Я выбираю солнце

Так повелось, что Андрюша после школы бежал не домой, а к Бабане, вернее, к Злате. Она, когда дожди начались, усаживалась у окошка, подпирала кулачком щёку и ждала. Смотрела на унылый двор, наискось перечерканный быстрыми струями, на сердито пузырящиеся лужи. Носу не высунуть на улицу, но Андрюша высовывал, он большой и школьник. А она ещё маленькая, поэтому сидит и отирает ладошкой запотевшее окно, вот – вот калитка откроется, Андрюша ворвётся и заполнит собой весь мир.

– Да придёт он, придёт, куда денется, – ворчала Бабаня. – Иди, сказку почитаю.

– Не хочу, – отмахнётся и снова взглядом окно дырявит.

Зато когда Андрюша влетал верблюдиком, с ранцем за спиной, жизнь обретала новые краски. Столько дел, столько дел сразу находилось!

– Бегом переодеваться, застудисся, – заботливо выговаривала Злата бабкиным тоном, принимая Андрюшин мокрый ранец. – Да обсохнуть одёжку раскинь.

Он бежал в спальню, с точностью выполняя её указания, она мчалась на кухню. Хлопотала с Бабаней, больше под ногами крутилась, но ничего не упустить, ничего!

– Пирожки не забыла, ба?

– Да не забыла, не забыла, супу сначала, потом уж пирожки ваши.

– А компотик? Вишенок побольше, Андрюша лю-юбит.

– Ну, надо ж так! Всё б тебе Андрюша да Андрюша.

Вместе отстучат ложками по тарелкам, а потом самое расчудесное – пирожки с картошкой, да игра-считалочка у кого вишнёвых косточек больше.

За уроками всегда сидела рядышком, смотрела, как Андрюша сначала крючочки да палочки выводит, а потом и буковки. Складывать по слогам начал и Злата за ним повторяла. Андрюша умный, Андрюша всё знает и всему научит. Он и учил старательно «р» выговаривать. Запрокидывал голову и показывал, как так исхитриться язычок свернуть, чтобы «рэкнуть». Злата только что не ныряла в широко раскрытый Андрюшин рот, пальчиком язык его трогала, запоминала и прилежно повторяла:

– Р-р-р-р…. Андр-р-р-юша…. Андрю-рю-рю….

Так и пошло – Андрю-рю-рю, до самой взрослости.

Как-то он занимался очень серьёзным делом, решал пр-ример-ры. Брови сосредоточенно нахмурены, сам посапывает, поблёкшие веснушки на носу подпрыгивают, и со Златой не разговаривает. Она смотрела на него, не отрываясь, а потом сказала так доверительно, с придыханием:

– Жинюся с тобой.

– Чтой-то удумала? – вскинулась Бабаня, оторвавшись от вязания новеньких тёплых следочков для внучки. – Нельзя вам жениться, по крови родные вы.

Злата сумрачно глянула на бабку, а Андрюша обернулся и сказал весомо:

– Чай, не чужие.

Мол, плевали мы на ваши предрассудки и родственные крови, путь у нас один – жениться и всё тут! Злата сразу и успокоилась.

К концу следующего лета, когда папа забирал её в Москву, до истерики дошло. Орала, вопила как резаная:

– Не поеду!.. Нет! Нет! Не пое-еду-у-у!

Ни Бабанины, ни отцовы увещевания, что не навсегда прощаетесь, не помогали. Хоть ты тресни – в Златкиной детской жизни Андрюша был центром мироздания, её альфой и омегой. Размазывала по мордашке нарёванные реки, подвывала, скулила, забившись на полати. Сквозь икоту продавливала:

– Андр-рюша, Андрю-рю-рю….

Пока он же хмурый, потухший не присел рядышком. С осторожностью погладил по плечику, мягко прикоснулся к огненной макушке.

– Не плачь, Рыжуха. Я приеду в твою Москву, приеду. И ты приедешь, Бабаня сказала.

Взметнулась, бросилась ему на шею, сковала ручками и зашептала в ухо:

– Честно-пречестно?.. Правда-преправда?

– Да.

– А потом жини-ица.

– Да-а.

Глава вторая

В Москву Злата вернулась с папой и бабой Раей. Тётеньку эту знала, жила через два дома от Бабани. Перед отъездом из деревни она часто заглядывала к ним вечерком, почаёвничать по-соседски, всё пыталась поговорить со Златой, но той некогда было лясы точить. Забот у них с Андрюшей по горло.

Большая четырёхкомнатная квартира на Удальцова встретила пустотой и гнетущим неуютом. Мир изменился, Злата почувствовала это всем своим маленьким существом. Притихшая, бродила по комнатам, с трудом пытаясь что-то осознать. Не получалось и боль расставания с Андрюшей ещё не утихла. Всё чужое, печальное, ни играть, ни бегать не хочется. Она долго стояла возле массивной лакированной стенки в зале и смотрела на фотокарточки с чёрными полосками. Папа подошёл, обнял большущими руками и спросил:

– Это бабуля с дедулей, помнишь?

– Да, – с уверенностью кивнула Злата, выхватывая из памяти отрывочные фрагменты прежней жизни. – А где они?

Папа сел на диван, усадил её на колени и серьёзно посмотрел в глаза.

– Понимаешь, Солнышко…, они умерли.

– Как цыплёнок?

– Какой цыплёнок?

– Ну-у, в деревне же! Бабаня сказала – бох дал, бох взял.

– Да, да, доченька.

– Насовсем умерли?

– Насовсем.

– А мама? Тоже умерла?

– Нет, что ты. Мама… мама в командировке.

– А-а…. Каммань-дировке – это как?

– Как тебе сказать, Солнышко…. Это такое место, где люди работают далеко от дома.

– На севере? Как Андрюшины мама с папой?

– Почти.

– У-у…. Зна-аю, мама за длинным рублём гоняется. Так бы и сказал, – фыркнула Злата. Про этот убегающий от всех рубль они с Андрюшей сто раз говорили. Бежит жёлтенькая бумажка на ножках, длинная предлинная, вся колыхается, торопится, назад оглядывается – как бы не поймали. На самом верху её единичка нарисована, а под ней написано – один рубль.

– Не совсем так. Мама не может приехать, она очень занята и делает важные дела.

– Для меня?

– И для тебя, и для меня.

– А для Андрюши?

– Конечно, и для Андрюши, для всех.

– А-а.

Что означает – ну, если и для Андрюши, тогда ничего, пусть мама делает дела и дальше в своей загадочной командировке.

Постепенно Злата обживалась дома, в детский сад папа её не отправил, и она дни напролёт проводила с бабой Раей. Конечно, с ней не поиграешь как с Андрюшей, но зато в неё можно врезаться всем телом после вертолётной беготни по комнатам. Носом уткнуться в большой живот, прилепиться к мягким полным ногам, обхватить их руками и замереть. Баба Рая ласково поглаживала влажную от пота спинку и размеренно проговаривала:

– Ты ж моя рыбонька, умаялась совсем. Никак, угомонилась, вертя?

– Да-а, – тянула Злата, подняв голову вверх и глядя в светлые, цвета ореховой скорлупы, глаза. Начинала баловаться. Язык научился проворачивать имя, похожее на ковыряние лопаткой в земле, она хитренько прищуривалась и крутила головой в разные стороны. – Р-раиса Ф-фёдо-р-ровна, Р-раиса Ф-фёдор-ровна.

– Ох ты, ох ты, заважничала, – нарочито хмурилась домработница и подхватывала: – Злат Витальна-а, Злат Витальна-а. Блинков не желаете, барышня?

Златка взвизгивала от радости. Её «имяочество» баба Рая выпевала мелодично, с нежным голубиным воркованием, от чего оно казалось особенным. А самое главное – блины. Лёгкие, воздушные кружева, дырчатые, наполненные горячим солнцем. Злата подхватывала блинчик двумя руками, подносила его к лицу и сквозь дырочки смотрела на мир. Он раскалывался на мелкие разрозненные частицы, она с изумлением замечала – какое всё разное. Если прищурить один глаз, то картинка в каждой блинной дырочке становилась объёмной. Долго держать не получалось, тончайший кругляш неизменно норовил порваться, Злата быстро сворачивала его и заталкивала в рот.

– От вертя, жидкое, жидкое по первости. Нечего сухомяткой желудок портить.

Злата согласно кивала, с полным ртом мычала «угу», подкрадывалась сзади и воровала следующий блинчик. Бегом улепётывала из кухни, слыша вдогонку добродушное:

– Сорока – белобока! Куда потащила? А, ну, вернись!

Злата проказливо выглядывала из коридора, а баба Рая грозила пальцем и деланно насупливалась. Качала головой с неизменными химическими кудряшками, красноватыми от хны. Красила она их сама, по-крестьянски бережливая, экономила на всём. Высыпала в миску грязно – зелёный порошок, разводила водой, это месиво мазала на волосы. Сверху натягивала полиэтиленовый пакет и в довершение наматывала чалму из большого полотенца.