Страница 14 из 53
- А это у вас сын погиб?
- Да.
- Вот горе-то, какое. И у меня видите горе - муж не может разговаривать.
Мне такое сравнение показалось настолько диким, что я не нашёлся, что ответить.
Скоро дед поправился и поднялся с больничной койки. Я забрал его в день выписки и привёз домой. Но пробыл он среди домашнего уюта недолго. Через двадцать один день снова попал обратно на больничную койку. На этот раз предательский удар нанесло давление, скакнуло за триста единиц, в ту область и в то состояние, когда запросто лопаются сосуды в голове и останавливается сердце.
И в очередной раз врачи со 'скорой' госпитализировали пациента в дежурную больницу. Надо сказать, что после довольно удачного лечения в городском центре, дед без опасения согласился на госпитализацию. О происшедшем нам сообщила по телефону моя мать. Понимая, что мы уже не успеем вовремя перехватить его, спросили номер больницы у врача и примчались на место вместе с Натальей минут за двадцать до того, как его привезли. Получилась довольно забавная ситуация. На наш вопрос, не поступал ли больной с указанной фамилией, дежурные врачи лишь недоумённо пожали плечами.
Примерно минут через двадцать после нашего появления мы услышали грохот, что производят колёсики медицинской каталки и увидели, как пара медсестёр в возрасте поспешили открыть входные двери. Завезли деда, одетого в куртку, шапку, с лицом, похожим на восковую маску. Молодой врач, сопровождающий пациента, не зная, что в коридоре совсем рядом находятся родственники, со смехом произнёс:
- Я вам тут 'весёлого' дедушку привёз. Давление за триста.
На следующий день я пробился в нужную палату и пришёл в ужас. Давление сбить удалось, но условия, в которые его поместили, заставили бы содрогнуться любого стоика. Оптимизация медицины показала мне в тот день своё истинное лицо, обнажая все прелести для обычного человека новой чиновничьей идеи.
Мне показалось, что я попал совсем не туда, куда хотел. Протолкнулся не в больничную палату, а в душную камеру - так спёрт был воздух. Койки расставили по комнатке с такой частотой, что к отцу можно было с трудом протиснуться по очень узкому проходу. Когда же я, сидя на кровати, задавил подошвой ботинка неспешно прогуливавшегося с видом полного хозяина положения по полу второго крупного таракана, уже не выдержал и открыто взмолился:
- Давай я заберу тебя домой.
И получил категорический отказ. Долгие годы дед вёл непрекращающуюся борьбу с давлением, с напавшим на организм злым противником. С тщательностью и пунктуальностью заносил в особый журнал различные дневные показатели прибора, меряющего уровень сердцебиения и давления и препараты, что принимал. Теперь же он хотел посмотреть, как будут действовать новые лекарства.
Забрать его удалось лишь на шестой или седьмой день после поступления. По большой и длинной лестнице он спустился сам, опираясь на перила и сел в ожидавшую у входа машину. Когда же оказался дома, присел на диван и вдруг тяжело завалился на бок.
Около двух недель мы вместе с матерью выхаживали его, пытаясь вернуть к жизни. Первые дни он не двигался, но что удивительно, всегда находился в сознании.
Серое осунувшееся лицо с открытыми мутными глазами. И редкий, незаметный вдох и выдох.
Я обмывал его, стриг ногти, брил и кормил с ложечки. Поднимал, взвалив на спину, и ходил с ним по комнате. Часто, не слыша ответов на вопросы, садился поближе. Однажды, с болью наблюдая за ним, спросил:
- Плохо, папа?
А он, едва шевеля губами, прошептал:
- А ты сам как думаешь?
Дед не собирался сдаваться. Насколько помню, он не сдавался и не раскисал никогда. Проявляя завидное упорство, находил в себе остатки сил для того, чтобы раз за разом самостоятельно попытаться встать.
И он вставал с постели. Как то я услышал наверху грохот и бросился по лестнице к нему.
Он лежал на полу, в паре шагов от дивана. Подняв, помог добраться до кресла. Там, немного отдышавшись, дед признался, что за утро трижды повторял попытки встать и трижды падал. И каждый раз, не успевая поднять руки со всего размаха лицом об пол.
Тем не менее, его настойчивость давало плоды. Маленькими шажочками через отмеренный промежуток времени он измерял расстояние от одной стены к другой, передвигаясь через три комнаты, проходя десять раз по двадцать метров. И только справившись, с намеченными двумястами метрами позволял себе отдохнуть. Через три недели спустился вниз сам по лестнице и вышел на улицу.
Глядя на его титаническое упорство, я невольно вспоминал Сашку, невольно думая о том, как легкомысленность, один неверный шажок может лишить человека самого дорого - жизни. Дед же, пытаясь отгородиться от разрушительного прошлого, всё твердил и твердил свою спасительную мантру:
- Сашку надо забывать.
Я не мог смириться.
Забыть сына? Никогда!
Мне казалась понятной его позиция. Существовало лишь два варианта, как можно было жить дальше. Тот, что он выбрал и который на самом деле, очень помог им с матерью встать на ноги. Второй же путь мог легко раздавить своей тяжестью и заключался в том, чтобы продолжать жить с болью, жить с памятью. И мы с Натальей шли по нему.
Несколько удивляло то, как моим родителям удалось спрятаться от кошмарных воспоминаний среди ежедневных забот. Но вскоре мы поняли, что внук встал для них в длинный ряд покойников, родных и друзей, которых они похоронили на своём веку. Он стал лишь частью многих ушедших - родителей, братьев и сестёр.
У нас же всё оставалось по-прежнему.
День - ночь. Ночь - день.
Страшные чернильные сны.