Попутчики

Стук гранатов по каменному полу. Кроваво-красные брызги. Боль и страх. Ярость и боль.

Это не просто бусина. Это якорь.

Мэй мягко сомкнула раскрытую ладонь.

— Хорошо, что не потерялась.

Она с трудом заставила себя разорвать прикосновение. С трудом отвела взгляд от заискрившихся благодарностью глаз. И попросила прежде, чем мысли успели выйти на очередной виток сомнений и страхов:

— Расскажи что-нибудь. Пожалуйста.

Похоже, сегодня ему решили устроить день сложных задач. «Удиви», «расскажи»… И не придумаешь сходу, чем удивлять и о чём говорить. Но говорить — необходимо. Это Крис понимал прекрасно.

— О чём рассказать? — спросил он, не столько надеясь услышать конкретный вопрос, сколько рассчитывая выиграть немного времени на размышления.

— О чём угодно, — ожидаемо ответила Мэй, посмотрела на него совсем уж умоляюще, но всё-таки попыталась задать хоть какую-то тему: — О каких-нибудь более приятных твоих победах, например. У тебя же наверняка целый шкаф спортивных трофеев.

— Как ни странно, нет, — усмехнулся Крис, мгновенно ухватившись за предложенную нить. — В плане нормальной спортивной борьбы — той, которая на соревнованиях, — я, в общем-то, не ахти какой талант. То есть талант, конечно… — Он горделиво вздёрнул подбородок: «нет-нет, не скромничаю, правда талант!» — Но я так и не выбрал чего-то определённого. Метался между разными единоборствами, стилями, не только спортивными — в боевые тоже ударялся. Смешивал приёмы, бесил тренера. Потому что это же всё не о приёмах на самом деле. Но поначалу я об основах вообще не думал. Так, махал кулаками, энергию сбрасывал… — Слова ложились на язык сами, легко и естественно, а Мэй вслушивалась в них так внимательно и сосредоточенно, будто в беспечной болтовне скрывалось что-то очень важное. Возможно, ей действительно было интересно. А может, она всего лишь искала избавления от неприятных мыслей. Не всё ли равно? — Правда, один раз меня чуть в сборную города не взяли. На какой-то турнир, посвящённый общественной безопасности. Не помню уже, что там была за дата. Мне было лет десять. Может, одиннадцать. И я ужасно хотел всем доказать, что чего-то стою…

На самом деле, конечно, не всем. Тренер и так знал его как облупленного. Мама и сестра любили без всяких доказательств. Рэд если и не любил (сейчас Крис мог лишь посмеиваться над своими детскими сомнениями), то уж во всяком случае оценивал не по спортивным достижениям. В доказательствах нуждался лишь один человек — мечтавший о достойном сыне Жак Гордон. По крайней мере, именно так думалось юному бойцу, уверенному, что он просто обязан проявить себя на большом турнире.

— А почему не взяли? — спросила Мэй.

Её пальцы больше не впивались в ожерелье, а спокойно поглаживали тёмные бусины. Любопытство, которое всё отчётливее читалось во взгляде, оттеснило тревогу. Даже дыхание изменилось — будто что-то твёрдое, причинявшее боль при каждом вздохе, если и не исчезло, то смягчилось и перестало ранить. Разговор отвлекал внутренних демонов, в меру ироничный тон развеивал больничное уныние, и Крис радовался, что даже без поля всё ещё способен на такие вот нехитрые фокусы.

— Тренер на дыбы встал, — ответил он. — Сказал: не позволю из-за каких-то там детских амбиций школу позорить. Я возмутился, конечно. А уж когда он намекнул, что из-за моих фортелей с полем команду вообще могут дисквалифицировать, совсем взъярился. Заявил, что прекрасно держу себя в руках и вообще вот как подготовлюсь, как разнесу там всех чемпионов… — Крис усмехнулся. Когда-то он считал этот день одним из худших в своей жизни. — Тренер устроил показательную трёпку. При всех, кто тогда в зале был. Очень наглядно продемонстрировал, на что я способен. Точнее, не способен. Спокойно и методично раскатал мою самоуверенность в тонкий блин. Наверное, если бы я тогда понял, что он специально меня драконит, я бы сдержался. Но я не понял. И разозлился всерьёз. И шарахнул его — и ногой, и полем сразу.

Образы прошлого, которые когда-то были источником жгучего стыда, больше не задевали гордость. Напротив — они согревали изнутри весёлым трескучим огнём. Напоминали, кем он был, кем мог стать и кем уже не станет. Никогда. Даже если оступится. Даже если снова сорвётся.

В не успевших полностью отогреться пальцах прохладная гранатовая бусина казалась тёплой. Она тоже напоминала — о том, о чём он и так больше не сможет забыть.

— В общем, очухался я уже в углу на матах. И в зале никого, кроме тренера, не было. Он потом сказал, что всех как ветром сдуло, когда он блок поставил и меня моей же силой приложил. Ничего от себя не добавил, но и смягчать удар не стал. Направление только подправил, чтобы я в стену не впаялся. — Крису показалось, что Мэй осторожно перевела дыхание. Ну и правильно. Нечего пугаться и нервничать. Это добрая история, в конце концов. Почти сказка. — Наверное, я только тогда по-настоящему понял, что происходит. И насколько я опасная мелкая зараза. Так что пообижался пару дней, подумал, но занятий не бросил. И на соревнования больше не рвался. Даже когда уже можно было.

— Суровый у тебя тренер, — заметила Мэй, и в её тоне отчётливо звучало уважение.

А память уже подкидывала другие картины и ощущения.

Удушающий захват, неожиданно жёсткий, совсем не похожий на учебный — ни снять, ни ослабить давление. Не отработка приёма, а нападение. Несколько секунд — и голова становится немыслимо горячей, движения теряют точность. Крис знает, что ему не грозит ничего серьёзнее короткого обморока. Знает, что тренер не причинит ему вреда. Но ситуация слишком непривычна, а мозгу отчаянно не хватает кислорода. Мозг не согласен работать в таких условиях.

Резкий удивлённый вздох, переходящий в болезненный рык. Рэд оборачивается и прежде, чем привалиться плечом к стене и медленно осесть на пол, теряя человеческую форму, успевает прожечь взглядом, от которого хочется окаменеть и рухнуть замертво.

Крису вдруг кажется, что тренеру известно о случившемся накануне. И это предположение почему-то всё меняет. Адреналин вскипает в крови, тело становится тугим и звонким от острого желания дышать. Жить — и дышать. И когда зал начинает плыть перед глазами, ладонь сама собой впечатывает в пол три коротких удара…

— Суровый, — усмехнулся Крис.

Ему снова четырнадцать. Он не спал всю ночь, и мир подёрнут тонкой серой пеленой. Однако сознание остаётся чётким. Ему кажется, что остаётся. Его движения экономны и точны, сдержанны и ничуть не агрессивны. И начало тренировки выглядит идеальным. А потом тренер замечает, что ученик подставляется под удары — спокойно и уверенно, с невозмутимостью боксёрской груши.

— Он потом ещё несколько раз меня вот так провоцировал, — продолжал рассказывать Крис, плавно покачиваясь на волнах прошлого. — Напоминал, что мне вообще-то не столько спортом надо заниматься, сколько голову лечить. И, пока я не разберусь с самоконтролем, нечего задирать нос.

Но в тот раз провокация не сработала. Хотя тренер очень старался, отвечая на недвусмысленное требование боли издевательскими тычками и символическими подзатыльниками. Крис не реагировал. И дело было вовсе не в самоконтроле. Потому что он злился — не осознавал этого, но злился так, что невозможно было не заметить со стороны. Вот только эта злость сменила полярность, и, если бы тогда он в очередной раз пересёк черту и спустил магию с поводка, наверняка остановил бы собственное сердце. Такая перспектива могла бы привести его в чувство, но серая пелена, застилавшая мир, не позволяла видеть перспектив. До тех пор, пока не была смыта волной отрезвляющего страха, когда Крис на мгновение поверил, что тренер не ослабит хватку.

— И ты неплохо справился, — заверила Мэй, и в словах не было ни единой фальшивой ноты. — Но это не слишком похоже на историю о победах.

Захват разжимается одновременно с тем, как ладонь в третий раз касается пола. Тело автоматически подныривает под ещё не до конца отведённую от горла руку, откатывается в сторону, вскидывается на колени, готовясь защищаться. Но поединок окончен. И, пока Крис жадно хватает ртом воздух, тренер неторопливо поднимается, отходит к окну, возвращается с бутылкой воды и протягивает её ученику.