает и никогда не узнает. Что толку от этих глупых вопросов. Надо жить, писать любовные письма Танюшке, хорошо служить, пойти в отпуск да и жениться. Родной человек будет думать и заботиться о тебе. Это кое-что в пустынной жизни Борьки.
На вечерней поверке дежурный по казарме прапорщик намекнул, что никакого происшествия в роте не было, иначе затаскают роту дознаватели, а участники свары получат «губу», и на гвардейскую часть ляжет несмываемое пятно. Синяк под глазом молодой солдат Горликов получил на спортивном снаряде.
Вот и все. Ладно, Борька смолчит, если сержант навсегда оставит его в покое. Но его сердце чуяло – не оставит, вцепится в него когтями, будет долбить клювом, пока не полетят перья.
Неделю сержант не замечал Борьку, в наряд на кухню он пошел по очереди. Однако это была только убаюкивающая видимость. Однажды перед увольнением в город сержант Бассараб подошел к Борису, штопающему дыры на брюках, неизвестно почему образовавшиеся, и сказал:
– Правильно делаете, рядовой Горликов, я бы на вашем месте надраил ботинки сержанту, который собирается в город, – и он выставил перед молодым ногу.
Борька отрицательно покачал головой.
– Напрасно, приятель, – раздался сзади голос, – это же элементарное уважение. Потрудись во благо «старику».
– Хорошо, из уважения я надраю, – и Борис вынул из тумбочки свою сапожную щетку, ваксу и принялся натирать ботинки сержанта.
– Изволь и мне, у тебя классно получается! – и перед Борькой возникли две ноги в ботинках.
– Имей в виду, в первый и последний раз.
– Это мы еще посмотрим, – усмехаясь, ответил сержант, – три месяца до дембеля будешь у меня негром, дырки на хэбэ это только цветочки, будут и ягодки: латки во всю жопу.
Борька от злости скрипнул зубами, но промолчал.
И точно, на следующее утро Борька нашел в гимнастерке вырезанную сердечком дыру, и рядом еще вырезка. Борька встал в строй на утреннюю поверку с дыркой, пряча ее от старшины, потом он наспех заштопал, но от насмешек «дедов» не уберегся. Ложась спать, он положил обмундирование себе под подушку, но тут же был уличен в нарушении правил дежурным по роте младшим сержантом Ваниным и вынужден был положить форму перед кроватью, как делала вся рота. Утром, еще до подъема, он нашел огромную дыру в брюках. Вырезана была вся задняя часть. Борька не стал штопать, а прошел к кровати сержанта, разбудил его и тихо сказал:
– Еще порежешь форму, я тебя зарежу, слово детдомовского босяка! – повернулся и ушел латать брюки.
Сержант не поверил угрозе, и назавтра в Борькины ботинки до краев насыпали земли. Борька не спал и видел, как ее таскает несчастный «парикмахер», а в половине старослужащих слышал приглушенный смех. Он все понял.
Не зря Борька учился в училище механизации, там он научился не только делу тракториста-машиниста, но и слесарному ремеслу. Он понял, что за три месяца до дембеля сержант руками трусливых и податливых новобранцев превратит его жизнь в ад. Он мог бы пожаловаться ротному, но почему-то был уверен в том, что «парикмахер» не признается в своих проделках по наущению и давлению сержанта, потому решил защищать себя сам. Он припас уже длинный и толстый гвоздь. Его оставалось только заточить, и получалось длинное шило, которое войдет в человеческую плоть запросто. «Еще одна такая проделка, и сержант мертвец, – сказал себе Борька, – но прежде все же надо поговорить с “парикмахером”».
Борька говорил. Салага, как и следовало ожидать, отпирался, но не в меру покраснел. Тогда Борька прижал его к стенке.
– Не запирайся, братан, я не спал и видел, как ты приволок полный котелок земли, потом пересыпал ее в ботинки отрезанной пластиковой бутылкой как совком. Откажись от проделок, иначе будет плохо сержанту.
– Что ты ему сделаешь, а вот меня они поколотили, били больно в живот и между ног.
– Нам, молодым, надо объединиться.
– Кто тебя послушает, если «деды» больше никого не трогают.
– Не трогают, но каждого обирают.
– Ерунда, по мелочевке, под предлогом уважения. Сам знаешь, каждый рад со «стариком» поделиться.
– Трусишь?
– Надо терпеть, до дембеля осталось немного. Они уйдут, и все наладится.
– Хорошо, я потерплю еще один только раз.
– Скоро закончится курс молодого бойца, нас будут ставить в караулы с оружием, и они притихнут.
– Согласен, но издевательства я больше не потерплю.
Следующую ночь Борис спал вполглаза, но она прошла без происшествий. Утром в уборной «парикмахер» показал Борьке кровоподтек во все бедро.
«Это за отказ устроить тебе шкоду», – сказал едва не плача парень.
Борька закусил губу и сжал кулаки. Измотанный вынужденным бодрствованием и дневными нагрузками в третью ночь Горликов, как только припал к подушке после отбоя, сразу крепко уснул. Он любил спать на спине. Его длинные ноги нередко торчали из-под одеяла. Этим и воспользовались проказники. Убедившись, что Борька мертвецки спит, кто-то бесшумно подошел к нему, вставил между Борькиными пальцами ног куски газет, поджег и убрался восвояси. Газета вспыхнула, обжигая пальцы спящему, и он, почувствовав боль, задергал ногами, закрутил «педали велосипеда». Дружный хохот раздался на половине старослужащих. Борька очнулся, коротко взвыл, сбрасывая на пол горящие клочки. Четыре пальца припекло крепко, на мочках вздулись волдыри.
«Ладно, – подумал Борька, – теперь посчитаемся».
Спать он больше не мог, болели обожженные пальцы. Он уже собрался мстить, зажав шило в кулаке, чутко прислушиваясь к тишине спящей казармы. Да, все дрыхнут без задних ног. В казарме полумрак, в узкие окна заглядывает полная летняя луна, сея в казарме призрачный серый свет. Он собрался нырнуть под кровать, чтобы по-пластунски преодолеть расстояние, как вдруг появился старшина, командир роты, взводные и раздалась команда:
– Рота, подъем, боевая тревога! – и через минуту перед строем командир роты поставил задачу:
– С полной выкладкой роте совершить марш-бросок в район Н.
«Как же я побегу с волдырями на пальцах? – подумал Борька, хотя не боялся бега, физподготовки, марш-бросков и прочих солдатских нагрузок, он готов выполнить приказ, если даже пальцы его сотрутся в кровь. – Зато хорошая возможность отомстить. Рота наверняка растянется…»
Старый волк давно отбился от стаи. Он не мог уже на равных преследовать косулю или марала, загонять жертву в топкий снег и потом броском, тоже утопая в сугробе, впиваться в шею. Старый волк стал обузой для стаи, которая однажды убьет его, ослабевшего и беззубого, и он ушел в другой горный распадок, где жил могучий лось, на которого малочисленная волчья стая не решалась нападать.