Каннибалы

– Хочу попросить тебя об одолжении.

– Момент правда неподходящий, – согласился Борис. Помолчал. Поинтересовался тоном потеплее: – Что тебе нужно?

– Не мне, другану моему, еще по Питеру. Но в общем да, мне. Услуга за услугу.

– На работу устроить?

– Нет-нет. Он журналист. Едет в Конго какую-то хрень туристическую снимать. Водила на месте нужен. Могу я им дать из нашей службы безопасности? На всякий случай. Чтобы если что, не было проблем.

– Каких проблем? Это же Конго. Если во всем известные районы не соваться… Спокойная страна. Туристов до фига.

– Это одолжение, – повторил Петр. Мол: сам знаю, но…

– Хорошо, – быстро согласился Борис.

– Нужна твоя отмашка. Там же у нас частная военная компания, мне они не подчиняются, – напомнил Петр.

Борис не глядя выудил телефон. Петр опять отметил: а теперь снова андроид. Для чего же Борису тот второй – айфон? Для кого?

Борис сказал в трубку, не здороваясь:

– Степа. Сейчас я трубку передам одному человеку. Сделай, как он скажет.

И передал Петру.

Потом с хмурым видом забрал телефон.

– Надеюсь, ты и сейчас не ошибся, – и Петр понял, что он опять о Вострове, о Соколове.

Прапорщик полиции Кудинов ответил этой бедной мамаше как есть: «Работаем». Жалко ее. Конечно, жалко. Но что еще ответить? Никто в отделении хреном груши не околачивал. Все работали.

Привезли алкаша, подобранного на улице: предположительно, жертва ограбления. Долго регистрировали. Сука наблевал. Лужу убрали, а вонь до сих пор. Потом Кудинов принял сообщение: подозрительная сумка у скамейки на Тверском бульваре. Потом наряд выехал на сигнал: квартирная кража. Потом отмена сигнала: сумка исчезла сама собой. Центр Москвы – ничего не поделаешь. Кипит круглые сутки. Ночью даже больше, чем днем.

Так, теперь опять насчет этого пацана. Константин Смирнов, полтора года. Вот еб твою мать. Сами детей сбрасывают на нянек-соплячек или нянек-таджичек, которые по-русски ни в зуб ногой. А потом: полиция, помогите!.. И все-таки, когда в преступлении был замешан ребенок, Кудинову делалось жутко. Ко всему уже привык. Но это – все-таки жутко. Дети должны жить. Дети должны жить в безопасности. Мать – идиотка. Где сама была? На работе. На работе она была. Родила – так сиди дома!.. Ладно. Ребенок пропал с нянькой. У няньки раньше приводы в полицию были? Все обычно начинается с малости: мелкого хулиганства, мелкой кражи, дозы для себя. Не наказывают строго. А потом – похищение ребенка.

Его мнение: строже всего надо наказывать за мелочи. Прямо чтобы – бац.

Ладно… Так. Нянька эта. Ирина Капустина. Он поколотил по клавишам, поглядел, что высветилось на грязноватом, с липкой пылью в углах экране. Нет, с нянькой все чисто. По крайней мере, по файлам. С пропиской порядок: временная, но продлена в срок. Ранее Ирина Капустина в полиции никак зарегистрирована не была. Ни митингов, ни нарушения режима прописки, ни штрафов за вождение, ничего. Не шлюха, не наркоманка, не активистка, не сектантка.

Возраст: двадцать лет.

Ха-ха-ха. Извините, но все понятно. К хахалю поскакала. А малыша с собой потащила: мультики ему включили, телефон отрубили, а сами понятно что.

А что еще? В двадцать лет если, нормальное социальное окружение и ни одного привода. Надо послать Иванова с Багутдиновым. Мужик из «Леры» театр упоминал. Кудинов потянулся за телефоном. Но тот зазвонил быстрее, чем прапорщик снял трубку.

– Кудинов слушает.

– На Пушку ребят кинуть можешь? Кто там поблизости пасется?

Кудинов проверил:

– Багутдинов, Иванов.

– Хватит двоих. Какой-то козлина маячит с плакатом. Одиночный пикет. Позвонили, сообщили о непорядке сознательные граждане.

Кудинов шмякнул трубку. И вот на такое отвлекайся? Тут же ребенок пропал! А там им какой-то козлина с плакатиком важнее. Это нормально?

Охранники не бычились, отметила Света. Говорили с Олегом без отчества вежливо, тихо. И вообще, выглядели ничего себе. «Все-таки заведение культуры. Театр», – Света отвлеклась, разглядывала стеклянную будку, хромированную рогатку, рамку металлоискателя. Толкая металлические рога, мимо так и прыскали внутрь мужчины и женщины с черными футлярами разных размеров, фасонов – по раструбам и грушевидным утолщениям угадывалось, что внутри музыкальные инструменты. «Артисты», – с уважением глазела Света.

– А как-то это можно выяснить? – не отставал Олег без отчества. Четверо топтались здесь с ним, остальная группа волонтеров ждала указаний снаружи.

Охранники переглянулись. Видно было, искренне хотят помочь. Спустился администратор, тоже в костюме. Выслушал.

– А во сколько это было?

– Около трех.

Фотка в Инстаграме была выложена в 2.38.

Ответил охранник:

– Нет, с ребенком точно никто не входил.

– Они могли войти так, что вы не видели?

– Нет. Это же режимный объект. Вход только по пропускам. Тем более сегодня.

– То есть?

– Сегодня на спектакль ждут… членов правительства, – обтекаемо высказался он.

Мгновенная запинка расшифровывалась: сам президент.

– Охрана усилена.

– А через другую дверь? – предложил один из волонтеров.

– Только артистический подъезд в это время открыт.

Олег без отчества протянул ему визитку с номерами телефонов. Администратор, кажется, сам был огорчен, что не смог помочь.

– Мы можем на всякий случай дать оповещение по внутреннему радио, – осенило его. – Вдруг кто-то что-то видел.

Тон его говорил об обратном.

– Надеюсь, мальчик отыщется!

– Удачи! Удачи! – разом, но вразнобой прогудели оба охранника.

Олег без отчества поблагодарил всех троих.

У стен театра план пришлось пересмотреть.

– Так. Исходим из того, что в театр они не заходили. Не могли.

Все держали в руках карту: прилегающие улицы. Светились экраны планшетов и телефонов. Поиск следовало отводить радиусами от последней точки, где видели пропавшего. От театра.

– Ад, конечно, – бросил кто-то.

В смысле: вокруг сплошные магазины, кафе, дворы, переулки. И оживленные улицы, кишащие машинами, – самый центр Москвы.

– Фото мальчика есть у всех?

Нестройное общее «да» и «есть» в ответ вырвалось с облачками пара. Между колонн театра зажегся теплый мандариновый свет. По Охотному ряду в одну сторону тек, спотыкаясь, ряд белых огней, в другую – рубиновых: поток набирал плотность. Вечер в Москве официально начался.

– Света, глянь, обновления у няни в инсте или фейсбуке не появились?

– Нет.

– Телефон?

– По-прежнему голосовая почта.

– Игорь, Саша, соображайте, где и какие камеры наружки могли поймать момент, когда ребенок с няней стояли здесь, – Олег показал на площадь перед театром. – И вокруг театра вообще. Спрашивайте гостиницы, дорогие магазины. Ребенок и няня должны были появиться у кого-то на картинке.

– Кто ж разрешит наружку свою смотреть?

Сомнение было понятным. Отели поблизости были только шикарные, магазины люксовых марок. Самый центр Москвы, каждый квадратный метр – золотой.

Сомнение это Олегу не понравилось:

– Сашок, везде такие же люди, как мы с тобой, – ответил он. – Ребенок потерялся. Малыш. Полтора года. В центре Москвы. Любой нормальный человек поймет, посочувствует, поможет. Если ты понятно объяснишь… Все, рассыпались, – приказал волонтерам Олег.

Даша пообещала Акиму встретиться в буфете. «Поговорить». Какие разговоры? День спектакля. Ее спектакля. Ключи в руке мешали.

Напряжение в диафрагме ушло.

Она выбрала: она осталась. Говорить больше не о чем. «Увидите», – с холодной злостью думала она, быстро шагая по коридору.

Мимо летели стены, двери, углы. Под ногами замелькали ступеньки. Спустилась. Мужские уборные. Гримерки солистов. Даша просто заглядывала в каждую дверь.

Так говорят про жертв: она просто оказалась в неудачном месте в неудачное время. Только не она – а он.